the flame behind her eyeholes

      Он склоняет голову чуть набок и вглядывается пустой глазницей в Хорнет, а та стоит напротив и каким-то материнским тоном указывает ему, что делать. Напиши, мол, то-то и вон-то-то, и даже не отнекивайся, это тебе же, говорит, во благо — ворчит, малявка. Лапки тонкие держит сложенными на грудке, прямо поверх тяжелого круглого амулета, и кончиком коготка еле заметно скребет свое же предплечье.       Чего ж ты себя царапаешь? — спросил бы он, если бы мог спросить и если бы сам не догадывался. Эмоции прячет она. Ей и этого нельзя, чистого и прекрасного — привязываться к кому-либо запрещено не на уровне закона, но на уровне подкорки сознания. каждой из вас вбивали в голову, что да ты и сама знаешь, правда?       Что-то внутри него снисходительно улыбается. Она малость забавляет его сейчас: так хочет позаботиться о полузнакомом калеке, единожды принесшем ей жалкие цветочки, что ведет себя с ним — как вела бы с братом родным… Полый не верит, что он действительно заслужил подобного отношения к себе, но ничего говорить по этому поводу не собирается. А вдруг заслужил? Возможно. А зачем так сомневаться в чьих-то доводах, оправдывающих тебя же? Незачем. А в чем смысл на кого-то давить своей левой резьбой? Ни в чем.       — И чего ты замер? Я сказала тебе: «пиши», а не: «тискай полчаса таблички».       Ну, раз уж сказала — надо исполнить пожелание. Полый неуклюже плюхается на землю, кладет табличку на коленку да царапает на воске палочкой полуразборчиво: «Я лечусь душами».       Надпись короткая, и ему не требуется на нее много времени, а Тисо выхватывает у него табличку почти сразу же, как тот перестает писать. Он чуть приподнимает капюшон на своей голове — так, чтобы и свет не бил в глаза, и разглядеть написанное получалось.       — Говорит, душами лечится, — обращается он к Хранительнице.       — Что еще? — спрашивает у него Хорнет, кажется, ожидая от Полого чего-то большего.       — Все.       — Одна строчка?       Хранительница опускает лапки и замирает — выглядит растерянной, непонимающей, даже малость разочарованной. Ее грудка чуть приподнимается во вдохе, будто она хочет спросить еще что-то, и Тисо молчит до того момента, пока она сама же себя не пресекает. Что она хотела? Быть может, чтобы ей повторили еще раз? Прочитали дословно? Незнание этого только подталкивает Полого к размышлениям, кроме которых он, божеств во имя, ни на что больше не способен. Он, кстати, кроме них ничем полезным толком и не занимается, не считая работы на благую цель — даже притащил-таки пепел этот паршивый.       Тисо все-таки говорит:       — Ага.       Полый тянет лапку, мол, табличку-то мне верни, заноза. Заноза не реагирует.       — Если у кого-нибудь есть лишние… если не жалко, — она начинает по привычке мять свою юбку. — Я, конечно, знаю, что лишних не бывает, но… но… если кому-нибудь не жалко.       Полый поднимается с места шумно и резко, почти подпрыгивает, тем самым пытаясь обратить на себя всеобщее внимание, и, когда на него все-таки смотрят несколько жуков — Квиррел, Клоф и ее маленький товарищ — мотает головой настолько сильно и заметно, насколько это вообще возможно. я не хочу ни выпрашивать чего-либо, ни получать подачек, ни выживать чужими силами, но как мне это объяснить всем вам?       — Кажется, миледи, он про…       — Кажется, он очень против, — перебивает Квиррела Клоф. В ее голосе есть что-то веселое и задорное, а вот в том, как она выглядит и себя держит — нет. Интересно звучит. И, вроде как, даже предвзято к нему не относится (хотя стоило бы).       И ему кажется, что время резко загустело, потекло и медленнее, и заметнее, и сочнее: оно наполнилось красками. Ни один из немногочисленных жуков, здесь находящихся — кто бы мог подумать, что и заноза Тисо в том числе — не осмеливается слова сказать. Все медленно переводят заинтересованные, о боже, жадные до интереса взгляды, на приподнявшую лапку и так и замершую Хранительницу. Сквозь мягкие полосы бинта на ее маске пробивается что-то, но Полый еще не понимает, что именно.       — Он против того…       Слова девчонка тянет, и Тисо это почему-то пугает до задержки дыхания.       А Полый с трудом пытается — и у него не получается, кстати — удержаться от того, чтобы даже в такой момент найти лазейку к ее телу и всматриваться в чуть приоткрывшуюся из-за ветра — ворот накидки растрепался — тонкую шейку. Он не может даже шеей это назвать, потому что шея — это как у него, это заметная, плотная, это или длинная и изящная, или широкая и сильная. Это никак не такая, как у Хорнет — не настолько тоненькая, чтобы он способен был тремя коготками сдавить ее так, чтобы сломать.       Прелестная шейка. Чувственная.       Он сам не сразу замечает, как внезапно и сильно расслабился.       — … против моей помощи, — коротко заканчивает она. В ее голосе ни обиды, ни злости, ни претензии. Лишь нотка грусти. — Что ж, Негорящий. Я не имею права что-либо навязывать тебе. Тем более, остальные и так помогли мне слишком многим…       Полый переводит взгляд на ее маску. В ответ на него смотрят только легкие полосы бинта, однако напрягает его совсем не это: как она так точно определила сторону, где он находится? Неужто она ориентируется по звукам и запахам настолько хорошо?       — Возможно, ты прав, — на выдохе, почти полушепотом. — Я знаю, что не должна распоряжаться вещами других жуков, давя им на жалость.       Квиррел хочет возразить ей, но не успевает, потому что она начинает говорить раньше.       — Слушай, Негорящий.       Хорнет обращается к нему, и какая-то из струн пустоты вздрагивает в его немой гортани.       — Мой долг — помогать каждому из вас. Ты не исключение. А еще ты сам мне помогал. Ты знаешь это.       Она ступает по низкой траве вслепую, мелкими шагами тонких лапок, и в каждом ее движении призрачная легкость смешивается с ощущением, будто у нее на плечах тяжеленный мешок с камнями, а она тащит да пытается виду не подать.       — Я поняла, почему ты противишься.       Еще один тихий короткий шаг. Полый не находит в себе сил сдвинуться с места.       — Я поняла, что я не могу тебе помочь, но…       Тисо вцепляется взглядом теперь в него, и он чувствует это отчетливо и почти неосязаемо одновременно.       — … если бы я все еще могла драться, я бы принесла тебе души сама. Ты заслуживаешь мою помощь. Как все.       Кого она успокаивает сейчас? Себя?       — Надеюсь, вы все вернетесь скоро, — небрежно бросает в самый последний момент, когда гул костра уже начинает поглощать и голос ее, и ее саму.       Жилистая масса огня окутывает нежный силуэт и растворяет его. Полый ощущает, как по панцирю бежит холодок. все еще все еще все еще могла драться?       Тисо разворачивается и с размаху швыряет табличку ему прямо меж глазниц. Та негромко стукает по маске, не вызывая при том у него никакой реакции — даже не вздрогнул, — и шлепается с шорохом в траву. Полый и не думает поднимать ее. она когда-то умела драться?       Теплый легкий ветерок сквозь ткани накидки щекочет сильнее прежнего похолодевшее тело. Приятное сливается с омерзительным, и оттого его пробивает на легкую, почти незаметную для других, однако ощутимую для него дрожь.       — Ты этого хотел добиться? — слышится голос Тисо словно откуда-то издалека. — Или чего? Я спрашиваю тебя.       Она не обижена на него, но, возможно, чувствует себя расстроенной или виноватой — он никак не может проверить этого, пусть в какой-то мере может понять. Не хотелось, чтобы вышло так, как сейчас. С другой стороны, убивать в себе остатки гордости и — если это так можно назвать — чести у него желания еще меньше. Он должен сам, он может сам, он не имеет права жить на то, что ему не принадлежит, и даже из рук Хорнет ему нежелательно было бы принимать что-либо, кроме подарков.       Сейчас речь не о подарках.       — Стыдно, что она теперь чувствует себя виноватой за то, что просит у нас что-то?       Он ничего не отвечает, только слушает шорох чужих шагов, краем глазницы смотрит, как жук-заноза постепенно подходит к нему все ближе и ближе.       — Она делает для каждого из нас слишком много, чтобы мы не поделились с ней душами. Почему ты решил, что ты можешь решать за нее, куда ей их девать? — Хвать! Тонкие коготки резко сжимают обветшалую накидку на его груди.       — Господин Тисо, Вы же не собираетесь… — Квиррел опять пытается вмешаться.       — Еще как собираюсь.       — Успокойтесь, пожалуйста, — продолжает он, готовясь уже, видимо, кого-нибудь разнимать. — Давайте просто поговорим…       — Говорить еще об этом мудаке. Ага, сейчас! — Тисо тянет за накидку на себя. — Лучше с ним поговорю. Ну давай, мудила, рассказывай, что тебе опять не нравится!       И все-таки более, чем просто словами, Квиррел вмешиваться не собирается — Полый видит, как тот, чутка опустив голову, отходит по другую сторону костра, к Клоф и ее маленькому дружку.       — Тебе в особой форме все надо или как? Не просто души, а чтобы сбоку бантик? Или что?       Он мотает тяжелой головой и сам склоняется к… занозе этому. Что ж, пусть по маске треснет, если ему так угодно: авось, полегчает. Прибавится ли у Тисо от этого мозгов, Полый рассуждать не берется, но если уж ему очень-очень хочется, значит, разочек можно. Не торопится он, правда, почему-то, пусть и не отпускает. Или, может, будет лучше согласиться, чтобы все отстали и чтобы Хорнет довольной осталась? Если и преломлять остатки гордости, то только ради нее. Только вот как он может хоть что-то сказать, если сейчас его волочат за грудки с не самыми дружественными намерениями, а табличка под ногами валяется?       Полый толкает его коленом под брюшко и чувствует, как тонкие коготки отцепляются от потрепанной накидки; он что-то там себе под нос бурчит, ругаясь… Жуки, собравшиеся в этот день у костра, отступают по шагу-двум-трем назад, ожидая, видно, самой настоящей схватки. Что ж, зря ожидают — пока Тисо поднимается, продолжая проклинать маменек, папенек и бабушек Полого аж до седьмого колена, тот находит взглядом свою табличку и хватается за нее, свалившись, правда, заодно с временным своим соперником. Ну, точнее, соперник уже встал и уже готов к бою, а сам полый только-только залегся. Зато не абы как, а с табличкой! Счастье-то какое навалилось, если не считать дополнительного пинка по морде.       — Ну раз никак иначе ты не умеешь!..       Полый делает вид, что следа на его маске от лапки Тисо не осталось, и пишет палочкой по мягкому воску: «Меня все устраивает. Я согласен».       Ради Хорнет согласен, конечно же, а то волнуется еще за него — все-таки гордости у него меньше, чем желания не доставлять ей неудобств. К постоянной боли он все равно привык достаточно, чтобы просто-напросто не замечать — это явно не причина. А если и причина, то явно не главная.       — Лежачего бить не буду, — Тисо складывает лапки на груди. — И за пинок извини.        Он, как, впрочем, и все здесь присутствующие, несколько секунд молчит. А после добавляет:       — Ты еще сидел, когда я пнул, кстати.       Среди остальных кто-то (вроде бы, Клоф) хихикает, но единственная на то реакция у Тисо — пафосное поправление капюшона и фырканье. записульку-то возьми, бахвал, — сказал бы Полый, если бы вообще умел говорить. Говорить он, как уж известно, не в состоянии, и потому он продолжает нелепо размахивать табличкой, лежа враскорячку на суховатой траве. Ветерок, кстати, все еще приятный.       — Дай угадаю: теперь ты согласился? Я даже читать это не хочу.       Он кивает.       — Прекрасно. Осталось только дурака найти…       Отличный способ попросить нашел, просто превосходный! Что-то Полому подсказывает, что проще найти «добровольца», а не «дурака», но… Тисо, кажется, и без того удалось неплохо: слышится топот маленьких лапок по плотной земле. Трава низкая, но Призраку — вроде бы, так Клоф попросила называть этого кроху — она по колено. Он подходит совсем близко и кладет прямо перед его маской круглый сосуд с душами; сосуд этот настолько хорошо соотносится с небольшими размерами самого жучка, что выглядит все это даже забавно и… мило? Видно, все, чем малявка пользуется, сделано в миниатюре. спасибо.       Полый кивает и наконец принимает подачку, которой он не хотел, но которую ему стоило бы взять сразу и молча, безо всяких разборок. Он думает поначалу, что лечиться ему придется под несколькими любопытными взглядами сразу, а не так, как обычно, наедине с собой: не оставят же ему чужое добро без присмотра. Только вот…       — Мы будем в Храме, нам нужно забрать его гвоздик с починки, — обращает на него свое внимание Клоф и лапкой подзывает к себе друга. — Придешь и вернешь, хорошо? Думаю, тебе можно доверять.       Потом Призрак подходит к ней, и они вместе растворятся в звенящем пламени костра.       — Мне тоже пора. Я засиделся. — Следующим собирается уходить Квиррел.       Тисо лишь поддержал всеобщее желание вернуться в Храм — он точно так же не горел желанием наблюдать, как там какой-то калека будет в своей ране ковыряться.       Все уходят, и потому Полый чувствует себя хоть на каплю более удовлетворенным. что ж, идите. мне же лучше, а сосуд… и зачем этому крохе сосуд?.. сосуд я верну.

***

      Думать проще в одиночку, лечиться проще в одиночку, биться проще в одиночку… абсолютно все проще делать в одиночку. Жить надо одному, ни на кого не полагаясь, не опираясь, будучи независимым ото всех остальных настолько, насколько это возможно. У Полого ничего из этого не выходит совсем.       Здесь так тихо — только потрескивает еле слышно костер и шепчет свою песнь холодеющий медленно ветер; никого не осталось, все, во имя Богов, наконец-то разбежались.       Полый вертит в лапке маленький сосуд чужих душ и только сильнее убеждается, что выбора у него нет и не было: он в ответе не перед Призраком, поделившимся с ним, и не перед назойливым Тисо, заставившим его принять все это — он в ответе перед Хорнет, которая просила остальных помощи для него. Раз уж ей легче, когда он принимает все, что она отдает ему… выбора правда нет. Ну, точнее, есть, но сомнительный он какой-то. Поссориться со всеми да заодно ее обидеть? Кто вообще на его месте да в здравом уме поступил бы так?       Он впервые смиряется с чьей-то подачкой. Сидит, подмяв под себя уставшие лапки, тянет тонкую сияющую струйку эссенции из бледного шарика, чувствует, как тело сильнее, сильнее и сильнее просит восстановления. Ноет рана: давай же, давай, фокусируйся, ну давай же!       Разрывы и трещины хитина медленно стягиваются, напитываясь напряженным белым сиянием. Многовато душ уходит… хорошо же ему досталось в той битве. Будто и не бился с уродами этими, а подписал контракт на легальное избиение. Мол, я вам дам зад мне надрать, а вы мне — путь дальше открыть извольте! Тьфу.       И не жалко этому маленькому жучку так щедро делиться с кем-то едва ли знакомым?       В любом случае, он открыл врата в катакомбы и принес первую пепельную башку назад к трону. Будет ли она им гордиться?.. да повлияет ли это действо хоть на что-нибудь?       Он никогда не расскажет ей, как он отбивался от диких проворных Хранителей Бездны: как сверкали огнем их клинки в полумраке — Полый только сейчас заметил подозрительное сходство с оружием Тисо, — как бросались они то на него, то друг на друга. О последнем двустороннем ударе тоже рассказывать не стоит.       Если он, конечно, хоть когда-нибудь заимеет возможность хоть о чем-нибудь рассказывать ей, то он будет говорить о чем угодно, но не об этом.       Да и сейчас ему другое важно. Он… он совершенно ничего не знает о своем происхождении, не считая, разве что, того факта, что сейчас он движется только благодаря Бездне — ее осколку в груди. Маленький черный комочек разрастается с каждым днем, пускает меж реберных пластин корни да ветвистыми тонкими щупальцами забивает глотку. Одно из них почти дошло до глазницы, и, судя по всему, подбирается оно к голове уже давно: когда он проснулся, он уже был слеп на одну сторону, и трещина тоже уже была, и подтекало чернильное и склизкое по маске, подобно слезе.       Постепенно он начинает понимать суть свою. Он ненастоящий. Кто-то сделал его специально для неизвестной цели, и, судя по всему, в итоге провалился либо его творец, либо он сам. Иначе на кой черт его хоронить? Конкретных причин своего существования он еще не знает, но он уже догадывается, что… ненастоящий. Искусственный. Кукла с самым идиотским заводным механизмом на свете.       Мог бы он вообще двигаться, если б не этот осколок пустоты? Нет, точно нет, в нем же ничего, кроме сей пустоты и воздуха. Это часть его природы, надломленная сырой могильной землей и медленным угасанием костра.       Таков он. И, скорее всего, он умирает.       И почему-то ему не страшно. Совсем-совсем не страшно.       Полый смотрит на пустой шарик меж своих коготков и видит, как в гладком хрустале отражается угасающий жезл светила. Ему определенно пора возвращаться Домой?..