Accendimi

Они лежат на кровати, формируя телами причудливую букву какого-то древнего алфавита. Ласт свернулась в позе эмбриона, обхватив голову руками. Она уже почти успокоилась, если так можно назвать внешнюю апатичность. Эмоции будто вывернули её наизнанку, вымыли всё наружу вместе со слезами, и теперь пришла фаза компенсации — понадобится время, чтобы в этом осушённом до дна сосуде появилось хотя бы что-то. Успокоилась, но не смирилась. Рой примостился на боку за её спиной, слегка притянув к себе за талию, её подогнутые ноги касаются пятками его колен. Они молчат уже около часа.  — Совсем скоро начнётся переворот, — наконец подаёт сдавленный голос Ласт. — А ты вместо того, чтобы выспаться или дать последние наставления, лежишь тут и успокаиваешь меня.  — А если меня там убьют? — навскидку предполагает Мустанг. — Вряд ли меня кто-то осудит за то, что часть последних часов своей жизни я провёл рядом с такой женщиной. Не смотря на общий трагизм ситуации, Ласт светлеет в короткой улыбке, но Рой со спины этого не видит.  — Я всё равно уйду до рассвета, — произносит Ласт и подминает под голову подушку. — Потом солнце взойдёт и снова появятся тени. Прайд наверняка станет искать меня.  — Ты больше к ним не вернёшься, — категорично заявляет Мустанг. Ласт сжимается ещё больше, выскользая из его рук.  — Один из моих братьев, Грид, как-то пошёл против Отца, — шепчет она. — Он сбежал. Его не могли найти больше семидесяти лет. Хотя, наверное, просто не искали до близости Назначенного дня… Рас привёл Грида обратно прошлой осенью. Отец переплавил его.  — В каком таком смысле — переплавил? — Рой поднимается на локтях. Ласт поворачивается к нему и смотрит снизу вверх, распахнув свои лиловые глаза в полной доверчивости.  — В прямом. У него есть специальная технология. Оболочка сгорает, а философский камень снова становится жидким из твёрдого. С его помощью можно возродить гомункула, но он уже не будет помнить мотивы своего предательства. Он очистится, — последнее слово Ласт произносит с сакральным придыханием. — Меня тоже очистят.  — Не говори глупостей! — вспыхивает Рой. — Я этого не позволю. Мы спрячем тебя так, что они никогда не найдут. Я рассматриваю схему Марии Росс. Ласт пытается сопоставить факты, и понимание прокатывается между лопаток электрическим током.  — Инсценировка смерти? Мустанг смотрит на неё деловым взглядом, медленно кивая. Именно так он, вероятно, смотрит на своих подчинённых, когда отдаёт приказ с возможными резонансными последствиями. Или просит о чём-то не вполне легальном. Первая стадия — отрицание — вступает в действие.  — Мне нельзя, — перепуганно лепечет Ласт.  — Почему? — удивляется полковник. «А ведь и правда, почему?» — задумывается Ласт. Никто из гомункулов никогда не выкидывал подобных штук. Или она просто не в курсе? Нет, вряд ли, иначе бы его место насовсем опустело. Отец не сможет создать нового. Она и её братья — квинтэссенции его грехов; из чего бы ему сделать нового без наличия прежнего философского камня, если материала совсем не осталось? Если с созданием гомункулов и эти черты покинули его? Он узнает. Почувствует. Они когда-то были его частью. Между ними наверняка есть связь, которая не оборвётся при инсценировке. В заблуждение можно ввести братьев, но не Отца. Будет только хуже.  — От него не спрячешься, — горько заключает Ласт. — Связь идёт через философский камень. Я — его грех. Считай, внешний нематериальный орган. Произнеся это, она понимает, что такая безысходность до определённого времени умиротворяла её. Она чувствовала себя частью чего-то единого и ей это нравилось, но теперь псевдосемейные ценности и вовсе развеялись по ветру. Пару часов назад Ласт приняла решение, которое, как оказалось, не так легко воплотить в жизнь. Прайд — маленькая мерзость, которая не прощает выпадов в свою сторону. Он найдёт её, и на этом всё закончится. Точно как для Глаттони. Хотя он даже виновен ни в чём не был, что уж говорить о предательнице. Она так и не стала полезной для Мустанга, даже наоборот: теперь она — маячок, по которому другие гомункулы придут за ним, если она останется рядом. Какой толк от такого союзника? От таких мыслей хочется выть. Ласт привыкла чувствовать себя желанной, пусть физическая сторона этого ей с недавних пор опротивела. В ней нуждались, ей падали в ноги. Потерять собственную важность для неё — хуже смерти.  — Если проблема в философском камне, то надо найти, как его изъять, — заключает Рой, чем начинает злить Ласт.  — Ты уже пробовал. Настолько понравилось? — язвит она, ухмыляясь, хотя на самом деле начинает паниковать от того, что эта тема вообще продолжается.  — Ты говорила, что вас от людей ничего не отличает, кроме отсутствия сердца. Выходит, если его пересадить, а философский камень — уничтожить, из гомункула можно сделать человека? — восклицает он с сочащейся радостью, довольный своей внезапной догадкой. Тем не менее, этот вариант вызывает у Ласт судорожный приступ истерического смеха.  — Какой же ты глупый, малыш Рой, — она закрывает лицо ладонями. — Из гомункула никогда не сделать человека. У нас нет собственной души.  — Я очень в этом сомневаюсь, — Мустанг мягко обхватывает её запястья и разводит руки в стороны, чтобы снова видеть её. — Если у тебя нет души, то я — худший в Аместрисе танцор.  — Тогда я обречена, — Ласт драматически закатывает глаза, но не может долго оставаться серьёзной. Улыбка растягивает губы против её воли.  — Послушай меня, — Рой наклоняется к её лицу так близко, что она чувствует каждый его выдох. — У нас получится. Я вытащу тебя из лап этих чудовищ. Человек, который может мне в этом помочь, сегодня ночью возвращается в столицу. Мы встретимся с ним перед началом переворота, ты только прийди в Третью исследовательскую лабораторию, где мы впервые встретились. Доверься мне, пожалуйста. Ласт слушает его, как загипнотизированная. Карие глаза Мустанга в темноте кажутся и вовсе чёрными, и она тонет в них, как в глубоком море, а ощущение дыхания на коже так напоминает утренний бриз. Он говорит на надрыве, и ей очень хочется ему верить. Все последующие стадии после отрицания разом перешагиваются, и наступает принятие. В конце-концов, это действительно единственный шанс остаться живой. А если нет, возможно, она видит Роя в один из последних разов. Очерчивая взглядом контуры его лица, она старается запомнить его. Впечатать в память настолько, чтобы и там, на другой стороне, из её воспоминаний выдрали что угодно, но только не это.  — Завтра в одиннадцать. Прошу, будь там. Я дам тебе кое-что, — Мустанг резко выпрямляется и тянется к стоящей рядом тумбе. Ласт садится на кровати следом за ним. Оборачиваясь, он протягивает ей серебряные часы на цепочке. — Они помогут следить за временем.  — Прощальный подарок, — грустно произносит Ласт. Она не сводит глаз с Мустанга, когда он требовательно вкладывает часы в её ладонь.  — Не говори так. Ты не умрёшь. Иначе чего мы вообще стоим?!  — Мы? Рой опускает голову, повисает гнетущая тишина. Смущается и Ласт — уточнение сейчас кажется ей таким неуместным.  — Завтра в одиннадцать, — бесцветным эхом повторяет она недавнюю фразу полковника. Немного помедлив, разворачивается к нему спиной и встаёт с кровати.  — Уже уходишь? — отзывается Мустанг, когда Ласт уже почти скрылась в темноте неосвещённой прихожей, и оттого вопрос звучит так нелепо при очевидности происходящего.  — Мне нужно вернуться в Централ до того, как рассветёт. Прайд не должен узнать, куда я ходила, — доносится со стороны входной двери перед тем, как она захлопывается. ***  — Вы получили моё послание! Хвала небесам, — Рой врывается в одну из опытных комнат Третьей исследовательской лаборатории, запыхавшийся и взъерошенный от предшествующих активных перемещений, и нескрываемо радуется увиденному за дверью Тиму Марко.  — Ваши связисты отлично работают, — Кристальный алхимик пожимает полковнику руку. — Я присоединился к Шраму, как только узнал. Дело, стало быть, и вправду важное, раз вы поменяли план в последний момент? Мне мало что объяснили. Упомянули только то, что это связано с моей врачебной практикой. Мустанг замирает, обдумывая, как ответить. Реальность оказывается такова, что он совершенно не продумал речь, и даже сам слабо понимает, как именно можно осуществить возникшую ночью идею. Не исключено, что медик со стажем назовёт это безумием и даже разговаривать дальше не захочет. Впрочем, за спрос не бьют.  — Нужно создать и запустить сердце для гомункула, — говорит он, как есть. Марко меняется в лице, выражая крайнее изумление.  — Могу я узнать, зачем, полковник? — неуверенно спрашивает он. Мустанг принимается нервно мерить помещение шагами.  — Я слышал, что это единственное, что отличает их от людей. Вы наверняка знаете об Отце. Нужно оборвать связь между ним и одним из детей.  — Это сомнительный выход, — возражает Марко. — Связь идёт посредством философского камня, и пока внутри будет сохраняться пусть даже одна душа, это не прервётся.  — Тогда уничтожьте его, — восклицает Мустанг с толикой раздражения, будто приходится объяснять очевидное.  — Но это приведёт к смерти, — напоминает Марко.  — Для этого я и прошу запустить сердце. Мустанг останавливается, и какое-то время они просто смотрят друг на друга — кажется, целую вечность.  — Вы просите не об этом. Вы хотите очеловечить гомункула, — понимает Марко, и из его уст это звучит так обречённо, что Рой чувствует себя виноватым, отчаянным и невероятно глупым в одночасье. — Почему вы хотите это сделать?  — Она на нашей стороне. И она боится за свою жизнь, — Мустанг смыкает пальцы в замок, и суставы хрустят от напряжения.  — Она. Хм, — задумывается Кристальный алхимик. — Я знаю только одну женщину-гомункула. Вы уверены? Помнится мне, она мастерски умеет играть мужскими сердцами.  — Я это знаю. В этот раз иначе, — старается держаться Рой, хотя такое сомнение в его способности критически мыслить довольно задевает. — Поверьте. Вы сможете? Тим Марко молчит, обхватив пальцами подбородок. Его взгляд уходит вниз без всякой фокусировки — он активно думает, как ответить на вопрос. Наконец, он снова поворачивается к полковнику и качает головой.  — Не всё так просто. Я могу создать для неё сердце и кровообращение, но это не сделает её человеком. Без души она будет просто пустым сосудом, — пожимает плечами Марко. — У гомункулов нет собственной. Даже если использовать силу философского камня и перевести тело на полностью автономное существование с дыханием, кровоснабжением, гормональной и нервной регуляцией, сознания не будет. Считайте, кома. Она не проснётся после трансмутации. И это я ещё не могу гарантировать, что она и вовсе в пыль не рассыплется после расхода последней души.  — Может, есть другой выход? Вы же медик, вам лучше знать, — Мустанг нервно теребит борт кителя.  — Нет никаких других выходов, — вздыхает Марко. — Преобразование человека даже упоминать не хочу, всё равно не получится, оно в своей основе имеет совершенно не рабочие схемы.  — Я сейчас, возможно, глупость скажу, — Рой берёт со стола зажим и вертит его, чтобы хоть чем-то занять руки. — Но что, если душа у неё есть? Я знаю её довольно долго. С ней что-то происходило. Она менялась. Она… уже сама начала очеловечиваться.  — Перемена стороны ещё не говорит о человечности, — отрезает Марко.  — А о чём же она говорит, доктор? Мужчины поворачиваются на голос, практически застигнутые врасплох. В дверях стоит Ласт, скрестив руки на груди, и на правом её запястье намотана цепочка с серебряными часами. Сердце Мустанга ёкает при виде неё: с одной стороны, он рад, что она всё-таки пришла, а с другой, полученная от Марко информация оказалась настолько противоречивой, что в эту самую секунду требовалось решать, идти за верой или оставить эту затею. Второй вариант снял бы риск неудачного преобразования, но тут же создал бы дополнительную опасность со стороны оставшихся гомункулов. Так что есть ли вообще резон говорить о нём, если путь назад отрезан?  — Я, эм… — мнётся Марко, но Ласт тут же перебивает его:  — Да ладно вам, можете не мучаться. Я поддерживаю вашу точку зрения, — она взмахивает рукой и часы плавно покачиваются, идеально вписываясь в её изящный внешний вид. Кажется, будто им нет лучшей роли, чем имитация браслета для этой женщины. — Давно не виделись! Жизнь вас не пощадила. Как бы она не храбрилась, её жесты отдают напряжённостью. Рой вглядывается в нарочито выпрямленную позу, вздёрнутый подбородок, ступенчатые повороты головы. Ласт прячется за комфортным образом язвительной красотки, как в спасительном форте, и кого угодно это могло бы убедить, но он всё ещё видит в ней отголоски ночного отчаяния. Ей страшно, и она изо всех сил пытается это скрыть, но с ним этот номер не пройдёт. Мустанг подходит к Ласт, обхватывает её за плечи и вполголоса произносит:  — С тобой всё будет хорошо. Я обещаю. Я задолжал тебе одно неудачное свидание, помнишь? Так что у нас нет никаких прав на провал. Мышечный гипертонус чуть снижается, Рой может чувствовать это даже через перчатки. Армия тонких иголочек совести штурмуют его сознание, но он убеждает себя, что его теория верна, хоть он и не великий знаток гомункульской метафизиологии.  — А если не получится? — лиловые глаза сразу приобретают особую пронзительность. Скрывать надежду больше не получается. Мустанг предпочёл бы провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть этого взгляда: как на спасителя.  — Получится, — силясь, выдавливает из себя он. — Верь мне, как я верю в тебя. Ласт делает шаг назад, чтобы руки Мустанга соскользнули с её плеч, и заключает его ладони в свои. Полковник оборачивается к Марко, который насилу борется с видимым сочувствием в сторону девушки, и кивает. Доктор хмурится, но тоже кивает в ответ.  — Следуйте за мной, — он указывает рукой в сторону оперблока, соединяемого с опытным залом посредством короткого перехода. Мустанг пропускает Ласт вперёд, а сам замыкает небольшую процессию, в тысячный раз спрашивая себя, правильно ли он поступает, и каждый раз не находя исчерпывающего ответа. Ласт суетливо поворачивает голову в стороны, когда Марко закачивает с включением аппарата подачи кислорода, тонометра и кардиорегистратора. Её пальцы сжимают круглые серебряные часы, и незначительно рельефная поверхность постоянно выскальзывает из мокрой от переживания ладони. Ощущение прохладного металла придаёт ей каплю уверенности, что, быть может, и не стоит так нервничать. Секундное дело, и она проснётся, как ни в чём не бывало — один в один как убеждал её Рой. Его часы становятся материализацией собственных слов, и потому она впадает в настоящую панику, когда Марко просит их отдать.  — Материал может создать помехи для прохождения разряда, — объясняет он, когда Ласт сжимает подарок вдвое цепко, как ребёнок, у которого хотят отобрать любимую игрушку.  — Они из серебра, — спорит девушка. — Это инертный металл.  — Корпус — да, но не шестерёнки, — качает головой Кристальный алхимик. — Пожалуйста, отдайте часы мне. Они никуда не пропадут и вернутся к вам, когда мы закончим. Нехотя Ласт разжимает пальцы, позволяя доктору забрать её последнюю соломинку спокойствия. Марко переходит к начертанию преобразовательного круга, и стоит Ласт только подумать о ноющей пустоте в руках, секунду назад заполняемой опуклым диском, как её ладонь крепко сжимает другая, тёплая, но такая же влажная.  — Я положу их на твою подушку, и ты сразу найдёшь их, когда проснёшься, — голос Роя звучит парадоксально заботливо, и в любой другой ситуации Ласт бы уже тысячу раз накрутила себя сомнениями на предмет искренности таких слов, но сейчас это именно то, что ей нужно.  — У меня есть не самая приятная новость, — из-под операционного стола доносится голос Марко. — Для создания сердца и запуска автономной жизнедеятельности мне понадобится последняя жизнь вашего философского камня. Преобразование пройдёт безболезненно, я использую наркоз. А вот сокращение жизней необходимо проводить при вашем сознании, чтобы вы смогли сообщить нам, когда останется всего одна. Вы хорошо знаете своё тело и, быть может, подскажете нам наименее неприятный для вас способ? Ласт прикрывает глаза и пытается взять под контроль дыхание, которое слишком участилось. Её руки слегка подрагивают, но это лишь малый процент отображения того хаоса, что сейчас творится в голове и охватывает всё тело. Страх липкими холодными пальцами пробирается в самые отдалённые точки, спирает дыхание, сжимает органы, о существовании которых Ласт и не подозревала. Ей катастрофически нужно что-то стабильное, за что можно ухватиться во всех пониманиях, и самым стабильным в этом мире ей сейчас кажутся руки Мустанга и его голос. Она знает, что первое сейчас потеряет контакт с ней, потому что это необходимо для осуществления их задумки.  — Ты сможешь высечь искру так, чтобы заделся только камень? Без лишней порчи имущества, — неуверенно спрашивает она, не желая выдавать боязнь боли. Рой нервно сглатывает и делает едва уловимый кивок. Не желая затягивать, Ласт вырывает свою ладонь из его, впивается клинками в кожу и мышцы грудной клетки, разрывает ткани и обнажает алый кристалл, переливающийся под светом операционной лампы.  — Давай, — силясь, выдыхает она. Её глаза внимательно следят за тем, как рука в белой перчатке поднимается вверх и, будто в замедленной съемке, щёлкает пальцами. С кончиков слетает ярко-оранжевая искра и приближается к ней. Пару мгновений ничего не происходит. А потом её пронзает горячая волна, всколыхивается в центре грудины и проносится по всему телу. Жарко. Очень жарко. Больно. Ласт знает, что не горит целиком, но ощущения говорят об обратном. Пламя раскрывается подобно цветку изнутри, замещает собой каждую клеточку тела, выжигает всё до молекулы. Хочется кричать, и Ласт уже не понимает, где ещё только её желание, а где уже совершаемое действие. Это души стонут в ней, или она сама издаёт крик, похожий на раненого зверя.  — Не… надо… останавливаться, — рычит она, краем глаза выхватывая заминку Мустанга, но не успевает рассмотреть: зрение заплывает оранжевыми, жёлтыми и красными пятнами. Ещё один щелчок, и всё повторяется. Каждый разливается неудержимым обжигающим потоком, несущимся к рукам, животу, шее. Будто лава бежит по жилам. Рой в буквальном смысле выжигает её изнутри, и пусть мишень находится в центре философского камня, ощущение огня чувствуется даже на кончиках пальцев. Она не видит, как искажено в этот момент его лицо, как мечутся глаза, как пальцы свободной руки скрючились в неестественном жесте, принимая на себя весь накал внутренней борьбы. Она просто кричит на всю операционную, не в силах более сдерживаться. Кричит от боли и разочарования, какой же слабой сейчас предстаёт перед человеком, которого она менее всего хотела бы иметь в свидетелях такого своего состояния. Сила красного камня каждый раз возвращается следом за огнём, восстанавливая повреждения и напитывая тело силами для борьбы с новой атакой. Пока вдруг, после очередного зажигания, за ним не следует ошеломляющая слабость.  — Стоп! — вырывается из горла хриплый возглас, и всё вокруг замирает. — Последняя. Слабость накатывает настолько сильно, что у Ласт не получается даже открыть глаза. Веки кажутся свинцовыми, язык едва слушается. Она прислушивается, надеясь уловить звуки дыхания Мустанга, но вместо этого слышит только шорох мела по бетонному полу.  — У меня готово, — сообщает Марко. В этот момент остатки сил на борьбу покидают её, и Ласт отдаётся в руки своей беспомощности. Рвать зубами и когтями эту жизнь становится слишком энергозатратно. Она смотрит в белый потолок, вспоминает огромное количество лет на этой земле и сравнивает их с последним полугодом. Настолько ярким, что всё предшествующее теперь кажется лишь долгой разминкой. Смириться становится намного проще, как и принять любой исход, которым может завершиться их авантюра.  — Помни меня, малыш Рой, — шепчет она, и по щеке катится предательская слеза. Её лица касается маска и мир погружается во тьму. Очень далеко, как из бочки или с другой стороны бесконечного коридора, до неё доносится голос, который уже практически не захватывается нейронами передачи звука, и мозг останавливает аналитическую деятельность, прежде чем информация перейдёт в осознанную.  — Сделайте всё, что в ваших силах, доктор. Я… не готов потерять её.