Accendimi

Когда ложишься на операционный стол и знаешь, что дело серьёзное и рискованное, ожидаешь чего-то особенного после введения в наркоз. Свет в конце туннеля. Нематериальный полёт среди мириад звёзд. Чем чёрт не шутит — даже взгляд на Врата Истины. Вот только Ласт не увидела ни туннеля, ни звёзд, ни Врат. Выключило, включило, и ни секунды посередине. Зрение возвращается к ней не сразу, сначала больничный потолок кажется бескрайним белым полем с размытыми очертаниями чего-то, что после усердной фокусировки приобретает очертания продолговатого светильника. Донельзя ярко бьёт по глазам. Даже болезненно. Черепную коробку будто утрамбовали ватой, а при попытке повернуть голову ассоциация меняется на залитость бетоном. Мысли путаются, шумят, но не дают поймать себя за хвост. В первые минуты Ласт с трудом может вспомнить, кто она, где находится и что здесь делает. Это пугает до провокации панической атаки, и выделившийся на её фоне адреналин немного проясняет мозг. Воспоминания начинают оформляться в нечто конкретное, начиная издалека и постепенно доходят до финальной точки. Когда она только родилась, у неё было всего два брата. Один из них, постоянно окружённый чёрными тенями, откровенно её пугал, и первое время она забивалась в углы от него, пока происходил процесс становления личности. Второй дружелюбно улыбался, успокаивал и по секрету признавался, что самый старший и ему не нравится. Подхватывал на руки, обнесённые прочной бронёй, и выносил из убежищ, убеждая при этом, что вдвоём уже не так страшно. Потом появились следующие. Взбалмошный, заторможенный, вечно голодный. Реакция на того, первого, с тенями, у всех почему-то была одинаковой, и теперь Ласт стала той, кто всегда всех успокаивает. Много лет, много мужчин, много информации и политических интриг. Когда Ласт окончательно перебирается в столицу новосозданного государства, Аместриса, её контрастная внешность приносит ей небывалую популярность. Но всё не ту, какую хотелось бы, пусть тогда она об этом не особо-то и задумывалась. Потом создают самого младшего из братьев. Он взрослеет и стареет, в отличие от предыдущих, для Ласт это так непривычно. Формирование границ практически завершено. Ишвар. Лиор. Маэс Хьюз. Рой Мустанг. Тим Марко. Операционный стол. Искра за искрой. На лицо надевают маску. Сладковатый запах бьёт в нос. Глаза слипаются. Тьма. Вспомнила. По телу словно пробегает электрический разряд, и Ласт судорожно сгибается пополам на резком выдохе. Да, она вспомнила всё. Дрожащие, плохо подчиняющиеся руки отбрасывают одеяло, оттягивают белую рубаху свободного кроя. При резком сгибании шеи голова высказывает протест в виде сильного головокружения, но Ласт успевает заметить, что знака Уробороса на груди больше нет. Выходит, получилось? Она испуганно бегает глазами по сторонам, пытаясь выхватить и проанализировать как можно больше информации о своём местонахождении и положении. Картинка всё ещё периодически уходит в расфокус, но ей удаётся заметить штатив с капельницей, счётчик-шкалу с отображением основных витальных функций, тумбу рядом с кроватью и серебряные часы на цепочке — будут рядом, когда она проснётся, как и обещал Рой. Попытка потянуться к ним заканчивается неудачей — к рукам оказываются присоединены трубки, датчики и манжетки. Как сразу не почувствовала? Прежде чем подумать о целесообразности, Ласт инстинктивно вырывает катетер, срывает манжету сфигмоманометра, отдирает крепко примотанные массивные пластины для фиксации ЭКГ. Хватает с тумбы часы и наматывает на запястье. Перекидывает ноги вниз и пытается встать, но они не слушаются её и подкашиваются, как у телёнка сразу после рождения. Какое-то время Ласт просто сидит на полу, борется с наплывами тошноты и прижимает пальцы к правой руке в том месте, где был венозный доступ. По предплечью течёт тонкая струйка вишнёвой крови. Когда она останавливается благодаря длительному сдавливанию, Ласт предпринимает вторую попытку подняться, и в этот раз у неё с горем пополам получается. Крепко ухватившись за штатив как опору, девушка делает несколько нерешительных шагов. Доходит до стены и отпускает штатив, облокачивается спиной. Переводит дыхание. Самообладание возвращается довольно быстро, хоть голова всё ещё ловит знатные вертолёты. Как давно она уже здесь? Произошло ли то, что планировал Отец? Судя по наполовину полному флакону жидкости для капельницы, установили его недавно. Кто-то же должен был это сделать! Значит, живые люди рядом. Значит, есть надежда, что массовое преобразование не состоялось. Вдох, выдох, вперёд. Перемещая руки по стене, она медленно движется в сторону выхода из палаты, выходит в коридор. Никого. Тем лучше. Возможность понять в полной мере свои ощущения для неё сейчас важнее, чем чья-то физическая помощь. С каждым шагом сила в ногах возрастает, шатает намного меньше, даже по чуть-чуть наращивается темп. Ласт заглядывает в открытые двери, но койки пустуют. Похоже, она здесь единственный пациент. Когда дойдёт до противоположного конца, нужно будет принять решение: вернуться обратно или попробовать выйти из здания? Она подумает об этом, когда доберётся. Пройдено только половину пути. Преодолевая незначительное, но для нынешнего состояние энергозатратное расстояние, Ласт больше следит за дорогой, чем концентрируется на мыслях. Но даже если бы и попыталась, вряд ли это бы что-то прояснило. В конце-концов, все переломные моменты произошли, когда она находилась в коме. И уж что-что, а их она вспомнить не сможет. По замыслу Марко, её буквально метафизически выпотрошили в той заброшенной операционной. Каким образом она не развеялась после деструкции философского камня, она даже предположить не может: по всей видимости, звание легенды действительно заслуженное. Последний энергозапас ушёл на трансформацию гомеостаза в человеческую модель, на том души закончились и лежать бы Ласт в глубокой бессознательности, пока не отобьёт последние секунды её новосозданный счётчик, если бы не Отцовские планы, которые прошли мимо её внимания. Когда открываются Врата и Истина поглощается, всё переворачивается с ног на голову первый раз. Когда души жителей Аместриса возвращаются к хозяевам, всё переворачивается во второй раз. Когда Отец не в состоянии больше удерживать Бога в себе, всё переворачивается в третий. Была ли своя душа у Ласт перед её очеловечиванием, но сожглась вместе с искусственно вложенными, или не было никогда, но мысли и чувства совершенно точно создались свои собственные. Воспоминания и эмоции на протяжении трёхсот лет сплетались в полотно из приглушённых оттенков, к ним красной нитью подвязывались слабости, а за последние несколько месяцев ткань прострочилась серебристыми надеждами и окрасилась ослепительно-белыми искорками мечтаний. Когда выгорела последняя душа, багаж своего личного, индивидуального, не стёрся, а надёжно инкапсулировался в закромах сознания до лучших времён, до контакта с плодородной почвой. И этот контакт произошёл, когда Истина оказалась слишком слабой, чтобы уследить за всеми сбоями Назначенного дня. Ведь в следствие массовых преобразований и восстановлений миллионы душ раздробились и собрались заново, и рикошет этой дроби, разлетевшейся из давно забытого архива за Вратами, ударил по клетке, удерживавшей независимую личность Ласт в спящем состоянии. Через расщелины побежали тонкие мостики, накрепко связались с жизненными крупицами, растеклись по сосудам в ритме биения новосозданного сердца. Телу понадобилось время, чтобы согласовать личность и новый режим функционирования. На шестой день создал Бог человека. Что это значит и чем в будущем обернётся, Ласт тоже пока не знает. Она просто движется по коридору, понемногу отрываясь от стены. Отныне вперёд. Поравнявшись со входом в очередную палату, Ласт застывает, как вкопанная, когда видит до боли знакомое лицо. Темно. Холодно. Одиноко. Прошло около недели, но Рой никак не может привыкнуть. Тяжело смириться с мыслью, что теперь он бесполезный — действительно бесполезный, куда хуже рабочих угроз Хоукай. Мокрые перчатки можно заменить на запасные, сухие. Слепые глаза на запасные не заменишь. Он помнит, что было перед прохождением через Врата. Лизу смертельно ранили. Странное чувство, охватившее его тогда, отчего-то граничило со стыдом, навевало мысли о неправильной мотивации и нечестности. Но тогда он говорил себе: «Уже потерял одну, не могу потерять и другую». Проблема заключалась не в «другой» — здесь всё как раз складывалось логично. Мустанг не любит служебные романы, потому что воспринимает их как обличение. Связанные детство и юность, долгие годы совместной работы, плечом к плечу за шаг от смерти. Не очень профессионально, но хотя бы объяснимо. А вот что объяснить никак не получалось — так это ту, которую «уже потерял». Чувства вызывались совершенно непонятные, похожие на ураган, но не страсти, а скорее, неожиданности. Мустанг не увлекается женщинами-вамп. Это скорее типаж, по канонам которого играет он сам. Но когда роковая оболочка трещит по швам, слетает как куски старой штукатурки, а под ней обнаруживается нечто трепетное… Нет, он определённо не встречал таких раньше. Легко быть хорошей, с самого начала соблюдая моральные принципы. Тяжелее стать хорошей при исходном отсутствии морали как таковой. Стыдно ему также и за то, что даже в последние минуты её жизни он допускал сомнения в верности. Не исключал вариант, что сейчас распахнётся дверь и в лабораторию ворвутся оставшиеся в живых гомункулы. Что он, Марко и вся эта история со сменой сторон — элементы хорошо слаженной стратегии. Но вот погасает последняя красная молния, а она не приходит в себя. Проходит минута — и никакой реакции. Пять минут — пробуждения нет. Десять минут. Двадцать. Стабильно работают сердцебиение, дыхание, давление. Но она не просыпается. Не получилось. Сознания нет. Теперь лишь вегетативное существование на базовых инстинктах. В тот момент ему хотелось размазать по стенам Отца, который совершенно не отвечал своему имени, и всех братьев за то, что довели её до такой крайности. Она ведь отличалась от них. И она хотела жить. На противоположной стороне. Не с ними. С ним. А он своими руками толкнул её к этому шагу, пообещал, что она не умрёт. Ему так хотелось в это верить! Увидеть, как она откроет глаза, поднимется с кушетки и пойдёт за ним вершить возмездие. Увы, он ошибся. Он звал её, кричал, тормошил за плечи так, что Марко пришлось чуть ли не силой оттаскивать его от операционного стола со словами: «Полковник, успокойтесь, вы так все датчики оторвёте!» Удар ногой по ножкам стола со всей силы, переполненной отчаянием. Звенят разболтавшиеся крепления, шатается привинченная к изголовью маленькая коробочка со шкалой сатурации кислорода, а Ласт по-прежнему не реагирует. Тогда Рой просто осаждается, припадая лицом к её коленям, и дёргано комкает белое покрывало, еле сдерживая рвущиеся наружу всхлипы. Наивный. Его ведь с самого начала предупреждали. Переворот уже начался, и задерживаться надолго нельзя. Ему остаётся лишь просить Марко позаботиться о ней, пока он не вернётся победителем над драконами. Она была так красива, даже опутанная трубками и проводами. Уходя, он не знал, что видит её в последний раз.  — Рой! — её голос до сих пор звучит у него в воспоминаниях, голос из прошлого, которое навсегда останется только у него в голове. — Рой, Господи! Не могу поверить! Или не в голове?  — Рой, что они сделали с тобой? — слова звучат всё громче, как будто их источник приближается. Полковник чувствует, как кто-то хватает его за плечи, легко трусит, затем блуждает руками по лицу, зарывается пальцами в волосы, ощупывает каждый миллиметр кожи.  — Кто здесь? — Мустанг вертит головой, будто это ему поможет. Шарит ладонями наугад и прикасается к кому-то совсем близко. Теперь настаёт его очередь исследовать человека тактильно. Он не верит, что это может быть правдой.  — Ты меня видишь? Рой? Они заставили тебя пройти? Нет, небеса, неужели я не успела? — никаких сомнений, он узнает этот голос даже из многомиллионного хора. — Что они забрали? Рой! Ты узнаёшь меня?  — Я слепой, а не глухой, — он пытается воспроизвести обычный стиль разговора, словно ничего и не произошло, но «кто-то» неожиданно сжимает его грудную клетку так крепко, что на секунду выбивает из привычного ритма вдохов и выдохов.  — Сколько же я там пролежала? — её дыхание тепло обдаёт шею. — Мне так жаль, малыш Рой…  — Ласт, — наконец силится произнести он, и будучи не в состоянии дальше сдерживаться, прижимает её к себе, боясь потерять снова. — Я думал, ты уже не проснёшься. Он не смог сказать этого до преобразования. Может, боялся, а может, и сам не до конца осознавал. Позже тысячу раз пожалел, что не показал ей чуть больше доброты, не обнял, не успокоил — ведь ей было не менее страшно. Просто отправил на операционный стол и убил пятнадцать раз подряд. Да, он считал. Когда она не очнулась, на него снежной лавиной обрушилось понимание, что не таким должны были стать последние минуты их общения. Но теперь, получив второй шанс ликвидировать недоговорённость, он становится смелее. Будь что будет, и пускай вокруг думают, что хотят.  — Отец протащил тебя через Врата, но преобразования Аместриса не было, да? — с надеждой спрашивает Ласт.  — Было, — с горечью сообщает Рой и слышит её изумлённый вскрик. — Но насколько я знаю, папаша Элриков подсуетился. Каким-то образом запустил обратную реакцию, и мы вернулись. Все до единого. А потом Грид пожертвовал собой и сделал твоего Отца уязвимым, Эдвард отомстил ему… Всё уже закончилось. Мы победили. Слышишь? — полковник ласково гладит Ласт по спине и чувствует, как она начинает подёргиваться. — Ты свободна, врагов больше нет. У нас получилось!  — Я свободна, а ты ослеп. До этого не должно было дойти, — на кожу капает что-то горячее. — Я надеялась, успею. А оказалась… бесполезная.  — Мы теперь двое бесполезных, — смеётся Мустанг. — Лиза будет в восторге.  — Лучше бы ты связался с ней, а не со мной, — звучит виноватый голос. — Тогда ты бы, возможно, не потерял зрение… Это всё из-за меня.  — Подожди, ты о чём? — обрывает её Рой.  — Это была моя идея. Я не могла сообщить тебе несколько месяцев, по итогу оставила на первую новость после преобразования… И не пришла в себя, — оправдывается Ласт. — Кандидат в Ценные жертвы. Когда Рас хотел убрать тебя, но передумал, это и было тем рычагом, который я использовала. Я предложила тебя, чтобы они не только не убили, но и защищали. Но я так надеялась, что этого не произойдёт… Прости меня, малыш Рой. Руки отрываются от него, девушка выскальзывает из его объятий. Мустанг больше не чувствует её прикосновений. Его поглощает волна паники новой потери, страх остаться одному.  — Куда ты? — громко выкрикивает он, так как не знает, как далеко успела уйти Ласт.  — Мне нужно исправить то, что натворила, — слышится совсем рядом. Значит, всё ещё напротив. — И у меня есть идея. Но ты должен передать в мои руки военных преступников. Весь генералитет, который помогал Расу.  — Ими уже занимается Оливия, — вздыхает Мустанг.  — Она просто убьёт их. Я хочу, чтобы эти мрази послужили хотя бы какой-то пользой перед тем, как сдохнут, — скрипит зубами Ласт. — Прошу, лишь одна доверенность. Официально, при свидетелях. Я и так слишком долго бездействовала. Рой наощупь находит её ладонь и переплетает свои пальцы с её. В сознании два человека, решившиеся на крайний риск, становятся рядом. Вместе с ними появляется разграничение и, наконец, понимание, в чём была разница между двумя страхами потери. Девушка с испещрённой краской и шрамами спиной улыбается ему в полоборота. Она — его воспоминания, его становление, его самые тяжёлые времена. Его преодолённая дистанция. Они всегда будут значимы друг для друга. Но эта тяга — манифест тому пути, что они прошли плечом к плечу. Чувства к ней — это чувства к общему прошлому. И он никогда не будет готов потерять её, потому что его идентификация началась с неё, и переплетена с её историей общими питающими сосудами. Вторая девушка выражает осторожность всей своей сущностью: поза, мимика, жесты. Она появилась в его жизни недавно, хотя сама живёт уже очень давно. На её груди тоже красовался знак, но он исчез, когда последняя душа философского камня оказалась преобразована, и Рой принял непосредственное участие в его стирании. Можно объявление в столичную газету давать! «Порчу женщинам татуировки огненной алхимией. Централ, спросить полковника Мустанга». В самом деле, история повторяется, но детали решают всё. Трудно представить себе существо, мир которого перевернулся настолько сильно, как её. У Ласт тоже есть свой проводник в новую жизнь. Им стал Хьюз. Они никогда не смогут вычеркнуть своих путеводителей из сердец, но в том и заключается их задача: привести туда, откуда можно будет отправиться в самостоятельное плавание. И Рой уже знает, в какую сторону сделает свой первый независимый шаг.  — Ты самая странная женщина из тех, что я знал.  — Хвала небесам! Наконец-то не «гомункул»! Темнота, в которой живёт Мустанг почти неделю, становится светлее. И уже не так холодно. И практически не одиноко. *** Центральная Аместрийская тюрьма — не самое солнечное место. В самом прямом смысле, лучи света редко заглядывают в узкие решётчатые окна, и даже внутренний двор является, по факту, крытым участком помещения. Сегодня его используют для последней прогулки четырёх генералов, одного учёного и пяти не в меру преданных солдат. Тим Марко давно не совершал трансмутаций, ведущих к созданию философского камня, но Ласт знает — такое не забывается. Это же как кататься на велосипеде: раз научишься и останется на всю жизнь, только велосипед в огне, ты в огне, вместо колёс преобразовательные круги вертятся, по рулю красные молнии шныряют, и едешь ты прямо к Вратам Истины. На неё накатывает своеобразное дежавю, когда они снова стоят бок о бок перед выписанными на полу формулами, в центре которых сидят на стульях связанные люди. Их осудили на смерть и Оливия Армстронг до последнего противилась изменениям публичной казни на закрытый процесс. Возмущалась, называла приказ Мустанга школьным сочинением и грозилась всё равно сделать по-своему, пока Марко не сдался и не раскрыл ей суть перемены решения. «Я думала, вы с этим завязали», — съязвила Оливия, но продолжать спор не стала. Пленённых генералов, принимавших участие в заговоре, передали в руки Кристальному алхимику — официально. Переговорив втроём в палате Роя, они пришли к выводу, что это вызовет меньше вопросов и негодования.  — Ты уверена? — в последний раз спрашивает Марко. — У нас ведь есть философский камень для него. Совершать ещё одну трансмутацию необязательно.  — Это моя потеря, а не его, — Ласт непреклонна. — Мне и возмещать. Я лишила Жана Хавока ног. Я подала Брэдли идею взять Роя в Ценные жертвы. Это на моей совести.  — Кто бы говорил про совесть, — каркающе откашливается один из генералов. — Не понимаю, зачем тебе строить из себя святошу, детка. Ты из них всех самая ядовитая была. Знаешь, сколько раз я думал о том, как трахнуть тебя на фюрерском столе? И заливается скрипучим смехом. Ноздри Ласт свирепо раздуваются, правая рука выбрасывается вперёд, но привычного орудия в виде клинков больше нет. Она всё ещё не привыкла. Ей требуется некоторое время, чтобы взять эмоции под контроль.  — Уж точно не больше, чем я думала, как перерезаю вам всем глотки, — произносит она с омерзением. — Жалкие приспешники, надеющиеся получить остатки крошек из кормушки. Тараканы! Ваши жизни и цента не стоили, так пусть хоть смерть будет кому-то полезна. С этими словами она разворачивается и быстрым шагом удаляется от круга преобразования. С внутреннего балкона второго этажа открывается вид намного лучше, к тому же это позволяет Ласт почувствовать себя возвышенной над предателями. Гордо осматривая поле грядущего жертвоприношения сверху вниз, она медленно кивает Марко. Он понимает её без слов.  — Ты никогда не станешь одной из них! — кричит наглый генерал в последние секунды своей жизни. — Не обманывай себя, ты всегда была и будешь чужой! Но теперь ещё и абсолютно беспомощной без железных пальчиков! Безмозглая дура, которой только и место, что на чьём-то… Окончание фразы тонет в воплях собратьев по несчастью, когда Марко касается ладонями пола. Красный свет заливает зал, десятки тонких чёрных рук тянутся к связанным, увлекая их за собой к огромному глазу с многокольцевой радужкой. Резкие тени танцуют на лице Ласт, и ни одна мышца не дёргается, когда десять тел сжимаются до размера маленького алого кристалла. Если бы Марко так не противела мысль о человеческих преобразованиях, он бы даже назвал её прекрасной в этом образе девы мести.