***
Когда плыли на острова, Садиф думал, что хорошо было бы посмотреть, как встает из моря солнце. Но после ночных подвигов все трое разоспались, пригревшись, так, что из комнаты выбрались уже ближе к полудню. Удивительно, но то ли повезло, то ли тот воздушник-нэх постарался, небо над морем было почти чистым, только тянулась низко над водой полоса густого тумана, закручивающегося над вершинами скал и все так же стекающего по склонам, рождая пресные родники. — Теплое течение, — пояснила на удивленное восклицание выбравшихся на берег чужаков местная рыбачка, перевязывавшая сеть, растянутую на просушку прямо здесь же. — Вот как раз там, где туман, оно и проходит. Тут просто близко к поверхности моря, вот и парит. — Никогда такого нэ видэл... — Да где ж тебе, шахсин! — рассмеялась Анэ, но и по ее лицу было видно: впечатлена. В горах-то туман другой, он даже пахнет иначе — снегом, холодом, а не солью и чем-то горьковато-свежим, водорослевым, как здесь. И потому в первый день больше бродили, то взявшись за руки, то расходясь по берегу, поднимая осколки камней, острые, режущие неосторожные пальцы, то снова сбиваясь вместе в неуверенной попытке согреться и поделиться увиденным. Будто одну пригоршню воды разом на три сосуда разлить, не расплескав ни капли. Садиф ничуть не удивился, когда, вернувшись из купальни, понял, что ночевать ему отдельно: удэши уже спали, спутавшись в клубок, и он только осторожно прикрыл их снова сбившимся одеялом, а сверху — своими ветрами, зная, что к утру одеяло спихнут с кровати. Так хоть не замерзнут. Второй день встретили на берегу, жадно глядя на то, как медленно выплывает из-за далекого горизонта раскаленный шар, наливаясь силой и светом, как раскатывается по волнам золотая дорожка, словно из древних-придревних, собранных когда-то Аэньей, сказок. Редкие клубы тумана будто прижимались к воде, расплывались над ней едва заметной дымкой, местами взрезаемой острыми носами рыбацких лодок. Их постепенно появлялось все больше и больше, черных росчерков на окончательно залитой золотом поверхности моря. — Надо и нам найти, — тихо сказал Камэ, прижавшись щекой к плечу Садифа. Он так и не перекинулся назад, будто добирал недостающее, возможности быть рядом в таком виде. — Что найти? — не поняла Анэ. — Лодку. Сюда они не заплывают же, слишком теплые воды. Нам дальше, к самым последним островам надо. — Тогда надо ждать, пока вэрнутся с уловом, — подумав, кивнул Садиф. — На пристани. Успээм пообэдать. И повел обоих в присмотренную еще вчера рыбацкую харчевню, где туристы почти и не появлялись, а потому все было проще и дешевле, но тоже очень вкусно. Странно для них троих — но вкусно. Вот что такое — водорослевый суп? А, оказывается, объедение, да еще и с внушительными кусками незнакомой белой, жирной рыбы, с какой-то крупной плотной крупой, которая совсем не разваривалась. Потом, когда рискнули расспросить, что это такое было, глаза распахивали все трое: не крупа, а икра! Той самой рыбы, из которой суп. Ничего тут, на скалах, не росло, кроме лишайников да сизоватой жилистой травки там, где с вершин стекали родники, и хлеб на островах был из привозной муки. И в ту местные рыбаки умудрялись добавлять сушеные размолотые водоросли или особым образом вываренные и тоже размолотые хрящи из плавников рыбы-солнце, по легенде, дарующей отменное здоровье и долголетие. Здесь жили, как в прошлом. Так же вставали еще до рассвета, выходили в море, а возвращаясь с уловом, учили детей плести сети и различать ветра. Короткое лето провожали задумчивыми взглядами, улыбались обветренными губами, подставляя солнцу морщинистые от соли лица. Здесь действительно было царство Воды и Ветра, и не верилось, что могло быть иначе — не мирно, а изломано, искаженно. Но Садиф помнил, закрывал глаза — и вставали ровные строчки из знакомых слов. «Тайал Буревестник рассказывал нам, как опасно было служить в Морской Страже или быть рыбаком в последние годы перед войной с искаженцами. Только тогда никто не знал, что хищные черные корабли, время от времени появляющиеся в водах Северного моря — это именно они. Их считали пиратами, бесчестными ублюдками, промышляющими грабежом, потому что они не стеснялись налетать на торговые караваны, перевозившие морем товары для Озерного края, потому что так было дешевле и быстрее, чем по ненадежным дорогам среди болот. Теперь-то ясно, что на Тающих островах нет ни плодородной земли, ни пастбищ для скота, а на одной рыбе долго не протянешь. Раскрывать же то, что среди них нет нормальных магов, искаженцы не желали, вот и родилась легенда о пиратах. У них было много сообщников, отправлявших сообщения о кораблях, идущих в Наньлин или Тяньлан, о том, что кто-то из рыбаков рискнул свернуть поближе к теплому течению. Уже много позже, когда мы вычистили Льяму, когда огнем и мечом прошлись по каждому роду, выжигая заразу на материке, у искаженцев не осталось иного выхода, кроме как дать бой. Нагадить хоть напоследок. Хотя явились не все. Позднее мы выяснили, что большая часть их кораблей ушла к Теплым водам, надеясь миновать Ледяные поля, когда между ними и Западной Стеной остается узкий пролив. У них не вышло. Морская Стража, повторившая этот путь летом, отыскала обломки затертых льдами кораблей — и никаких следов людей. В водах западной части океана водится множество хищников вроде тех же морских львов, касаток, куранов и мечеголовов*. Оставалось только надеяться, что искаженная магия не повлияла на животных, но ничего такого после не всплывало. Чистили Тающие острова всеми Стихиями, так же как и Ллато, как и Фарат, и прибрежные районы Теплых Вод. Долгая, кропотливая, тяжелая работа. Нам с Кэльхом хватало такой и на материке, по большей части в Ташертисе, так что на Тающие мы так и не попали. Но Тайал работал там вместе с хранителями, и очень сокрушался о том, что проклятые искаженцы уничтожили единственную в мире колонию птиц-парусников**. Он застал этих прекрасных созданий только в детстве, и как-то никто не задумывался о том, куда же подевались птицы, которые ныне остались только на гербе Неаньяла». Рыбачьи баркасы были похожи на толстых, откормленных чаек. Разгрузившись от улова, они замирали у длинных каменных причалов, покачиваясь на волнах, словно засыпали. Капитана «Жемчужины» им посоветовал хозяин харчевни, расспросить которого догадался Камэ. Сказал, что тому не впервой заплывать к Ветреным Когтям, самым последним островкам в длинной череде, вытянувшейся подводным каменным хребтом строго на север. Сама «Жемчужина» оказалась совсем недавно любовно подновленным, просмоленным и подкрашенным баркасом, по борту которого тянулся рисунок из раковин. Когда подошли поближе, поняли: не рисунок, в самом деле крупные, почти плоские раковины были вделаны в доски. То ли сам хозяин таким затейником оказался, то ли кто-то из его команды. Капитаном же был пожилой нэх-водник, в самом деле пожилой: его волосы были того чистого серебряного цвета, что присущ только благородной седине, а продубленное морскими ветрами лицо избороздили глубокие морщины. Но глаза сияли молодо и задорно, лучистые, серо-сине-зеленоватые, прямо как волны за его спиной. — И зачем вам так далеко в море? — выспрашивал, ухмыляясь. — А, на певуний морских посмотреть? А сами петь умеете? Ну, смотрите-смотрите, а то как не запоет вам в ответ море — зазря мне деньги уплатите! Раскошелиться пришлось знатно: по сути, капитан и его команда теряли два промысловых дня, а в летний сезон это — серьезные деньги. Но тут платили Камэ и Анэ, даже слушать Садифа не стали, да он бы и не потянул даже треть суммы. Ну не было у него таких денег. К тому же, это именно они его пригласили в эту поездку, так что долго сопротивляться он не стал. В море вышли сразу: капитан Нальян сказал, что как раз к ночи дойдут, а «морские певуньи», мол, на лунную дорожку и выплывают петь свои песни. Команде старались не мешать, ушли на нос тихонько, глядеть, как разбегаются в стороны быстрые бурунчики, как расступается волна, взрезанная напополам. Стоило отойти от берега, еще и ветер ударил, Садиф поспешно натянул капюшон, Камэ Анэ под плащ спрятал, обнял. Эти ветреные участки чередовались с плотными полотнищами тумана, когда огибали какой-нибудь остров. Тогда, казалось, ныряли в стену — глухую, парящую, обкладывавшую со всех сторон так, что и на вытянутую руку не всегда видно. Как уж тут капитан ориентировался — только и гадай, не иначе на чистой силе и чутье. Старый опытный нэх, видимо, знал тут каждый риф и каждую мель. Садифу было интересно, зачем это капитан «часто» плавает к Ветреным Когтям, если там, по словам хозяина харчевни, ничего не ловится такого, что стоило бы затрат времени. Но он молчал, только старался прикрыть себя и удэши теплым ветром от ледяных брызг. Два раза за время пути они увидели дрейфующие в отдалении иссиня-белые ледяные горы. Капитан сказал, что летом такое случается довольно часто: куски льда откалываются от сплошного панциря, покрывающего холодный полюс, доходят до тянущегося вдоль островной гряды теплого течения и дрейфуют вдоль него, постепенно тая. Иногда, если они не слишком велики под водой, рыбаки загарпунивают их и тянут к берегу: пресная вода на Тающих островах в цене, потому что собственные источники, те самые родники, сильно зависят от суточного перепада температур, а опреснительные установки летом с трудом справляются. Странная была жизнь на Тающих. Наверное, чем-то напоминающая быт горцев: одновременно суровая и душевная, пронизанная любовью к своему дому. Неудивительно, что именно здесь поселился тот нэх с буревестником***. Это были земли, в которых только такому ветру и дуть. Когда доплыли, было уже темно. Скалы местами серебрились под луной, поблескивали острыми инистыми искорками. Стало холодно, так холодно, что дыхание вырывалось изо ртов облачками пара. Теплое течение осталось позади, здесь же царило студеное северное море. Бросили якорь, баркас замер на месте, тихонько покачиваясь на волнах. Те шумели, шелестели, неутомимо накатывая на скалы, касаясь борта, перебрасывая друг дружке лунные блики. Камэ с Анэ переглянулись. — Садиф, помоги. — Придержи, хорошо? Тот сначала не понял, до тех пор, пока они не потянулись перегнуться через борт, поближе к воде. Тогда ухватил за пояса, чтобы не нырнули ненароком. Одно дело — тянущиеся к ладоням, ластящиеся волны, другое — в одежде да по такому холоду искупаться. А потом удэши запели. Садиф не раз слышал, как они напевают за работой или просто так. Его успокаивали в первый месяц такими песнями. Но это... Это было другое. Совсем-совсем другое. Он поискал сравнение, и на ум пришло только одно: так могли петь воды реки, приветствующей океан. Начиная с истока в горах, после долгого пути по равнинам, полнясь предвкушением и одновременно сожалением: ведь станут частью целого, единого, вольются в Стихию, утратив себя. Но в то же время — это их предназначение, их судьба, завершать вечный круговорот, питая все живое. И океан ответил. Сначала тихо-тихо, едва заметно, поди разбери среди волн и поскрипывания досок. Но оно-то, это поскрипывание, и было первым вестником. Звук рождался где-то в глубине, далеко и неверно, гулко-гулко, отдавался больше в костях, чем звучал в воздухе. Когда-то давно, впервые приехав в Фарат, Садиф польстился на посещение музея естественных наук. Вот там он впервые увидел изображения касаток и услышал запись их песен. То, что звучало все ближе, сперва напоминало именно эти звуки: протяжные, меняющие частоту и тембр, отзывающиеся во всем теле безотчетной дрожью. Но песнь приближалась, распадаясь на множество голосов, изменялась — и вскоре они услышали мощный всплеск, а воздух наполнился чуть печальной, но безумно красивой мелодией, в которой угадывалось мерное биение океана, шорох прибоя, грохот разбивающихся о скалы волн. Садиф, до онемения сжимая руки на поясах своих удэши, молил Стихии только об одном: чтобы Камэ и Анэ не последовали этому зову. Потому что это было очень уж похоже на песнь Аватаров, какой ее описывал в дневнике Аэнья. Прекрасной — и страшной в своей силе. Но те наконец выпрямились, умолкли. Прижались к нему, вцепились, внимая, вглядываясь туда, в темноту, которая внезапно разлетелась облаком серебристых брызг, когда то, что пело, подплыло ближе и стало видимо. Оно было, наверное, размером с «Жемчужину». И больше всего напоминало морского льва, если бы те могли вырасти с касатку: у него была золотистая грива, длинные передние плавники, напоминающие гротескно измененные руки. Ничего и близко напоминающего лицо, скорей уж морду — покрытую мехом, с широкой пастью, полной острых конических зубов. Садифа от одного вида этого существа затрясло в противной мелкой дрожи. Неужели это и есть древний удэши Воды? А оно раскрыло пасть — и снова полилась песня, чуть недоуменная, будто оно спрашивало: где те, что звали? И, не получив никакого отклика, подняло морду к луне. Корабль это... создание не волновал, оно лениво подгребало плавниками, напевая себе под нос, уже тихо, почти мурлыча. — Айсберги идут... Хорошо, надо с утра поглядеть будет, — послышалось за спиной. Там стоял капитан, тоже вслушиваясь в песню. — Вы понимаэтэ эго? — с изумлением прошептал Садиф. — Просто я понимаю море, — усмехнулся старик. — А она поет его голосом. — Она?.. — Ну да. А ты что, не слышишь? Садифа посетило желание постучаться головой о мачту баркаса. Он просто помотал ей, неосознанно отступая на полшага назад, еще крепче обнимая Камэ и Анэ. Те вздрогнули, будто просыпаясь. — Садиф? — Ты чего? И почему-то шепотом, будто боялись спугнуть затихающие звуки. Шумно вздохнув, «она» там, за бортом, протянула последние переливчатые ноты и почти без плеска ушла под воду. Только закрыли на мгновение луну огромные хвостовые плавники, ударили по воде — и все стихло. — Я благодарэн Стихиям... — Садиф по очереди поцеловал Анэ и Камэ в холодные щеки, призывая шахсин, чтобы отогреть: в голубых и зеленых глазах словно тоненькие льдинки плавали. За что именно он благодарен Стихиям, он так и не сказал, но удэши, кажется, его прекрасно поняли.***
После встречи с водным существом — «удэши» это создание, какого бы пола оно ни было, у Садифа язык назвать не поворачивался — Тающие острова ему резко разонравились. Настолько, что в последний день Анэ с Камэ гуляли по ним вдвоем, Садиф остался отлеживаться в номере, умудрившись то ли подстыть, то ли наглотаться чужой силы, которая ой как не понравилась его шахсину. Тот как-то простужено свистел, раскидывая по углам нехитрые вещи. С учетом длины пути до дома, надолго они бы тут и не задержались, так что уже следующим же утром поднимались на борт корабля, который должен был отвезти их в Неаньял. Садиф нашел глазами стоящего на корме нэх и поежился. Интересно, этот Крылатый слышал песни моря? И если слышал... Впрочем, ему поют совсем другие и другим голосом. Наверное, это сильнее? На обратном пути нэх-воздушнику не пришлось выкладываться: ветер был попутный, хотя погода и грозила разыграться в скором времени: снова натянуло тучи, скрыв синеву неба, а волнение делало море похожим на плещущийся свинец, серый и в белых барашках пены, которую ветер срывал и швырял, словно назло, прямо в лицо. Хотелось домой, в пустыню. И вообще — отсюда. И... Садиф с недоумением прислушался к почти забытому за год ощущению. Да... Да! Его снова тянуло куда-то! Куда — еще не понимал, но уже осознавал, что вот отвезет своих удэши домой, и поедет, куда уж дорога приведет. А ведет она в таких случаях туда, где нужна помощь хранителя. Только как сказать об этом Анэ с Камэ? Говорить не понадобилось. На третьи сутки, когда буквально полчаса как выехали из Кельяна, в котором была одна из остановок «Шайхадд-экспресса», натужно взвыл и заглох старенький роллер Садифа. Реанимировать его не вышло, передающий амулет исправно принимал силу, но двигатель не отзывался. Садиф растерянно потоптался вокруг так внезапно сломавшегося друга, развел руками: — Нэ сдэлаю... — Я по дороге мастерскую видела, — вспомнила Анэ. — Может, там помогут? Садиф только вздохнул. Что-то простенькое он бы и сам починил, что посложнее — с помощью мастера, да... Но тут закрадывалось подозрение, что придется менять часть износившихся деталей. Оно понятно: сколько роллер ему служил? Как бы ни с момента, как хранителем стал. А уж сколько дасатов по дорогам на колеса намотал, вообще неисчислимо. — А эсли нэт? Вам домой надо. — Так на поезде доедем, а ты догонишь, — предложил Камэ, как всегда серьезно-серьезно. Он прекрасно понимал, что и так отсутствуют в Дариме дольше положенного. Уезжали бы насовсем — нашли бы себе замену, других лекарей, а так совесть иметь надо. Вот только все трое уже знали: не догонит их Садиф. Его караван сворачивает здесь, все, вешка — и в другую сторону путь ведет. До мастерской идти вместе, а после — куда Стихии заведут. От того обнимали на прощание так крепко, зацеловав до сбившегося дыхания. — Приезжай, хорошо? — попросил Камэ, заглядывая в глаза. — Я буду скучать. «Скучать», но не «ждать». — И я буду, — Садиф в последний раз запустил руки в его волосы, ласково провел по ним и отступил. — По вам обоим. Смотрел им вслед, как идут, взявшись за руки, и чувствовал только легкую-легкую, как отголосок запаха седого уса, печаль. Когда-нибудь они встретятся снова, если ветер и воля Стихий занесет его в Дарим. Или где-нибудь в другом месте, если Камэ и Анэяро все-таки уедут оттуда. Но сильнее печали звучал сейчас пока еще неясный зов, и Садиф прислушался к нему. Потом встряхнулся и, взяв роллер за руль, свернул на ведущий к мастерской отрезок дороги. И как в прошлое окунулся, нагнавшее и ласково врезавшее по затылку. — Дня на три ремонта, — заключила мастер-этна, осмотрев механизм и вытерев руки замызганной тряпкой. — Пока деталь привезут... Жить-то есть где? — Я нэ... — Ой, брось. Значит, так, хранитель: у меня подмастерье заболел, а ты вроде в механике чуток разбираешься. Вот три дня на меня и поработаешь, а обедом поделюсь и где спать найду. И на все возражения отмахнулась: — А то я вас, хранителей, не видела. Как кошаки уличные: гордые-гордые, а взгляд... Вещи кинул? Тогда бери это и кати туда. Да кати, а не тащи, надорвешься! Садиф хмыкнул и пошел делать, что сказано. Перед мысленным взором разворачивалась четко прорисованная карта жизни. Пока что только махонький кусочек: на три дня. А что будет дальше — то будет дальше. Этна Димайя управилась с починкой в срок. Ну и Садиф от работы не отлынивал, так что даже «заработал» сунутый ему в руки пакет с рыбными пирожками, когда уезжал на весело пофыркивающем роллере, радующемся тому, что снова может нести хозяина. Зов Стихии уводил хранителя куда-то на запад, к болотистому Озерному краю Аматана. И это еще раз подтверждало то, что вернуться в Дарим ему в скором времени было не суждено. По дорогам он промотался почти год. Или меньше? Или чуть больше? Сам потом сказать не мог, потому что ехал от вешки к вешке, на зов, разбираясь с тем, что находил, буде то чья-то ошибка или намеренное зло, боль земли или беда людская. Слал после письмо в Фарат, по привычному адресу, и снова выключал инф, потому что ответов и видеть не хотел. У Совета хватало хранителей, четко по указке работавших, а ему нынче в свободный полет нужно было. Который оборвался внезапно, у подножия Граничных гор. Доделал очередное дело, помог жителям деревеньки с сущим пустяком, и внезапно понял, что куда дальше — не знает. Развернул карту, обычную карту Аматана — и обнаружил, что до Эфара рукой подать. Интуиция хранителя молчала, не звали в немедленный полет Стихии. Садиф устроился в седле роллера и посмотрел вперед. Там высились зубчатой каймой вершины самого загадочного и самого волшебного края Элэйши. Там где-то рвал вольный горный ветер лазурные стяги с коронованной рысью. И там, в долине Тинхо, высились белые корпуса Эфарского Счетного цеха, где учились Звездные Хранители. Садиф влил в амулет роллера первый импульс силы, запуская двигатель. Кажется, он выбрал очередную вешку.***
Пожалуй, в отсутствии Керса были плюсы. Один большой, жирный плюс, который Намар не мог игнорировать, как бы ни хотел и не уставал. Он мог реализовать свои идеи без вмешательства извне! Да, это была игра с огнем, в прямом смысле. Гнев Совета не был так страшен, как гнев Керса, если будут уничтожены запасы материалов, выбитые им с огромными трудами, впустую растрачены человекочасы и использовано дорогое оборудование. Намар рисковал и понимал это. Что может с треском вылететь с рабочего места, и тогда хоть с обрыва в море прыгай, потому что от такого позора только топиться и идти. Но если все получится... Он просчитал все не раз, не десять и даже не двадцать. Проблема была в том, что при существующих методиках и инструментах расчетов результат получался слишком уж неопределенным: то ли выгорит, то ли нет. Но вся наука последнего времени двигалась именно вот так, на ощупь, практикой, к которой уже потом подводили доказательную базу. И он решился. Решился действовать практически в одиночку, чтобы не подставить в случае неудачи кого-то еще. То есть, приносил в лаборатории расчеты и чертежи, буркал, что это нужно «вчера» и удалялся, позволяя себе выдохнуть только за дверью. Никто не спрашивал, что делают. Если из лаборатории Керса — значит, надо. К тому же расчеты были поделены на кусочки, собрать которые воедино смог бы только он сам, как и установку, части которой медленно оказывались в его руках. Слишком медленно. Месяц «свободы» был уже на исходе, когда Намар наконец доделал свой проект. Трясущимися руками, в прямом смысле, от усталости и недосыпа трясущимися — но доделал! Приходилось выкраивать из и без того плотного графика хоть по десять минут, чтобы еще раз прогнать модель, проверить, убедиться... И снова грызть костяшки пальцев, понимая, что все решится при первом запуске. Нет, плазменное солнышко уцелеет в любом случае, это он мог сказать абсолютно точно. За потерю такой установки сам себя бы убил, не дожидаясь, пока это сделают другие. Ну а преобразователь... — Марьяла, поможешь мне сегодня вечером? — спросил он между прочим у одной из знакомых лаборанток. Та была не самой близкой знакомой, но отличалась замечательной практичностью и умением не лезть не в свое дело. Получится — впишет в историю науки и ее имя. Нет — она не пострадает, что с помощника спрос-то, он на себя ответственность возьмет полностью. — Да, Намар, конечно, — девушка очень постаралась спрятать жалость во взгляде, слишком внимательно глядя в журнал, который заполняла. — Через час, если можно. Хотите, я принесу вам пока что травника и булочек? В столовой сегодня мясные и с яблоками. — Полтора, мне еще бумаги дозаполнять, — Намар потер глаза, поморщился — ощущение, будто в них песка насыпали, не проходило. Наверное, красные совсем. — И за еду буду благодарен, кажется, я сегодня забыл пообедать. — Хорошо, Намар, я сейчас все принесу. Он был благодарен ей за то, что предложение пойти поспать так и не прозвучало. Завтра из отпуска возвращается Керс. Закончить нужно сегодня. И либо победить... «Мы победим!» — прозвучало в до крайности уставшем, отупевшем от недосыпа мозгу почему-то звонким юношеским голосом. Хотя эта фраза всегда звучала в мыслях Намара гораздо более мужественно и «взросло», но сейчас Аэнья из дневников, которые Намар зачитал до возможности цитировать целые страницы по памяти, неразрывно ассоциировался именно с этим Аэно, со Звездным Хранителем. Да и Кэльх тоже. Намар перестал их разделять, но уже не мог вспомнить, когда это случилось. Он достал из сейфа керамическую бутылочку с бальзамом, вылил остатки в стакан с водой — всего-то два колпачка, а ведь утром тоже понадобится. Но сейчас нужнее, запороть опыт нельзя. Хотя, если он запорет все, над чем трудился этот месяц, можно будет не мучиться — шагнуть в плазму. Зачем Керсу возиться? Ему силы на работу потребуются, а не на наказание идиота, возомнившего о себе слишком много. Усилием воли отогнав упаднические мысли, Намар приподнял стакан, отсалютовал им в пространство: «Айэ, Стихии!» — и выпил залпом. В голове немного развиднелось, дыхание привычно перехватило, заколотилось сердце. Намар прижал ладонь к груди, переждал первые минуты и решительно встал. Наверное, он все-таки перебарщивал с бальзамом, но выхода-то не было. Его ждали бумаги для Совета — проклятые бумаги, чтобы ими там подавились или Замс все пожег! — и его триумф. Намар старался на это надеяться. Полтора часа пролетели как одна минута, кажется, он даже умял тарелку пирожков с травником — не запомнил, так был занят. Лаборатории постепенно пустели, персонал расходился, кто в общежитие, отсыпаться, кто отдохнуть, погулять по берегу, проветрить голову перед ужином. Оставались только те, кто был вынужден наблюдать за идущими экспериментами, или такие же трудяги, доделывавшие начатое. — Марьяла? — позвал Намар, заглянув в распахнутую дверь, за которой чем-то звенели. Установка уже была готова к работе, он собрал все еще вчера, втихую, ночью, нарушая все мыслимые и немыслимые правила безопасности. В зал с солнышком сейчас никто и не заходил толком, если особой надобности не было, в его стабильности уже убедились, так что не должны были заметить возникшие вокруг него столбики, украшенные поблескивавшими алмазными навершиями амулетов. — Да, Намар, одну секунду. Девушка закрыла стеклянный шкаф, убрала ключик на специальную доску у дверей и вышла из лаборатории. — Какого рода помощь от меня требуется? — Записи и наблюдение за приборами. Мне нужно будет зайти в вакуумную камеру нашего солнышка, кое-что подключить. Поможешь надеть скаф, откроешь и закроешь дверь за мной. Ничего сложного. — Хорошо, звучит действительно просто. Он хрипло засмеялся: — Да мы сто раз такое делали два года назад! Бальзам подстегивал все реакции тела, а доза была, кажется, чересчур... Ладно, в Стихии отоспится. Скафандр высокой защиты предназначался не только чтобы уберечь обычных этинов или нэх от вакуума. Плазма все-таки давала температуру в десять тысяч градусов, так что работать предстояло очень быстро: даже скафандр не выдерживал больше пяти минут. Намар облачился в трехслойный защитный изолирующий костюм, влез в жесткий экзоскелет, обтянутый жаропрочным материалом, подключил системы охлаждения. — Давай, я готов. Переходной шлюз открылся, закрылся. С тихим шипением выкачали воздух насосы. Зажегся индикатор готовности к переходу в вакуумную камеру. — Открывай. Воздух внутри скафандра мгновенно нагрелся, хотя система охлаждения работала на полную мощность. Намар опустился на колени, соединяя части установки в единое целое. Пот лился ручейками и впитывался в костюм, он не обращал внимания. — Две минуты. — Понял. Щелкнули захваты кабелей. Эти кабели ему делали дольше всего — изоляция должна была выдержать температуру плазмы. Но сделали же. Если все пройдет штатно, то и имена разработчиков тоже будут вписаны в науку, золотом. Когда он вывалился обратно, прошло четыре с половиной минуты из пяти. Много, но быстрее просто не получалось, руки опять начинали дрожать. Марьяла списала это на усталость от скафа, сочувственно протянула стакан подогретой воды, когда разделся и рухнул на ближайший стул. — Может быть все же завтра? — Нет, тут уже почти все, — мотнул головой Намар, жадно выглотав воду и утерев пот со лба. Встать и пойти проверить показания оказалось до жути сложно, но он все-таки заставил себя подняться на ноги. Приборы показывали, что все в норме. Это могло значить... Да что угодно могло значить! Теперь только включить и надеяться на лучшее. — Все готово, — зачем-то сказал он. Амулеты там, за стеклом, поблескивали так же спокойно, когда он включил установку. Не разрушились в первые мгновения — уже хорошо, уже многообещающе. Они потихоньку входили в рабочий режим, начиная улавливать... Да, они начинали улавливать идущую от «солнышка» энергию! Затаив дыхание, Намар смотрел, как медленно растут столбцы графиков, выходя на расчетную мощность, как его установка начинает преобразовать силу Стихии в подходящую для энергосети вариацию. Если вот еще минуту все продержится... И еще... И... — Все. Вписывавшая данные в журнал Марьяла вздрогнула, взглянула на него. — Горелку мы к этому подключим. А там и Центр... — Намар выдохнул, вдохнул глубоко, так что заболели ребра. — Керс будет доволен. С этим словами он стек по спинке сиденья, закрывая глаза. Буквально на пару вдохов, пока не перестанет частить сердце и не утихнет мерзкая пульсация в висках. Через нее как-то неуверенно донеслось «Намар?», но навалившаяся усталость была сильнее. — Намар? Стихии! Намар, ответьте! Марьяла с ужасом смотрела на задыхающегося и смертельно-бледного мужчину, который уже и сидеть не мог — сползал с жесткого лабораторного кресла, запрокинув голову. Наконец, отмерла и бросилась к двери. Там, рядом с кодовым замком, была кнопка вызова охраны и переговорное устройство. Ударив по кнопке, Марьяла дождалась щелчка в переговорнике и прокричала: — Целителя в лабораторный зал «солнышка», срочно! Нэх Намару плохо!***
И все-таки он был Солнечным. Только этим Намар мог объяснить, почему ему так хорошо рядом с Керсом, который горел не просто огнем, а аж звездным пламенем. И в зале с «солнышком» ему тоже было уютно, когда другие нэх уходили оттуда, ежась. То ли боялись бушующей там, за стеклом, Стихии, то ли не могли переварить ее отзвуки. Намар мог и только улыбался, переворачиваясь на другой бок, подставляя лицо теплу. — Намар, у тебя совесть есть? — спросило «солнышко» голосом Керса. Губы почему-то слушались с трудом, да и в горле с первых же попыток ответить словно песком продрало. Но он все-таки выдавил: — Совесть? Кажется, я ее где-то потерял... или забыл... — Или чуть не сжег, — передразнил Керс. — Так, что она тут велела... Под затылок подхватили, осторожно помогая приподнять голову, в губы ткнулось что-то узкое. — Пей давай. Намар послушно проглотил лекарство, чем бы оно ни было. Ему уже было хорошо, просто от одного присутствия Керса рядом. Нет, Намар не был в него влюблен, упасите Стихии! Ну, разве что самую капельку — как в наставника и руководителя, самого лучшего, хоть и ту еще бессовестную сволочь. Особенно когда он вот так ворчал, совсем на себя непохоже: — Не знай, что не сеял семя, где не нужно — решил бы, что ты моей крови... Это ж надо же! И главное — ты мне можешь объяснить, зачем? — Энергетики отстанут. Четыре часа в сутки свободны будут, — Намар, наконец, открыл глаза, поморгал, фокусируясь на огненноволосом удэши. — О, а вы уже почти живой, Керс. — То есть, ты это обо мне так заботился? — вскинул бровь тот. — Что тебя с Горелки аж в «ладонях Акмал» везли? — А что, все так плохо было? — слегка обеспокоился Намар. Он собирался любым способом вступить в команду будущего межзвездного корабля, и здоровье у него должно было быть к моменту старта алмазное. Керс подпер подбородок рукой, глядя так, что стало неуютно. — Ну как тебе сказать. Амлель на меня орала часа... — он нахмурился, прикидывая, — ...два, не меньше. Горелка кипит до сих пор, лекари лютуют и проводят досмотры на предмет злоупотребления бальзамом. А ты чуть себе сердечный приступ не устроил, идиот! Последний рявк с Керсом ну совсем не вязался. Но почему-то от звучавшего в нем беспокойства было приятно. — Я больше не буду. Если... — Если?! — брови Керса выгнулись, словно он не знал, как реагировать на то, что собственный старший лаборант ему еще и условия ставит. — Если вы пообещаете отдыхать вовремя и достаточно. Я даже сам на всех буду рявкать. Обещаете? — Ты точно не мой потомок? Или это у вас семейное? — Керс смешливо фыркнул, но взгляд потеплел. — У Солнечных в роду только одна удэши отметилась. Насколько мне известно с ее же слов, — Намар с трудом и, кажется, не до конца сумел удержать злобную гримасу. И с обезоруживающей прямотой добавил: — Но я бы очень хотел быть вашим потомком, Керс. — Ну... Спасибо, — как-то даже растерялся тот. Зашуршал чем-то на прикроватном столике, явно чтобы скрыть смущение, опять протянул стакан с трубочкой. — Помочь? Намар с благодарной улыбкой принял его помощь, но не мог после не поинтересоваться: — А как мои трансформаторы? Работают? Не сгорели? — От Совета я тебя спасать не буду, — усмехнулся Керс. — Похвалы и прочее будешь принимать сам. Все, отдыхай. К работе теперь не скоро вернешься, но я присмотрю. — Скоро, — уверенно пообещал Намар, правда, реплику смазал неожиданный зевок и закрывшиеся сами собой глаза. — Я скоро... Убедившись, что он уснул, Керс устало выругался: — Яскравкой тебе б по маковке, — и задумался. Он не ожидал, что месячный отдых закончится вот так. Думал, что до последнего будет заниматься ровно тремя вещами: сном, едой и Белым. И никаких цифр, ни единой! И тут через Фарата объявилась Амлель, буквально выдернувшая его в Ривеньяру. Правда, это случилось уже в последний день их вынужденного отпуска, так что ничего особо страшного не произошло. Но все равно за перспективного, да что там — за лучшего своего сотрудника! — Керс переволновался изрядно. И не только он. С Горелки на его инф, как только включил, высыпался такой ворох панических писем, что после разноса от Амлель — как будто он мог уследить за этим потомком Солнечных! — разбирал еще часа два, а потом плюнул, усадил за это дело Белого и умчался сюда. Помимо воли он задумался: а что же там случилось, у Солнечных? Хранители из Ткеша себя не помня убежали, это он уже знал, как и все остальные Звездные. Теперь вот Намар, кровь от крови великого рода, практически прямо отказывается от той, что когда-то дала силу роду анн-Матонаи, кажется? Да, им. И через них — Солнечным. Сходить, что ли, проверить... Можно было бы Амлель попросить, да та занята. С момента, как ее брат отвлекся от дел и явился отдыхать, Ривеньяра стала напоминать что-то безумное. Верно говорят: один целитель — лекарь, два целителя — лекарня, три целителя — скандал. А уж если учесть, что Ниймар, плотно прижившийся в Ривеньяре, положил глаз на Амлель, и та, пусть пока неуверенно, но отвечала взаимностью... Теалья, как немного пришел в себя и это разглядел, взвился бурунами и пошел защищать сестренку. И та с тех пор так меж двух берегов и мечется, брата с возможным супругом миря. В таком бардаке недолгое отсутствие и не заметят, а Белый плотно занят письмами, пока еще на все ответит. Приняв решение, Керс долго ждать не стал, вслушался, поймал знакомый огонь — и с места нырнул к нему. — Привет, я мимоходом, координаты Ткеша дай? — выпалил он, вспышкой молнии соткавшись посреди плавильного цеха, рядышком с мрачным Ткешем и замершим мастером, который демонстрировал удэши какую-то стальную болванку. — Ты б еще на голову свалился, яскравка, — буркнул Ткеш, здоровенный, кряжистый и такой же дико-рыжий и заросший мужик, как Акай. Разве что Акай, когда побрился, стал выглядеть максимум на тридцать с хвостом, а этому можно было дать все восемьдесят, да и рыжину его изрядно разбавляла пепельная седина. Но просьбу собрата он выполнил, коротким прикосновением вложив координаты Ткешского поместья Солнечных. — Ага, спасибо. И за последнюю партию тех тугоплавких сплавов спасибо, соседи на них нарадоваться не могут! — выпалил Керс, махнул рукой — и был таков. И чуть не захлебнулся, вышагнув из огромного камина, в котором едва-едва теплились угли. Неудивительно: Воды в воздухе было разлито столько, что хоть плавай в ней, ныряй и булькай. Возникало ощущение, что не посреди зала стоит, а на дне озера. И вода в том озере... скорей уж, в омуте — была когда-то чистой и яркой, с солнечными искрами, да уже давно не такая. Чем-то эта вода напоминала темную воду Ниймара. Причем, до того, как тот решил залечь в спячку подальше ото всех живых. Почему этого не заметили Хранители, Керс не знал. Может быть, просто еще не достаточно знали и понимали, чтобы суметь так рассмотреть чужую Стихию? Керсу опыта доставало, хватанув ртом воздух, он закашлялся и постарался закрыться, чтобы не наглотаться этой темной водицы. Неудивительно, что огонь Намара на мгновение такими черными искрами изошелся: страшно представить, каково ему тут было, яркому и светлому. — Эй! — прокашлявшись, позвал Керс. — Есть кто живой? Услышал шаркающие шаги и повернулся, встречаясь взглядом с мутными, слегка растерянными старческими глазами. Вошедшая женщина водрузила на нос очки с толстыми стеклами и стала казаться еще более старой, хотя удэши прекрасно чуял, что она нэх и ей не больше семидесяти. — О... — удивленно округлила губы женщина. — А я уж надеялась... — Что Хранители вернулись? — по наитию буркнул Керс, гадая, что с ней такое. Хотя и гадать не надо было — нэх была водницей, а еще чуялось в ней что-то... словно глубинный надлом, давняя-давняя рана, зажившая, но все еще ноющая. — Да, — она вздохнула. — Теплые такие были. А вы... к кому? К Кае? — К ней. Она дома? Удэши не могла не почувствовать вспыхнувший в средоточии ее сил Огонь. Но почему-то не явилась сразу. — Да, конечно. Идемте, я провожу, — нэх поманила его за собой. В каменных коридорах плескалась Вода. Керс касался кончиками пальцев стен — и казалось, оседает на коже осклизлый ил, наматываются длинные ленты водорослей. Огонь еще таился там, где-то в самом сердце камней, но он медленно затухал, не в силах выдержать такого напора чужой стихии. Поколения нэх, гревших свое гнездо, ничего не могли сделать с силой одной удэши, заявившей на него свои права. Она нашлась в гобеленном зале, в самой старой части поместья. Сидела на полу, подобрав под себя ноги, укрыв колени подолом платья, вздрогнула, когда проводница Керса позвала: — Кая, солнышко, к тебе гость. — Спасибо, Вияра. Как ты себя чувствуешь? Не забыла принять лекарство? Лицо женщины на мгновение исказилось беспомощной гримасой, она потерла лоб кончиками пальцев, едва не сбив очки. — Лекарство? А какое? — На подоконнике в твоей комнате, около цветочного горшка, — Кая порывисто поднялась, обняла Вияру, поцеловав в лоб. — Иди, выпей, одну порцию. А я тут разберусь. Нэх медленно ушаркала обратно, Керс проводил ее взглядом и повернулся к Кае. Та глядела в ответ. — Что тебе нужно здесь? Ни «здравствуй», ни радушия во взгляде. Темно-синие глаза казались еще темнее из-за полумрака зала, поблескивали как-то нехорошо. Керс аж головой потряс — почудилось, что на пальцах водной удэши возник льдистый отблеск когтей. — Пришел сказать, что с Намаром все в порядке будет, — наугад бросил он. — Ты не знала? Он чуть не надорвался на работе. — Неблагодарный мальчишка, разбивший сердце матери? — Кая пренебрежительно повела плечом. — Не знала. И хорошо, что не узнала Вияра, она бы беспокоилась. — Ясно. Значит, взаимная нелюбовь. Немудрено: рядом с таким легким огнем темная вода закипит, не думая. Да Кая и от его присутствия, кажется, закипала... Керс внимательно вглядывался в нее, пытался понять, что не так. И дошло, внезапно, когда взглянул на чуть кривящиеся сейчас пухлые губы, уловил след выплеснутой силы. — Что ты с ней сделала? — О чем ты? С кем? — С этой женщиной. Виярой, — Керс хмурился все сильнее. — Ты поделилась с ней сейчас силой, я видел. — Не твое дело, Молния! — зашипела Кая, чуть не исходя паром от внезапно прорвавшейся злобы. — Уходи отсюда, я не звала тебя вмешиваться в дела моей семьи! Будто пригоршней ледяной воды в лицо плеснули, мутной от поднявшегося со дна ила. Керс аж заморгал — а потом метнулся к выходу из зала, окутываясь ореолом пламени. Только не прочь, а обратно по тихо застонавшим коридорам, высыхающим от его прикосновения, осыпающимся коркой чего-то застарелого, застоявшегося. Метнулся туда, где чуял едва тлеющий огонек чужой жизни, ворвался в кухню, схватив за руку мирно возившуюся с готовкой Вияру. — Ах! — только и вскрикнула та, когда Керс перехватил из ее рук раскаленную сковородку, бросая обратно на огонь. Плеснуло тесто, разлилось, тут же подгорая, а он вглядывался, всматривался, выискивая ту страшную рану. — Да как она посмела?! — вырвалось злым треском. — Ч-что?.. О чем вы? — Отпусти ее сейчас же! — Кая оказалась рядом тут же, словно соткалась из капель разбрызганной по раковине воды. — Пусти ее, ты ничего не понимаешь! — Это ты не понимаешь, сумасшедшая! — рявкнул Керс, рывком забрасывая Вияру себе за спину. — Ты же хранительницу убила! — Она была слаба для Выбора! — в голосе Каи взбурлила темная, омутная вода, казалось, на кухне не чадом от сгоревшего блина запахло, а донным илом, подгнившими корнями в прибрежной тине. А ведь Керс помнил Каю всего-то меньше трехсот лет назад совсем другой! Чистой, солнечной водой, ластящейся к крепкому, надежному камню Троя Солнечного Конника! — Такое не тебе решать! — и вскинул руки, вовремя, чтобы отразить удар. «Теалья-я-я!» — унесся вдаль крик о помощи, — «Замс!» Потому что Керс понимал: он может лишь высушить, выжечь наскакивающую на него удэши, пытавшуюся выцарапать из-за его спины сдавленно причитающую нэх. Будто та ей была важна настолько, что и на собрата напасть не страшно. Или не важна, а... Будто та была ее собственностью, ее личной игрушкой, той, кого даже Стихиям служить отпустить нельзя? За спиной Каи полыхнуло Чистое Пламя, рядом с Керсом соткался Теалья. — Что слу... Да твою!.. — взвыл он от неожиданности, получив пинок в живот. Замс на вопросы размениваться не стал, перехватив Каю поперек туловища. Вот тут-то она и закричала, ощутив его силу. — Теалья, присыпи ее! Присыпи, кому говорят! — Керс поднял щит, закрывая Вияру от рвущегося во все стороны мерзко воняющего пара. — Она сейчас весь дом разнесет, он ее силой пропитан! Теалья кивнул — и Замс буквально швырнул ему в руки извивающуюся Каю, уже ни капли не походившую на уютную круглолицую женщину с мягкими волосами и ласковыми руками. Сейчас это была обезумевшая стихия, бурлящий водоворот, готовый утянуть на дно неосторожное живое существо. Перехватив Каю одной рукой, Теалья властно прижал ее голову к своему плечу, положив ладонь на лоб. Его голос зазвучал, как мог бы звучать бурный горный поток, постепенно понижаясь, становясь медленнее. И затихала в его хватке Кая, обмякала, оседала потихоньку. — Двинуться можно, — заключил он, когда удэши уснула окончательно, обессилено уронив голову. — Керс, что ты тут натворил? — Не я, — Керс неожиданно устало нашарил стоящую у стола лавку, сел, потирая руки. — Это она... Замс, что с нэх? Ей еще можно помочь? Вияра сидела на полу, устало свесив голову, но к Замсу потянулась сама, слепо глядя куда-то мимо. Очки ее валялись в углу, разбитые в крошево, рукав простенького домашнего платья был обожжен, и Замс, присев рядом, осторожно накрыл ладонью наливающийся краснотой ожог на болезненно-тонкой, сухой, словно пергамент, коже. Прислушался и покачал головой, глядя на Керса. — Ясно, — едва слышно заключил тот. Было горько и муторно, аж подташнивало. От непонимания, от злости, что никто не углядел раньше — да тот же Ткеш куда смотрел? Заперся в своих плавильнях? Или это Кая сама отгородилась ото всех, ныряла все глубже и глубже в собственный омут, пока не достигла дна? А чем, как не дном, было решение не дать юной хранительнице последовать своему выбору, удержав рядом? Стихии такое не прощали, неудивительно, что женщина в своем возрасте-то выглядела старухой. Без помощи Каи наверняка бы умерла давно. Спины коснулась горячая рука, почти бережно окутало Чистым огнем. — Я разберусь тут, — сказал Замс. — Сообщу ее родным. Теалья, доставь Каю к Ниймару. Он поможет. Керс, ты... Договорить не договорил: Керс вскочил, метнулся к раковине, чувствуя, как подступает к горлу ком. Оказывается, даже молнию можно отравить, если постараться. Отдышавшись и поплескав в лицо водой — хвала Стихиям, чистой, проточной, он помотал головой. — Я сам сообщу. Это мать моего лаборанта, Намара... А сам подумал: сумеет ли вообще это сделать? Да так, чтобы Намар после этого сохранил свою чистоту и свой Огонь — ведь и без того ненависть к Кае в нем уже была. Наверное... Наверное, Хранители смогут помочь! Ведь переживали и не такое, знают, каково это. Да, нести им боль не хотелось, но сказать все равно нужно будет. А так и их отвлечет заботой о потомке, и Намар с ними нормально встретится, а не бегом-бегом на планерках, когда не то что словом — взглядом перекинуться некогда. — Ты тут, я там, — кивнул Замс, поднимая Вияру на руки. И теперь Керс не стал спорить, рванув прочь из этого дома. Замс все почистит, а что не сможет — Теалью и Ниймара позовет. Живущие тут справятся, а ему — в Око. Хорошо знал, где дом Янтора, ничьей подсказки не потребовалось.