***
Поначалу его удивило то, что кто-то здесь живет и что этот «кто-то» совершенно не выглядит сборищем зверья или безумцев. На первый взгляд эти жуки с мягкими мордами, двойными коленками и рогами, подобными древесным корням, показались ему вполне себе неплохими ребятами. Мол, ну племя как племя, разве что с небольшими странностями! Подумаешь, костры жгут под землей; подумаешь, пироманты; подумаешь, вокруг каких-то идолов пляшут, да и что такого в том, что эти идолы, на самом-то деле, огнем разбрасываются в самый неудобный момент и, желательно, под зад… Если коротко, то Полый еще никогда так не ошибался и никогда ранее так быстро своих ошибок не признавал. Просто забег с подпаленным плащом по дряхлому мосту над пропастью, произошедший пару минут назад, заставил его хорошенько так призадуматься. Призадуматься о том, что расслабиться и пойти на кого-то с мирными намерениями — это самое глупое, что вообще можно было сделать здесь. Теперь он жмется к стене одного из закутков этого каменного лабиринта, отряхивая пожженную накидку от каких-то зловонных мокрых травинок (или что это вообще за дрянь?). Повезло ему со своеобразным мышлением противников… по бокам головами вертят неохотно, лениво, ходят настолько прямо, насколько это возможно, тормозят на распутьях. А еще, несмотря на скорость их движений, любого из них можно заставить постоянно промахиваться, для чего достаточно лишь самому не прекращать движения ни на секунду: каждый раз отскакивать в сторону, противоположную замаху лапы или посоха. Вот только что с огнем их делать?.. что с огнем делать? а как завлекать по одному, чтобы точно не получить по первое число?.. блять. Собственную трясучку, простите-боги, заметил не сразу — только когда опустил взгляд на дрожащую лапку, рефлекторно сжимающую накидку на груди. Вот же добегался. Придурок. Полый имитирует выдох в надежде успокоиться и принять хоть какое-нибудь решение. Ему в любом случае придется идти дальше, а чтобы пройти дальше — нужно научиться пробиваться сквозь толпы этих чертей. Он должен придумать хоть что-нибудь. И, конечно же, решиться. От огня надо просто уходить — у него нет никакой траектории полета, ведь в прошлый раз по нему попали только потому, что он не ожидал ничего подобного и просто бежал сломя голову. Горящие сферы летят прямо, поэтому все намного проще, чем казалось на первый взгляд. А даже если и не проще, выбора-то у него нет, так что он пытается нащупать гвоздь за спиной сразу же, как дрожь отступает от тела. Прикосновение коготков к холодной потрескавшейся стали внушает ему странное спокойствие… пластины лопаток отрываются от стены. Он старается идти тихо-тихо, так, чтобы, в случае чего, не привлекать излишнего внимания. Шаги у него мерные, медленные, а кончики лапок постукивают еле слышно по камням. Что ж. Да начнется… битва?.. да плевать. Да начнется что угодно, лишь бы побыстрее закончилось! Полый, заслышав справа от себя шелест грубой ткани — не совсем у него слух отбился, однако — выходит из-за угла и резким движением «отбрасывает» левую лапку в сторону. В ответ ему лишь хитин проломленный трещит, хрипит некто, кого он сейчас убил… ах, колдуна, ведь застыли огненные искры на кончиках посмертно дергающихся острых когтей. Крови много, правда, от него: Полый отпихивает с дороги труп пинком, а затем, не удосужившись заранее под лапы себе посмотреть, случайно ступает в лужу темной, красно-коричневой крови. В панцире убитого поблескивает глубокая трещина, и почему-то лишь в этот момент взгляд соскальзывает на острие гвоздя. Окровавлен. Убивать он не очень любит, однако это только начало. Добраться до следующего костра или погибнуть. Назад он не возвращается просто из принципа, и потому, небрежно отряхнув лезвие, ступает вперед уже более уверенно. Следующий враг его — судя по всему, боец. Он ростом почти с самого Полого, а из одежд на нем болтается лишь выцветшая набедренная повязка из грубой ткани; выглядит он странно и реагирует на присутствие кого-то чужого в комнате на удивление быстро. Издав сиплый вопль, подобный крику огромной дикой птицы*, он сразу же атакует ударом сильной длинной ноги, а Полый только и успевает, что отпрыгнуть назад с выставленным перед собой клинком. Звеньк. Снова кровь… удар в этот раз был отражен настолько удачно, что противника удалось невольно ранить, и, пока тот с хрипом пытается ухватиться за собственную конечность, он ловит момент для убийства. Один замах оружия сносит маленькую рогатую голову дикаря сразу. На накидке появляются новые пятна.***
Удушливо тут. До сих пор. Только вот еще и тем жарче становится, чем ниже он опускается по лестницам и переходам. С тех пор, как он победил тех двоих, он почему-то не встретил никого нового. Припугнул, что ли? Быстро нашли трупы сородичей или же оказались не столько дикими, сколько коллективными настолько, что индивидуальным умом их не понять? В любом случае, он не то чтобы расстроился от невозможности встретиться с ними в данный момент. (Хотя напрягает его это, на самом деле. Вдруг они решили…) Полый слышит множество приближающихся шагов где-то за спиной. (… да, то, чего он боялся. Невозможность, значит, встретиться? Ну так получай!) Что теперь? Бежать? Судя по звукам, их слишком много, чтобы он справился с ними в одиночку, а на чью-либо помощь он рассчитывать сейчас не может: Призрака он больше не видел, а кого-нибудь другого тем более. Даже Квиррел не решился соваться в эти проклятые места, пожелав дождаться, когда до нового костра доберется кто-нибудь другой. Шаг вперед. Смесь множества шагов становится громче. Еще шаг — громче. Еще, еще, и еще… шаг по счету десятый или двенадцатый — это не спасает. Полый резко оборачивается и видит, как из-за угла не столько выскакивают, сколько беспорядочно вываливаются один за другим члены племени: кто-то из них весь в перьях, кто-то с посохом, у кого-то когти блестят от яда, пахнет дымом тех мерзких трав. Убийства сородичей они, значит, не терпят?.. Они говорят на непонятном ему, но жутком, звонком языке. И среди них, возвышающийся над гайкающей оравой, их вождь: в его лапе огромный посох, сочащийся ядовитым туманом, на длинных корнях-рогах — узорчатые ленты в оттенках пламени. Он смотрит на Полого огромными темными глазами, и, когда он призывно трясет лапой, на его посохе звенькают лиловые кристаллы. Отступать некуда — нет места, куда он мог бы сбежать сейчас. Если направиться дальше по коридору… там лишь больше проблем наберется, ведь оболочки беспорядочно поднимаются везде, где местечко потемнее. Натравить их на толпу?.. Сомнительная затея, он ведь понятия не имеет, какова будет реакция дикарей на трупы. Выход у него один, и нет, не защита, простая защита здесь бесполезна. Атаковать. Атаковать лидера как можно скорее, никак иначе. Они лишатся своей «головы» от его лапки, и не будет ли это значить для них, что приближаться вновь не стоит? В лучшем случае — да. В худшем же оставшиеся в живых будут растеряны достаточно сильно, чтобы он успел и их направить в страну вечной охоты. Под голос вождя они словно с цепи срываются — первым делом их бойцы навостряют когти и обнажают хелицеры. Их всех в целом не так много, как стоило бы ожидать… видно, вождь набирал для нападения определенную группу, точно казнь убийцы членов общины — это ритуал. Он и напевает что-то будто во время ритуала… жертвоприношения? Пятерка воинов подходит постепенно, окружает Полого медленно, и чем ближе к нему становится каждый из воинов, тем громче становится пение. Они почти останавливаются. Для Полого это знак. Пора. Он вертит головой. В его сознании почему-то всплывает образ. Смазанный силуэт кого-то высокого, в рваном плаще и с тяжелым клинком, закинутым на спину. Образ этот движется, но не отвлекает от битвы, не утягивает в долгие излишние раздумья — он словно затормаживает время и произносит сквозь него эхом-шепотом: … повтори. И он не может ослушаться. Вслед за образом он распрямляется, вытягивая в сторону лапку с зажатым в ней гвоздем, замирает на миг и проворачивается вокруг собственной оси — слышит, как в нем самом хрипит что-то почти тем же голосом, что он слышал от того образа. Искаженный звук, изданный Полым, смешивается с треском хитина и скрежетом предсмертных криков. Полый впервые наносил подобный удар, впервые издавал хоть какой-то звук и впервые прыгал достаточно высоко и быстро, чтобы перескочить через подкошенные, но еще не упавшие тела с распоротыми брюшками и сломанными ребрами. Он… он не ощущает себя самим собой после этого, но остановить бой уже не может. И не желает. Прыжок заканчивается тяжелым — до треска дорожных камней — ударом прямо перед тройкой магов, не успевшей никак среагировать. Реагировать пока что успевает лишь вождь: он внезапно замолкает. Несколько мгновений Полый бездвижен. Он одновременно смотрит будто и в никуда, и на каждого стоящего перед ним. Один из колдунов приходит в себя много быстрее остальных и сразу же бросается (заранее заготовленной, видимо) сферой пламени чуть ли не в маску Полому. Тот, в свою очередь, быстрым движением склоняет плечи и голову в сторону, а затем наносит ответный удар. Хитиновый череп врага раскалывается сразу же, и Полый, не желая попасться на атаки двух оставшихся пиромантов, рассекает плоть и воздух раньше; по вертикали сечет, вспарывая каждому из них брюхо и случайно отсекая одному из них кисти лап. Ядовитый дым лилового токсина валит пеленой, мешает видеть, но не отравляет — в полой оболочке травить нечего. Что ж… ошибся король и бог дикарей. Кровь пропитывает накидку и стекает по лезвию. Последнее, что он делает в этой битве… клинок с хрустом пронзает плотную грудь противника. Бывший вождь теперь нанизан на гвоздь как еще живое одноклеточное на шампур. Он дергается, визжит и хрипит, его глаза тупо выпучены. Когда он почти перестает дрыгаться, Полый надавливает на его тело задней лапкой, чтобы снять с оружия… уже труп, считай. Вот и все. Можно остановиться и залечить полученными в ходе битв душами старые царапины и ожоги. Полый убивать не любил никогда, но разве кто-нибудь давал ему выбор?***
Эти ворота напоминают Полому о Храме — выточенные из камня, высокие и тяжелые настолько, что ему приходится всем телом налегать на них, дабы открыть. Странно в них то, что с притолоки, сеченой ювелирными и грубыми одновременно картусскими узорами, стекает тонкими и неестественно ровными, как ниточки, струйками сама Бездна. Что-то и здесь зловещее кроется… в Катакомбах каждый шаг — это шаг сквозь чужое проклятье, и чем дальше ты заходишь, тем сильней переполняет воздух злое, болезненное и темное. Но Полый уже привык, Полого здесь не способно испугать ничто уже — даже Бездна, неведомым образом сюда добравшаяся и растекшаяся чернильным пластом по каменному полу. На самом деле, он слышал, что любой живой или пепельный этой субстанции инстинктивно пугается, если не имеет при себе никакого оберега или не готов ко встрече эмоционально. Ужас и оцепенение — единственная возможная реакция неподготовленных тела и разума на медленно подступающую ближе и ближе бесконечно глубокую черноту. Бездна — это то, что всегда нападает и сводит с ума. Проблема лишь в том, что Полый не ждал такой встречи, но ему не страшно. И… когда он проходит глубже внутрь, Бездна отступает назад, меж щелей камней течет, возвращаясь туда, откуда прибыла — в чашу, стоящую посереди залы. Врата за спиной с глухим скрежетом закрываются, а жаровни близ врат следующих медленно разгораются холодным лиловым пламенем.путник…
братец…
Шорох множества голосов шепчет ему, а он теперь способен лишь безмолвно внимать. братец…ты нас…
ты…
УБЕЙЧАША
Хрипят голоса. Детские. Что-то заставляет его слушать завороженно, следовать, как будто во сне, вслед за собственной обостренной интуицией. братецты же
не спас
неспас
нас?
(ЧАША)ты
(УБЕЙ)
пришел
(УБЕЙ)помочь?
(ЧАША)
Полый преклоняется пред чашей: Бездна в ней идет мелкой рябью-дрожью. пришел Он погружает кончики коготков в ледяное и вязкое. нас Круги как по воде. Ничего не происходит, и потому он чуть приподнимает лапку над стальной каймой. СПАСТИ? Капля срывается с коготка и беззвучно ударяется по черную гладь. Жаровни гаснут. Полый вновь поднимается в полный рост. Что-то подсказывает ему обнажить клинок, но он не внемлет своему внутреннему голосу, оборачивается только и всматривается во тьму, густеющую за его спиной. И через мгновение над чашей поднимается холодный черный пар. Бездна в ней растекается вновь, но уже быстрее, резче: она окутывает стены и потолок, она сжирает камни пола, она поглощает и настенные фрески — он замечает их именно в этот момент, — и саму чашу, и пьедестал, на котором стояла та. СПАСИ МЕНЯ. СПАСИ… НАС. Из глубин почерневшей залы поднимаются силуэты — сероватые смазанные пятна, напоминающие формами своими маски с рогами. Они выходят из тени медленно… похрустывает хитин их тел и шелестят, как старая истрепанная бумага, их накидки. Они глядят на Полого огромными пустыми глазницами, и во взглядах их читаются… и впрямь — дети. … во взглядах их читаются безнадега и мучения. Будь Полый нравственным — Полый бы пытался оказаться сердобольным, пытался бы задуматься о том, что убивать личинок нельзя; но Полый слишком далек от нравственности. Перед ним сейчас измученные, изъеденные Бездной, обреченные на вечные страдания дети, которых он уже не может спасти, но еще может избавить от боли. Нечто глубокое в нем сидящее просит его замереть еще на несколько мгновений, но… У того, что первый замахнулся, маленькие прямые рожки без зазубрин. Его маска раскалывается на две неравные половины, и вместо мозга или крови у него — вязкая черная жижа. Она даже не совсем на жижу похожа… полутвердое? Как слизень. Отвратительное, но отчего-то так знакомо ощущающееся и пахнущее. Оно касается хитина на ноге Полого, но все еще не наносит ему никакого вреда. У второго рожки странные — они не высоко на голове, а по бокам маски. И под маской у него то же самое, и в теле; разве что, когда трупик падает наземь, Полый замечает проросшую меж его реберных пластинок траву. мертвые дети, да? У третьего рожки спиралями. Он еще более маленький, чем те двое, а еще он единственный, кто не успел хотя бы замахнуться для удара. НЕТ МЫ НЕ МЕРТВЫ Слова эти звучат будто не в укрытом тенями зале, а прямо внутри головы Полого — они давят на основания рогов, отдаются эхом тянущей, противной боли от затылка до контуров глазниц. Слова эти пропитаны горечью, потому что когда-то — быть может, не слишком давно — они проговаривались сознательно, проговаривались с последней искрой надежды этими же детскими голосами. Только вот не на что надеяться в этом мире. От судьбы не убежать: если Бездна решила найти тебя… она тебя найдет. Все так считают, а Полый не владеет никакой информацией, помимо собственного имени, и посему он не способен спорить. Он не верит в судьбу, не верит в ее справедливость, но кто он такой, чтобы спорить? Он может сотни раз считать уродливым, странным, несправедливым и неясным гибель стольких невинных душ, только вот справедливая судьба уже не провалится сквозь каменные плиты. Он может лишь бить, никуда не глядя толком, размахивая беспорядочно клинком своим тяжелым, пытаться скрыть слух от хруста, хруста, хруста, черт… точно стекло бьется, точно стекло! Уже под его реберными пластинами поднимается морозящий жар. ПРОДОЛЖАЙ Из груди ледяное пламя стекает в брюхо, из брюха капает в полый хитиновый таз, оттуда — по коленкам долбит, но задние лапки не подкашиваются отчего-то, твердо стоят на Тьме да камне. Внутри удушливо. Внутри едко. Полый наконец-таки понимает, в каком именно месте прокляты Катакомбы. В этом. я буду последним, братец, — один-единственный голос отделяется от десяток и сотен таких же. Самое страшное в том, что он звучит разумно. — бей, бей… бей… уже пало больше, чем ты думаешь. Это как колыбельная. Голос того, кто способен говорить с ним сейчас… он льется слишком спокойно и мягко для смертного одра. Это не упокойная — упокойные горестные, тягучие, а не ласковые. А здесь… ты не злодей, не думай. они… мы все… так давно хотим… Его спину стягивает нечто усталости подобное, но болезненнее и тяжелее оного, и при том остановиться-то Полый уже не может. Он делает шаг назад, он никуда не смотрит уже — и так, черт возьми, чувствует, как все его тело, от колен до кончиков коготков передней лапки, от вершин рогов до земли, все оно объято липкой Бездной. Это как кровь, но хуже. Это страшнее. Холоднее. Мертвее мертвого. УСНУТЬ, — подпевают тихому ласковому голосу другие. Они и сами тише стали… или просто поредели? Сильно поредели, значит, и, значит, не обманывает его некто, поющий колыбельную этим… этим несчастным. мертвее… Он тонет в себе самом: в собственном подобии усталости, в своей же странной боли, в чувствах настолько смешанных, что пропавших вовсе. И приходит в себя лишь когда чувствует, что лезвие разрубает пустой воздух — под ним не трещит больше ничего, не хрустит. … мертвого? Он заставляет себя окинуть взглядом помещение, где еще несколько мгновений назад бурлило безумие. Теперь же здесь стало… спокойно. (Разбитые на осколки трупики ведь не могут волноваться.) Лапка подрагивает. Полый не понимает, почему он… почему держит гвоздь. Почему не уронит. Не начнет плакать. Скорбеть. Кричать безмолвно. Почему он такой… такой пустой. Вязкая холодная тень не отступает от потолка и стен, а в чаше теперь пусто почти. Все кончилось уже, так почему же у него такое сильное чувство недосказанности, недоделанности и незавершенности?.. И тут он резко слышит одинокие, сбитые, редкие-редкие шаги из глубины мрака. Силуэт проявляется медленнее прежних; он точно никуда, в отличие от них, не торопится, и, тем более, не собирается атаковать. … наши братья… — Полый слышит это уже не в собственной голове, а перед собой. Источник звука поменялся до неузнаваемости. Постепенно он начинает различать говорящего. Сквозь чернильный пар, сквозь подобную топи прослойку Бездны на полу, сквозь похрустывание колотых масок медленно ступает мало того, что невысокий — сгорбленный жучок. Один из рогов его отломлен, и заместо него из керамической головы свисают, точно лианы, темные корни-щупальца. Они чуть шевелятся и будто бы постоянно причиняют боль своему невезучему обладателю. … наши братья рады обрести покой. братья… — он сам не осознает, как подхватывает чужое слово. Жучок сгорбленным не просто так оказался. Стоит ему подойти ближе — и Полый видит, как горбом перекатывается, пузырится и покачивается… все то же. На его спине тяжелым мешком висит болезнь. Неужели он заражен настолько сильно и при том не мертв, да еще разумен? Он не нападает. полый… теперь тебя так зовут? (Но у Полого же никогда не было другого имени!) … не важно. не обращай внимания. просто… убей теперь и меня. Полый всматривается в него. С каждой секундой он ощущает все большее сходство между ним и собой; это отчего-то заставляет его стоять изваянием, не сдвигаясь с места. … мне очень больно, но мои передние лапки отказали. я не мог убить ни их, ни себя. — Если и есть у него взгляд, то взгляд этот сейчас пропитан надеждой. — поэтому спасибо тебе. Он утыкается двумя рожками, уцелевшими на одной стороне маски, в гвоздь того, кого избрал своим палачом. И взгляд — этот его еле ощутимый взгляд мученика — отражается в холодной стали, как в зеркале. я потерянный. у нас… такие похожие имена… Полый трясется, но не знает, почему. Как он может трястись, если не чувствует совершенно ничего? Совсем-совсем-совсем-ничего. Он не может заставить себя вырвать лезвие из земли, чтобы после отсечь голову странного калеки, осознанно назвавшего его «братом». Прямо как сам он Призрака, на которого этот жучок, боги-боги-боги, тоже похож до холодка по спине. (ОН НЕ МОЖЕТ.) Он не может казнить его. если ты жалеешь меня, то можешь просто написать где-нибудь себе мое имя и молиться за меня Черву. хорошо? Острая боль в пустой глотке. хорошо. Чем быстрее — тем лучше. Полый, не дожидаясь никакого ответа со стороны Потерянного, подпирает короткую шею того коленом, хватается за рукоять гвоздя, а после пронзает тело того насквозь. Насквозь. Прямо через Бездну, разросшуюся мерзким комом, матовым склизким пузырем на его спине. полый… И тьма исчезает, рассеивается, утекает не в чашу, а куда-то глубже, дальше. Тьма исчезает, унося за собой и осколки, и почти-что-кровь, и трупы. Тьма исчезает. Полый — сам не знает, почему — сразу же бросает короткий замыленный взгляд на те самые настенные фрески. На одной из них он видит себя. Там он возвышается над ними, там он стоит на горе их масок-черепов. А еще на следующей он в гробу. Полый заставляет себя подумать: это не я. И вдруг падает. И лежит, пока до его опустевшего разума не доходит истина. вы ведь были такие же- такие, как я. а я — я как вы. да? Он теряет причинно-следственные связи, но они, кажется, и не нужны ему больше. Он сжимается на полу в ком, судорожно кутается в пожженную, пропитанную бездной, грязную накидку; он трясется и чувствует, как его раздирают собственные реберные пластины изнутри. (Вздрагивает. Вздрагивает. Будто бы выдыхает.) На всхлипы похоже. Так ведь живые плачут, верно? Но Полый же не живой. И они все не были живыми. Они, боже, не были живыми!.. О чем речь вообще, если… если труп окончил страданиях тех, что мертвее всех мертвых. Он с новой и новой силой пытается вдолбить себе в голову мысль о том, что ничего не произошло, только вот легче ему от этого ни становится ни капли. Он ведь понимает, что дело не в справедливой — или не очень — судьбе. Дело в ином, потому что лишь он мог позволить себе сделать подобное. Сотворить то, что сейчас. Разве что выбора у него не было, а еще Потерянный — НАДО-ЗАПИСАТЬ-ИМЯ — сам просил, сам мечтал об этом… … Полый лишь исполнил изначальное решение и прямую просьбу. Он не должен чувствовать вины, правда? Правда? Не должен? Или должен? Больше всего на свете Полый хочет проснуться, понять, что ничего из этого не было, что он сейчас не должен записывать на всю табличку «ПОТЕРЯННЫЙ», что не должен решать, злодей он или герой отныне, что не сможет ни с кем поделиться пережитым; что не должен пересматривать изображения на стенах и убеждаться в принадлежности себя к виду собственноручно покрошенных в пыль. Полый хочет проснуться, но у него не получается.