1
Говорят, что лисы, попав в капкан, могут отгрызть себе лапу, чтобы только выбраться. Им будет мучительно больно, но они все равно это сделают – лишь бы освободиться, лишь бы не быть затравленными, убитыми. Фрэнсис той весной чувствовал себя зверем с пережатыми нервами. Он был охвачен пылающей агонией, но все никак не мог выбраться. Фрэнсис был в центре пожарища и жалобно скулил, задыхаясь от дыма. Он не был фениксом, не мог заново возродиться из пепла. Он был лисом, но не в капкане, а в задымленной яме из-под выкорчеванного дерева, где ему суждено было задохнуться. Это началось после фестиваля. После проклятого фестиваля, куда ему даже не хотелось идти, но он пообещал Ричарду. – Не будь занудой, Фрэн, – уговаривал его тот, когда они накануне вечером задержались в редакции. Во всем здании, кроме них не было ни души; свет был приглушен, приходилось довольствоваться лишь тусклой лампой торшера. Из-за красного абажура маленькая комната была залита светло-вишневым свечением. – Мне просто не хочется, – сказал Фрэнсис. Он сидел на одном из длинных письменных столов, поджав под себя ноги. Рядом стояла до краев забитая окурками пепельница. – Почему? Ричард поставил на свободный стол большую коробку и принялся аккуратно вынимать из нее пожелтевшие от времени газеты. Фрэнсис пожал плечами и утомленно прикрыл глаза. У него голова шла кругом из-за последних событий. Он не мог перестать думать о Банни, о его похоронах, о глупой городской легенде, которую услышал тем же вечером, когда все произошло; не мог прийти в себя после допроса ФБР. Фрэнсис не имел к смерти Банни совершенно никакого отношения, но там, в пустом кабинете, где он остался наедине с детективом Каннингемом, ему казалось, что он и есть убийца. Фрэнсис так сильно разнервничался, что на лбу у него выступила испарина. – Юноша, что с вами такое? Детектив перегнулся через стол и внимательно взглянул на Фрэнсиса. Каннингему было около тридцати, у него было худощавое лицо, кучерявые темно-русые волосы, странные асимметричные брови. Он выглядел собранно, но на его лице без труда читалось выражение смертельной усталости. – Ничего. Фрэнсис быстро убрал со стола дрожащие руки и положил их себе на колени, где сцепил в замок. – А чего же вы так трясетесь? – Я ничего не делал, детектив. – Я знаю, мистер Абернати, у вас алиби, – Каннингем повернул к Фрэнсису блокнот, – здесь фамилии всех учащихся, мне с напарником нужно опросить каждого. Это обычная формальность, чтобы понять, что произошло в тот день, что происходит сейчас, что может произойти потом, если мы ничего не предпримем. Вас никто не обвиняет, молодой человек. Фрэнсис медленно выдохнул. Он ненавидел эту свою глупую привычку нервничать из-за всего подряд. – Я понимаю, – сказал он, стараясь расслабиться, – что вы хотите узнать? – Были ли у Эдмунда Коркорана недоброжелатели? – Однозначно. Каннингем удивился. – Знаете, вы первый, кто говорит об этом с такой уверенностью. Студенты, с которыми я уже успел поговорить, утверждают, что так называемый Банни был славным малым. – Вы... уже говорили с Чарльзом Маколеем? – быстро спросил Фрэнсис. – Почему вы спрашиваете? Мне стоит обратить на него внимание? Фрэнсис задумался. Он и сам не знал ответа на этот вопрос. – Просто так спрашиваю, – наконец, сказал он, – любопытно. Каннингем прищурился, повернул к себе блокнот, сделал в нем какую-то пометку черной ручкой. – Любопытный, значит. Что ж, я тоже, но вернемся к врагам мистера Коркорана. Можете назвать имена? – Не думаю. – Как это? – Не то чтобы у Банни были враги. Знаете, его просто не особо любили. – И в чем же была причина? – О, это были сотни причин. Каннингем замер – ручка наготове. – Слушаю. – Банни был надоедливым. Он все хотел знать. – Любопытство не порок, мистер Абернати. – А большое свинство. Банни совал свой нос всюду, находил у человека самое больное место и давил на него изо всех сил. Он был меркантилен, постоянно ехидничал и считал, что все вокруг ему должны. Банни любил пользоваться чужой добротой и безотказностью. Он был хвастлив, постоянно выдумывал истории, которых с ним не случалось. – Разве за это убивают? Повисла долгая пауза. – Знаете, Фрэнсис, если бы не ваше алиби, вы бы возглавили список подозреваемых. Фрэнсис прикусил язык. Каннингем улыбнулся. – Расскажите, что произошло между вами и мистером Коркораном на первом курсе? – Что вы имеете в виду? – Один студент рассказал мне любопытную историю о том, как вы заперли Эдмунда в коморке со швабрами. – А... – И что же? Фрэнсис поерзал на стуле. – Я даже забыл об этом. – Вам напомнить? – Не стоит, – он вздохнул, – дело в моем дяде. Думаю, вам все о нем известно. Фрэнсис взглянул на Каннингема, и тот медленно кивнул. – Банни как-то узнал обо всей этой истории и растрепал об этом прямо на потоковой лекции. Это было ужасно. – Да, скверный тип. Каннингем сделал еще пару заметок. – Есть что-нибудь, чем бы вам хотелось со мной поделиться? Фрэнсис задумался. Сказать или нет? – Детектив, вы что-нибудь знаете о городской легенде, где убийца прячется на заднем сиденье машины, а потом... – Перерезает жертве горло? – хохотнул Каннингем, – вы серьезно? – Что не так? – Это просто вымышленная история, а молодым людям, вроде вас, Фрэнсис, нравится приписывать всему подряд мистический смысл. – Я не говорю о мистике. Может, кто-то просто попытался воспроизвести эту легенду. – Вы читали «Всадника без головы»? Фрэнсис нахмурился. – Читал. – Нам теперь всех убийц, которые рубят своим жертвам головы, следует причислять к подражателям Всадника? Фрэнсис откинулся на спинку стула. Больше ему было нечего сказать. – До скорой встречи, мистер Абернати. – Надеюсь, больше не увидимся, мистер Каннингем. – Фрэнсис? Ричард стоял напротив него. Вид у него был обеспокоенный. – Да? – Ты чего застыл? Фрэнсис помотал головой и помассировал виски указательными пальцами. – Просто задумался. – Ты мне не ответил. – Про фестиваль? Ричард кивнул. – Мне не особенно нравится идея праздновать годовщину массового убийства студентов, – выпалил Фрэнсис. Ричард поморщился. – Это же выдумка. Здесь ничего такого на самом деле не было. – Тогда какого черта праздновать то, чего никогда не случалось? Ричард тоже забрался на стол и подтянул к себе колени. В свете лампы его губы казались алыми-алыми. – Помнишь, что сказал Винтер на паре у Морроу? Людям нравится бояться чего-нибудь. Фрэнсис вздернул брови, посмотрел Ричарду в глаза. – Ты всегда его так внимательно слушаешь? Ричард лягнул его ногой. – Я хочу сказать, что всем нравится этот праздник, поэтому... – Мне – нет, – мрачно перебил его Фрэнсис, – я думал, что ты поймешь. Его охватила тоска и страшная безнадежность. Фрэнсису захотелось оказаться далеко-далеко от колледжа. Он всегда так себя чувствовал накануне фестиваля. Ричард вдруг зажмурился и хлопнул себя по лбу. – Господи, твоя дядя. Черт, я совсем не подумал. Фрэнсис безразлично пожал плечами. – Я знаю, что связи тут никакой, кроме самой очевидной. – Стрельба, – кивнул Ричард. – Каждый год в начале фестиваля эту легенду вещают с трибуны. Каждый раз я слушаю и чувствую себя хреново. Я не выдержу еще раз. Фрэнсис расстегнул верхнюю пуговицу рубашки – ему стало трудно дышать. Каждый год студенты собирались во дворе кампуса, и кто-нибудь один вещал с небольшой сцены о том, что произошло в колледже тридцать лет назад. Заканчивалось все грандиозной пьянкой, парой драк и разбитых сердец – как и положено обычной вечеринке, но начало... начало было утомительно. – Каждый раз я думаю об Оуэне, о том, как это отразилось на моей семье, о том, что нечто такое живет внутри меня. Я не могу поднимать стаканы за убийства – пусть и вымышленные. Я не могу там находиться. Больше – нет. Особенно после того, что случилось с Банни. Ты не думал о нем? Ни разу не думал? Ричард казался немного обескураженным. Он достал из кармана пачку, где оставалась последняя сигарета. Они курили в полной тишине – смолили одну сигарету на двоих, выдыхая дым друг другу в лица. – Все время о нем думаю, – тихо признался Ричард, – никак не могу выбросить из головы нашу последнюю встречу. Банни попытался рассказать мне какую-то грязную историю для газеты, а я ответил, что мы с тобой в жизни не будем печатать его сплетни. – Что он хотел рассказать? – Понятия не имею, – Ричард грустно улыбнулся, – но он рассердился, когда услышал, что я о нем думаю. Фрэнсис кивнул. Это было так похоже на Банни. – Знаешь, что он потом мне сказал? – Что же? Ричард глубоко затянулся, выдохнул. – Он сказал, что единственная грязная история в колледже – наш с тобой роман. – Что? – Наш с тобой роман, – повторил Ричард. Фрэнсис застыл, хлопнул пару раз рыжеватыми ресницами. – Это же бред, – сказал он, когда к нему вернулся дар речи, – у нас нет никакого романа. – Видимо, мы проводим вместе настолько много времени, что по колледжу начали ходить слухи, – фыркнул Ричард, а потом вдруг стал серьезным, – а фестиваль... я думаю, что тебе нужно пойти. Знаешь, всем назло, чтобы никто не думал, что ты прячешься. – Какое мне дело до чужого мнения? – Фрэнсис, наш колледж – проклятая клетка со змеями и шакалами. – Может быть. – Точно тебе говорю. Погасший бычок отправился в пепельницу, которую не мешало бы вытряхнуть. Стрелка настенных часов неумолимо ползла к полуночи. Пора было возвращаться в общежитие. – Обещай, что хотя бы подумаешь, – сказал Ричард, когда они шли к выходу из редакции – две высокие тени. – Обещаю, – кивнул Фрэнсис, а потом вдруг остановился, – я хотел кое-что тебе сказать. Он думал об этом несколько дней, но почему-то тем вечером это совсем вылетело у него из головы. Ричард обернулся, послушно замер у двери. – Да? – Пару дней назад я видел в комнате Банни свет. – И? – Это странно, нет? – Чего же тут странного? Может, это копы искали улики, или там были родители Банни. Я слышал, что они пробудут еще пару дней. – Да, но они живут в мотеле. Ричард толкнул дверь, и они с Фрэнсисом вышли на улицу, где к этому часу совсем успело стемнеть. Небо заволокло тучами, оно казалось тяжелым и безупречно черным – звезд не было совсем. – Они могли прийти за вещами сына. – Но... Ричард качнул головой. – В конце концов, там могли проводить уборку, чтобы поселить кого-нибудь другого. Не сейчас, конечно, но позже. Брось, Фрэнсис, не думаю, что в этом нужно искать какое-то тайное значение. Тебе нужно успокоиться. Я понимаю, что тебе тяжело. Сейчас – особенно, но... все будет в порядке, ладно? Фрэнсис молчал. В словах Ричарда был смысл, но почему-то этого было мало.2
Фрэнсис не мог заснуть до четырех утра – все ворочался и ворочался в постели. Он никак не мог перестать думать. Что хотел рассказать Банни? Что это была за история? Может, его убили из-за этого? Ему захотелось напиться – прямо посреди ночи. Фрэнсис встал, побродил по комнате и понял, что у него ничего нет, кроме банки газировки. Тогда он лег обратно в кровать и еще раз прокрутил в голове диалог с Каннингемом. Кто рассказал детективу об их с Банни конфликте? Знаете, Фрэнсис, если бы не ваше алиби, вы бы возглавили список подозреваемых. Его передернуло. Фрэнсис натянул одеяло до подбородка, зажмурился и стал считать до десяти, чтобы привести мысли в порядок. У него ничего не получалось. Он снова вспомнил слова Ричарда, о том, что ему нужно пойти на фестиваль, показаться там, чтобы все убедились, что он не трус. Это ведь так важно – не упасть лицом в грязь. Черт его дернул поступить в это место. Если бы он только знал о своеобразных традициях колледжа, то держался бы от него подальше. Ему было тревожно, ему было тошно. Фрэнсис вспотел, откинул в сторону одеяло, потянулся к светильнику и включил свет. Он не слишком хорошо представлял, что собрался делать. Поддавшись смутному порыву, Фрэнсис ринулся к столу, вытряхнул его содержимое на пол, разыскал буклет колледжа и повертел его в руках. «Мы надеемся снабдить каждого студента не только сухими фактами, но и живым началом всякого истинного знания». Ни слова о стрельбе на территории кампуса. Ни одного упоминания. Вообще. Кто пустил этот слух? Кто решил, что это здорово – толпа студентов, поднимающих бокалы не за вечную жизнь, но за смерть? Когда они с Ричардом возвращались в общежитие, Фрэнсис спросил его, почему руководство позволяет праздновать такое. Ричард ответил, что это традиция, а традиции – даже самые абсурдные – в этом месте принято чтить. Это было просто смешно и отвратительно нелепо. Под утро, засыпая, Фрэнсис вдруг вспомнил о Чарльзе. Маколей наверняка будет злорадствовать, когда не увидит его на фестивале. Он решит, что это его заслуга, вообразит, что Фрэнсис всерьез воспринял их последний вечерний разговор. – Иди ты к черту, Маколей, – сквозь зубы шепнул Фрэнсис, – к самому дьяволу. Он отвернулся к стене, закрыл глаза. Все было решено: завтра он будет на фестивале. Пусть Маколей утрется. Пусть знает, что его слова для Фрэнсиса – ничто. Начался отсчет. До катастрофы оставалось меньше двадцати четырех часов.