the flame behind her eyeholes

      Полому никогда не нравилось чужеродное: от новых мест, не вызывающих даже привычного дежавю, до новых жуков, не пахнущих ни пеплом, ни костным костром, ни могилами — ничем из этого. От гостьи, появившейся около полудня назад, за несколько метров в стороны несло мертвечиной, совершенно непонятным, странным могуществом и слишком уж культурными — пряными, приторно-сладкими — цветами. Полый всю жизнь готов был об заклад биться, что могущество — или сила, или немощность, или любовь или ненависть — запаха сами по себе не имеют. Но, кажется, судьба решила вдруг переубедить его, подбросив ему под нос эту странную леди, появившуюся при всем этом в Храме не без причины.       И с самого начала ему хотелось узнать, для чего она здесь. Почему-то ему казалось, что она связана с тем пилигримом, которого Клоф с Призраком в свое время успели притащить; причем Клоф на том успокоилась, а вот ее маленького милого друга особо внимательные наблюдатели периодически замечали рядом с ним. О чем немой малыш мог так усердно пытаться договориться со стариком, почти не похожим на жука, никто не догадывался, однако никто и не собирался в это лезть: в Лотрике каждый сам за себя, и то, что тот или иной жук делает, остается исключительно его делом и его выбором до последнего испущенного вздоха. Полый прекрасно знал это — единственной, кто за него поволновался, стала Хранительница, но та, во-первых, для того здесь и сидит, чтоб за всех беспокоиться, а, во-вторых, явно осталась неравнодушна к нему в особенности.       Вообще, именно ее беспокойство заставило Полого спохватиться и снова — впрочем, как всегда, когда в Храме всеобщая проблема?.. — на ходу думать, что ему делать и как ему, собственно, все это дело разгребать. Хранительница так сильно волноваться без причин не будет, а память о совсем-совсем недавно откинувшем усики пилигриме… отчего-то одна мысль о нем неизбежно связалась с осознанием того, что после этого стоило ждать кого-то еще. Почему, откуда, как он понял — этого он и сам не знал. Странная интуиция, говорящая в нем прохладным глубоким голосом, велела ему торопиться и действовать как можно быстрее. Тот, кто говорил с ним еще в Катакомбах, нелепо смешавшихся с Тлеющим Озером (и-за-лит), говорил с ним и в тот момент, когда он, обеспокоенный странным_происходящим, спускался по витиеватой лестницей, ведущей в глубь Храма. Он шелестел ему: пилигримы… она определенно следует за каасом. беги.       То, как он сумел пробраться сквозь гущу врагов в первую очередь благодаря этому самому голосу, не оставило в нем никаких сомнений в необходимости все-таки прислушиваться. Кем бы это ни был — никто никого в этом мире просто так не спасает… даже если позже некто, слышимый им, потребует с Полого платы за помощь, последний сделает все, чтобы отплатить.       Потому что и в этот раз его почти-что-невольное доверие не было обмануто. Потому что, если бы не это упоминание, заставившее его вовремя насторожиться, если бы не звенящий в пустой башке голос — в этот раз все сложилось бы наихудшим образом.       Полый спускается по длинной крутой лестнице вниз, на всякий случай придерживая тонкое предплечье Хранительницы и шагая чуть впереди нее — чтоб в очередной раз не свалилась. В первый, правда, ее падение было запланировано самым очевиднейшим образом… Леди Тамер, способной удушить хрупкую девчонку сквозь пространство, проще и выгоднее всего иного было от нее избавиться: ей не нужно было проблем и преград. Она не нуждалась в девочке, соединившей в себе две души и способной срубить на корню то, ради чего она здесь и появилась.       Впрочем, больше леди Тамер не доставит хлопот.       — Негорящий, — тихонько-тихонько спрашивает Хорнет, поднимая голову под пугающе правильным углом, — Негорящий… чего хочет эта женщина? Ты… ты же хотя бы знаешь?..       она уже ничего не хочет, — отвечает Полый больше себе самому, чем ей: она его в любом случае не услышит.       Его она не услышит — слышать не может, и оттого не прямого ответа на свой вопрос она сейчас от него требует… она требует касания, которое могло бы ее успокоить чуть больше. И Полый способен его дать даже сейчас: ему достаточно перетереть ласково ее маленькие коготки в своих, громоздких и длинных, чтобы почувствовать, как ее ладонь расслабляется.       Он имеет право ее успокоить: он ведь всё прекрасно знает, и то знает, чему уже не присуще никакого значения.       Леди Тамер унесла с собой все, что пыталась принести, и это единственное, что Полый сейчас может утверждать точно. Незримая угроза, которую она несла, была уничтожена самым простым и естественным из всех возможных способов… Кузнец, затихавший ненадолго лишь из глубокой необходимости отвлечься, как оказалось, понимает куда больше, чем ему бы следовало — и видел все это время куда больше, чем хотел говорить. Еще бы кто его спрашивал! Все — как и Полый — ранее считали, что тот слишком погружен в свою извечную, почти непрерывную работу, и потому слишком оторван от жизни Храма.       Как оказалось, Кузнец в этом месте — единственный, кто действительно понимает происходящее.       Меньше часа назад (Полый соскакивает с низкой ступени и, подхватив девчушку-Хранительницу за пояс мягко и невинно, опускает ее рядом с собой следом) этот неприметный жук помог ему выбросить труп и чуть позже выдал ведро воды на помощь Хранительнице, а сам остался оттирать кровь с места происшествия. Тисо за это время все еще не успел вернуться, а вернуться он должен был с Призраком, к которому, верно, очень-очень скоро появятся… некоторые вопросы.       Полый слышит, как Хорнет притихла… больше ничего не спрашивает. Слепой с немым говорить не о чем, правда? Если она захочет что-то узнать, то сейчас они идут к Кузнецу, и она спросит у него все, что пожелает, а он…       — Негорящий, — неожиданно перебивает она нить его мыслей. — Если тебе не совсем тяжко… моя рана…       Как мило, что она стесняется. Другой вопрос — Полый, слишком раздраженный и вздернутый поднявшейся шумихой с убийством в комплекте, едва ли не ловит себя на мысли, что могла-бы-она-попросить-и-прямо, а не расплывчатыми намеками. (просто-возьми-ее-на-руки)       … он, конечно, понимает, что так он поступить и должен. И даже до конца не понимает, что именно его настолько сильно вздернуло в столь естественной для раненой леди просьбе — просто донести. Более того, сейчас она напрямую просит, чтобы он чуть ли не близость проявил открытую…       Полый излишние мысли гонит от себя. Вместо того, чтобы лишний раз думать о бессмысленном, он подхватывает Хранительницу — и все же от мыслей отделаться не может, ведь как, черт возьми, можно быть настолько хрупкой и маленькой — под острые коленки и жмет узкой спинкой к своей груди. Прямо к этой омерзительной, грязной, запачканной кровью и Бездной накидке, но… чем богат. Не родился уж принцем, что поделать? Он ее к себе жмет невольно, совершенно случайно — надавливает легонько твердыми коготками на нежное бедро, сдерживает в себе невозможный вздох и душит себя самого просочившимся сквозь спертый воздух запахом ее тела. Она так приятно пахнет — так свежо, так нежно, так… так далеко от цветов и парфюма по тону, но так близко к ним по восторгу от вдоха. Это нечто большее, чем просто запах тела. Это запах тела чистого и невинного… она пахнет тканью, сладким ядом и рекой, в которой часто моется. И черти Полого дерите, если он не увидит ее там еще раз и вновь не протянет ей сухой накидки взамен на мокрые тяжелые ткани.       Ей чертовски идет шелк. И светлое. Оно быстро запачкается в пепле и очень скоро Хорнет переоденется в свой траурно-серый, но пока можно, пока…       Полый останавливается на месте. Хорнет на него будто смотрит сквозь посеревшие от пыли и пепла бинты на глазницах, маленькими, аристократично-аккуратным ладошками сжимая грязную ткань ее накидки. блять, я куплю десять новых. не сейчас, но…       Просто… почему она не может его слышать? Да и не все равно ли? Полый стоит с ней посреди пустой залы, костер бесшумен, а Кузнец стучит по наковальне настолько умиротворенно, будто ничего не случилось… и все равно видит так много, что хочется биться об стенку головой, пока морда маски окончательно не треснет. Впрочем… (Полый вспоминает, как Кузнец… как он…)       … впрочем, пусть видит. А если эта маленькая очаровательная леди оттолкнет… пусть хоть раздерут на шкуры, когда Тисо с Призраком вернутся. Пускай. хранительница…       — Почему… почему ты просто стоишь? Все хорошо?.. — возится она, елозя задом по его локтю. Такая… забавная?.. черт. пока не знаю.       Он приподнимает ее выше мягким, но резким движением, пока не упирается кончиком маски ей в шею и пока не видит, как шевелится ее рот в самом-самом низу мордочки — и не заметишь, что он есть, пока снизу не взглянешь и не присмотришься. И ведь движутся скрепления хитина… Она нашептать что-то пытается тому, кому плевать уже на жизнь, на смерть и на себя самого — только вот на миниатюрную жучишку из Храма не плевать. Почему-то.       Тонкая нить Бездны выскальзывает из надколотой незрячей глазницы и тянется к уголку ее рта, хелицер-клычков острых касается и, раздвоившись, точно змеиный язык, раскрывает податливое и ослабшее, скользит внутрь, гладит, ласкает… когда он чувствует, как ее длинный, тонкий и непривычно теплый язык неловко, но мягко шевелится, оплетая холодный и скользкий вектор, он невольно сжимает ладонью ее бедро. И слышит ведь, слышит, как ее дыхание медленно перетекает в глубокое, тяжелое и шумное. Аккуратные тонкие коготки, подрагивая, жмутся к его груди.       Если бы у него был голос, он, опьяненный желанием и своим — казалось бы, недолговечным — счастьем, заорал бы, как ему хорошо, достаточно громко, чтоб на кладбище пепла все полые попередохли. Впервые за все это время… за все то время, что неощутимо и почти что неизмеримо в гаснущем мире, он впервые достигает чего-то, чего по-настоящему и искренне жаждал достигнуть.       Он, по крайней мере, получил хоть какую-то долю признания со стороны Хранительницы, вокруг которой уже (какую по счету? пятую? седьмую? десятую? часы спутались с годами и секундами в уродливую кашу) неделю беспокойно нарезал круги. И, разрывая этот длинный, но такой неловкий почти-что-поцелуй, он пытается по-настоящему выдохнуть, вторя сбитому, смешанному с тихим голосом дыханию Хорнет. Он чуть опускает ее, вновь прижимаясь с ней грудка к грудке, заглянуть пытается в ее глазницы — пытается заглянуть в глазницы, а видит лишь гладкое сплетение сетчатых бинтов вместо них.       Он уже не видит шевеления ее хелицер, но слышит, как она, нервно царапая ветхую ткань его накидки, спрашивает тихонько:       — … я тебе… тоже нравлюсь?       И эхо, кажется, рябью бежит по стенам. Полый вторит ему неосознанно… мелкой-мелкой короткой дрожью тела. Он неожиданно для себя опускается на пепел острыми коленками и, почувствовав, что коготки на задних лапках Хранительницы коснулись его тоже, жмет ее тело к своему лишь крепче.       «Да» — это один стук коготка по латунному амулету. Стук.       Стук — и Хорнет, едва-едва тяжелея, обмякает.       — Спасибо, Негорящий.       Еще бы ей было, за что благодарить его. Еще бы ей было, за что благодарить жука, который даже разрешения ее не спросил на то, чтобы ну-считайте-что-поцеловать…       Полый кивает ей, выбросив из головы свое понимание того факта, что жеста она его увидеть не может, и только после этого вновь поднимает ее на лапки… на лапку. Впрочем, ему и одной достаточно, чтобы ее, пусть размякшую, но по-прежнему легкую, пронести по длинному коридору мимо спящего на груде барахла Слая прямиком к Кузнецу. По этому пути, пройденному быстрыми торопливыми шагами, он чутко прислушивался к окружению. Пока не звенит пламя костра — пока оно не звенит раньше времени — все, кажется, хорошо.       И мысль о том, что пресловутый Кузнец все-все видел, даже то, чего не стоило бы тому показывать, совершенно сейчас Полого не колышет. Куда важнее будет позволить ему взглянуть на рану Хорнет и уточнить, насколько хорошо стерлась кровь. Скорее всего, и про Призрака что-нибудь новенькое от него узнает… да и Хранительницу стоило бы хоть немного ввести в курс дела.       Когда он подходит к маленькой, небогато, но лаконично обустроенной кузне, то сразу же присаживается на холодный камень, едва ли здесь припорошенный пеплом. Жучишку же он себе на коленки усаживает — так, чтоб она ненадолго почувствовала себя в жестком, но все-таки подобии кресла, а не коленями стояла на холодных ступенях.       Полый бросает взгляд на Кузнеца, и стук молота по наковальне вновь стихает. Сквозь тишину, неожиданно воцарившуюся в Храме, слышно, как Слай бормочет что-то во сне… Повисшее в воздухе молчание вдруг прерывается низким, хрипловато-приглушенным голосом.       — Что ж сказать… Пятна крови пришлось присыпать пеплом, — говорит он почти умиротворенно,       а Хорнет, судя по тому, как возится нервно, еще не до конца понимает, о чем речь. Но это ничего страшного.       Кузнец почти беззвучно откладывает молот в сторону и, бросив внимательный и отчего-то затаенный взгляд на Хранительницу, готовится дать ответы еще прежде, чем появятся вопросы. Времени у него мало — лишние глаза и уши могут вернуться в совершенно любой момент, так что… … так что сейчас она все поймет.