Accendimi

Если кто-нибудь посмеет усомниться в том, что Ласт умирает понарошку, и не больно ей вовсе, ведь всё равно философский камень моментально заживляет все раны, она плюнет ему в лицо. А потом проткнёт Абсолютным клинком грудную клетку, не задевая сердце и жизненно важные сосуды, и спросит добрейшим голосом: «Не больно?» И контрольный удар: в этот раз фатальный. Потому что философский камень работает постфактум, а не предотвращает смерть или увечие. Она умирает каждый раз по-настоящему. Каждый раз её рана, травма и даже смерть реальны. Когда пуля пробивает лёгкое — становится тяжело дышать. Когда простреливают голову — отказывает та часть тела, за иннервацию которой отвечает поражённая зона. Когда вырастает рука после того, как её отрезали — генез новых нервных окончаний отдаётся адским пожаром под ещё не сформировавшейся кожей. А когда вырывают из груди то, что позволяет ей возрождаться, хочется лишь одного — чтобы в этот раз там больше не хватило душ. Тебя разрывает на тысячи кусочков и ты чувствуешь разрушение каждого из них. Но душ всегда хватает. И процесс возрождения хуже смерти. Гомункулов сложно убить, они прекрасно регенерируют, но никто из краснокровых не задумывается о том, так ли легко и безболезненно это происходит. Никто ранее не додумывался вырвать философский камень из груди гомункула. Но этот полковник оказался оригинальным, пусть его затея и провалилась. Стереть бы эту сверхуверенность «Я могу всё» из твоей башки, чёртов Рой Мустанг. Ласт морально тяжело признаться себе в том, что ни один мужчина ещё не делал ей так больно. Его лицо так приятно искажается, когда от красного кристалла начинают тянуться в стороны ниточки, обрастать тканями и принимать форму противницы. Сюрприз, дорогуша! Его глаза округляются так, будто перед ним призрак. Он думает, что видел многое, и после Ишвара его уже ничем не удивить. Сама наивность! Их разделяют три сотни лет: для Ласт Мустанг — почти ребёнок. Хотя, скорее, подросток. С горячей головой и юношеским максимализмом. Его ровесник, за исключением периодического фальцета в сторону дочери, в целом смотрелся более зрело. После ранения, которое она наносит, выжить сложно. Левое подреберье — очень высокий шанс разрыва селезенки. А там и смерть от внутреннего кровотечения. Можно бросать наглого полковника прямо тут, в луже с растущими красными разводами, и не тратить на него время. И так одной ногой в могиле. Рас не похвалит её за потерю важного кадра, но какое это имеет значение, если этот кадр уже знает слишком много? Зато Отец будет доволен. Ласт покидает комнату с самодовольной улыбкой на губах. Длинный коридор расстилается перед ней чередой неисправно мигающих ламп, свет которых не добивает до дальнего поворота. Пройдя пару десятков метров, она останавливается и оглядывается. Вспоминает недавнее столкновение с другим армейцем и задумывается, что было бы, если бы та фотография не вылетела в самый ответственный момент? Или вылетела бы из кармана Роя Мустанга? Его бы это спасло, или тот случай — минутная слабость и большой минус её профессиональной квалификации? Девушка не успевает додумать, потому что глаза замечают движение в дверном проёме места преступления. Оттуда медленно, но с завидным старанием выползает тело. Покачиваясь и придерживаясь за стенку, встаёт и кое-как выпрямляется. Тело привлекательное. Мундир распахнут, обнажая не только обожженную кожу в кровавых разводах, но и прекрасно контурируемые кубики пресса. «Достаточно красив, чтобы простить тебе живучесть,» — мысленно проговаривает Ласт. Впрочем, не без раздражения. Тело не даёт любоваться собой слишком долго.  — Думала, позволю тебе уйти? — орёт Рой Мустанг, и длинный коридор усиливает его голос реверберацией. — Думала, так просто сдохну? Чёрта с два!  — Впечатляюще, — Ласт скрещивает руки на груди. — Или я промахнулась. Вот только я никогда не промахиваюсь. «Почти,» — память тут же подбрасывает обратный пример. Ласт гонит его прочь.  — Не промахнулась. Я её прижёг. Чуть концы не отдал, но лучше так, чем от твоих лапищ, — Рой хмурится и начинает медленное движение в сторону Ласт. — Если надеялась выйти отсюда живой, то ты самая тупая женщина из всех, кого я знал. Даже если придётся убивать тебя сотни раз. Его лицо свирипеет, и прежде чем Ласт успевает хоть что-то предпринять, её тело охватывается огнём. Неожиданный ход. И очень, очень болезненный. Мустанг держится за стену одной рукой, а второй высекает искру за искрой, не давая ей опомниться, защититься, и уж тем более напасть в ответ. Ласт забывает, как дышать: у неё больше нет на это времени, тело возгорается снова и снова без пауз. Больно. Пронзительный крик раз за разом проносится по пустому коридору. Полковник приближается к ней, протягивает руку. Наверное, следующим этапом станет зажигание от прикосновения. Ласт смотрит на него ошалело, смутно осознавая сквозь скованные болью мысли, что здесь, возможно, всё и закончится, но внезапно пламенный шквал прерывается. Мустанг переоценивает свои силы после ранения, когда отрывает опору от стены, и теряет равновесие. Цепляется за плечо Ласт и валится вниз, утягивая её за собой, и временно прекращает атаку. Они застывают в крайне занимательной позе: он — на коленях на полу, она — на коленях у него. Даже выражение лица Мустанга можно было бы трактовать иначе, если закрыть глаза на клинок, пробивший бок насквозь. Похожа ли его мимика боли на мимику наслаждения? Занятная статистика за сто лет: никогда мужчина не выглядит так страдающе, чем в моменты, когда ему наиболее хорошо. Но это, скорее, бравада. Платье на спине уже осыпается на пол чёрными хлопьями сажи, а кожа начинает пузыриться от ожога. Ласт включает защитный механизм в своей голове, сравнивая опасное с притягательным, но лишь потому, что не готова признать свой собственный страх. Противник достойный. И он не просто дерётся ради драки. Он мстит за друга. Наверное, он просто мечтает сейчас убить её, поквитавшись в её лице с виновными в смерти Маэса Хьюза. Он сможет это сделать, если достаточно хорошо постарается. А старается он уже на сто двадцать процентов. По-настоящему умирать Ласт не хочет. Сколько бы она не насмехалась над людьми, дурой её точно не назовёшь, и недооценивать противника она не склонна. Ласт не нравится липкое чувство, сковывающее запястья: желание цепляться за жизнь. Ей не хочется признавать, что, не прекратив эту схватку сейчас, она может не выйти победительницей. Планы резко меняются. Стратегия «не оставлять свидетелей» превращается в «выжить любой ценой». Пожалуй, самое время изъять туз из рукава. Пусть даже оказался он там совершенно не с той целью — да и, по правде говоря, совершенно без цели.  — Ты можешь сжигать меня дотла и мстить за призраков, — собирает всю волю в кулак Ласт и говорит своим привычным мелодичным тоном, несмотря на то, что огонь уже плавит внутренности. Её губы так близко, что практически касаются шеи полковника. — Но что ты скажешь, малыш Рой, если узнаешь, что Маэс Хьюз жив и в безопасности благодаря мне?