Чёрный орёл

— Смотри, что я нашёл! — пискнул из травы тонкий голосок. Рядом, из заросли цветов, над которыми жужжали шмели, показалась золотистая голова — то ли трава здесь была такой высокой, то ли дети маленькими. Колосья трав на лугу заколыхались, стоило тому, кого позвали, поползти к своему другу — хотя оба мальчика были в том возрасте, когда ребёнка можно вполне назвать человеком. — В этом возрасте они прекрасно ладят, — с довольно-нежной улыбкой заметила статная черноволосая женщина. Хрупкая, изысканно-некрасивая блондинка с моноклем в глазу лишь смущённо потупилась, крутя над головой голубой, как небо, зонт. Она была выше своей подруги, но слегка сутулилась, смущаясь всего, что было вокруг. Немного пышная брюнетка в ярко-красном платье держалась прямее, явно гордясь самой собой и в особенности своим маленьким Рихардом, который сейчас копошился в траве. — При первой встрече ваш Кристиан не казался таким разговорчивым, — продолжала брюнетка. Голос у неё был ленивый и низкий, и говорила фрау Круспе с той величественностью, которая присуща людям самолюбивым. Фрау Лоренц такой совсем не была и потому только смущалась, когда с ней заговаривали. Но как всякой матери, ей было приятно, что Кристиан, которого все считали некрасивым и нелюдимым ребёнком, смог найти с кем-то общий язык. — И что здесь у тебя? — пухловатый мальчик с таким же вздернутым носом, как у матери, выбрался на небольшую полянку, где его поджидал сияющий от находки Кристиан. Тоже светленький, но худенький, как одуванчик. Голубые глаза его так и светились. Лицо, ещё по-детски круглое, нельзя было назвать миловидным — но с Рихардом Кристиан почему-то казался очень похожим, как родной брат. — Мышь, — расплылся он в щербатой улыбке, тыкая тонким пальчиком в землю. Рихард в недоумении посмотрел на траву, но ничего, похожего на мышь, не увидел. Они оба были городскими детьми и видели природу впервые в жизни, до этого зная её только из книг. — Убежала, значит, — странно, но Кристиан и не думал грустить. Наоборот, улыбался, глядя на растерянного друга. — Обманщик, — Рихард насупился и тут же развернулся. Пухлые коленки его были все в земле и траве. Кристиан, кажется, хотел что-то возразить, но только пожал худыми плечами — отпрыск семейства Круспе отличался весьма переменчивым характером, и обижаться на него за это было бы глупо. Однако вскоре дети помирились и весело бегали между цветами — но фрау Круспе почему-то глядела на них с тревогой, словно не была уверена, что эта дружба продержится всю жизнь. Фрау Лоренц не чувствовала её опасения, но, движимая странным, тоже гнетущим чувством, подняла голову, вглядываясь в небо — безоблачное, ясное, как глаза её сына. Безмятежная картина длилась всего мгновение — из-за леса показалась чёрная железная птица, чьи огромные крылья рассекли небо, бросая тень на весь мир. То было начало первой из великих войн. *** Немногие люди могут похвастаться тем, что удерживают воспоминания, оставшиеся с самого нежного возраста — Рихард был не из таких и удивлялся тем, кто мог пересказать свою жизнь с любого момента. Люди гордились своими воспоминаниями, но Рихард почему-то стыдился их, пытаясь забыть. Вот только чёрную птицу, промелькнувшую над его головой, когда Круспе было всего три года, он забыть не мог. Он не помнил того, что было до и после этой птицы — но её саму воспроизводил в памяти прекрасно — может, потому, что видел подобных ей каждый день. Чёрные птицы с железными клювами преследовали его всю жизнь — забрали мать, когда Рихарду было семнадцать, и он больше её не видел. Забрали его самого, и теперь, тридцать лет спустя после того, как чёрный орёл пролетел над миром, Рихард смотрел на парящих по серому небу птиц — огромных, с прямоугольными перьями и кривыми клювами. Они казались тяжёлыми и неуклюжими, но летали, высматривая в траве жертв — как и все порождения войны, орлы питались только человеческой кровью. Чёрные орлы были повсюду, как знак царившей в его стране системы. Орлы были беспощадны, они всегда готовились к тому, чтобы клевать и терзать — их лица были жестокими, а души каменными. Чёрные птицы подчинили себе весь мир — в понимании Рихарда это были земли, простиравшиеся до самого горизонта, где частоколом стоял чёрный лес. Но и у них нашлись враги. Голуби. Голуби ненавидели войну. Их мир был зелёным и золотым, а не серым и чёрным. Они были добрыми людьми, способными к состраданию и помощи. Они не позиционировали себя как враги орлов — те сами шли с ними воевать, и добросердечные голуби не могли идти на попятную. Но они были плохими воинами — орлы забирали их в плен, делая рабов из них. Они жили на разных территориях, не решаясь переступать границу. Многие орлы и голуби были рождены одной матерью, но война рассорила их, делая братьев врагами. Рихард по-прежнему стоял у стеклянной стены, созерцая серое глиняное поле — недавно прошли дожди, и кругом были противные грязные лужи. Поле перед стеной гордо называлось плацом — по утрам орлы ходили здесь строем, демонстрируя привязанность системе. Но и в обычной жизни они маршировали — Рихард видел своего сослуживца, высокого усатого мужчину, который выговаривал что-то голубю в полосатой форме, похожей на пижаму. Орлы одевались во все чёрное, словно неся на подолах шинелей ужас и мрак. Голуби, попавшие на их территорию, сливались с местностью, будучи в серовато-черной форме. Они носили береты, а не фуражки, отчего добрые лица казались круглей и беззащитней. В чём-то это был гораздо более симпатичный народец, чем орлы с их чеканными чертами и прямыми до нелепости спинами. Рихард с непонятной тоской опустил взгляд на остроносые ботинки — они были густо заляпаны жёлто-серой грязью. «Как свинья», — подумал он, но тут же отогнал эту мысль — орлы не должны думать о себе в таком ключе. Они должны быть, как говорила система, самолюбивыми гордецами. Потому что только голубь может позволить сравнивать себя со свиньёй. И отчищать грязь с перьев орлов было их должностью. Рихард с непонятной неловкостью —почему-то он не испытывал такого раньше — смотрел на голову низко склонившегося голубя, который чистил ботинки тряпкой омерзительно грязной. Круспе невольно отметил, какие у этого голубя были нежные и белые пальцы — должно быть, предки его принадлежали к благородным. «Ну что ж — скоро они покраснеют от работы», — по привычке самодовольно подумал Рихард для успокоения, но голубь тут же поднял голову, пронзив его лазурным взглядом больших глаз. Рихард даже не успел рассмотреть его лицо, удивившись — голубям запрещалось смотреть в глаза орлам — но запомнил этот пристальный взгляд. Когда ботинки стали достаточно чистыми, Рихард брезгливо толкнул голубя острым носком сапога — у них обоих впереди было много работы. В плен забрали нескольких голубей, и всех их надо было допросить, и может, даже пытать. Рихард не особенно любил эту работу, но эта работа со всей её грязью и жестокостью, была его жизнью. Первым, кого втолкнули в его кабинет, оказался очень высокий мужчина, двигавшийся скованно и осторожно. Лицо его, обладавшее весьма классическими чертами, заросло тёмной густой бородой почти до самых глаз — они, тёмные и глубоко посаженные, всё время смотрели в грязный бревенчатый пол. «Видно, этому голубю хорошо промыли мозги», — заметил Рихард, но чтобы понять это, не нужно было разбираться в психологии. Голубь, которого звали Оливером, не столько боялся, сколько старался не нарушить правила в обращении с комендантом орлов. Он говорил глухо, отрывистыми односложными фразами и явно не хотел случайно произнести лишнего — Рихарду приходилось задавать наводящие вопросы, чтобы выпытать из него что-то, кроме "да" или "нет". Из короткого разговора Рихард смог узнать только то, что в мирное время Оливер был садовником, а в "Большую розу" попал из-за ненадлежащего образа мыслей, и, следовательно, был особо опасным преступником. «Скорее всего, был просто молчаливым и скрытным»,— догадался Рихард, погасив ростки сочувствия. Он не мог назвать себя склонным к доброте, но Оливер не вызывал у него опасений и ненависти. Как и многих, кто был до него, Рихард приговорил его к грязной работе — в "Большой Розе" её было больше чем достаточно. По странному совпадению, название поселения орлов имело много общего с бывшей профессией Оливера. — Будете чувствовать себя как дома, — съязвил Рихард на прощание. Оливер даже не поднял глаз, когда уходил — они оба были недостойны того, чтобы смотреть друг на друга. Второй пленный оказался полной противоположностью Оливера — невысокий, он вёл себя слишком бойко для пленного, что Рихарда несказанно удивило, но не отвратило — голуби были очень приятными в обращении. Пауль — так звали круглолицого мужчину с заострившимся носом и быстрыми тёмными глазами — во время допроса пытался увести разговор на посторонние вещи, из чего Рихард понял, что был симпатичен этому голубю. И странно — это не показалось ему противным, потому что даже в полосатой форме Пауль оставался очень обаятельным человеком. Он нисколько не боялся смотреть в глаза Рихарду и говорить с ним, как с давно знакомым, и на протяжении разговора иногда кидал взгляд на портрет, который Рихард держал среди документов. Герр Круспе не мог это не заметить, и когда Пауль в очередной раз наклонился к портрету, тихо заметил: — Мать моя. И поднёс портрет к глазам, разглядывая курносое лицо давно умершей женщины. Орлам было запрещено разговаривать с голубями о чём-то, кроме устава, но с симпатией к этому человеку Рихард бороться не мог. — Красивая, — Пауль кивнул, переводя взгляд на лицо коменданта. — Вы похожи. Рихард выдавил что-то, похожее на улыбку. О сходстве с матерью ему говорили все, только слышать это было больно — если бы тогда железная птица не забрала его мать, Рихард не выбрал бы для своей жизни путь орла. Он часто ловил себя на том, что мыслит как голубь, но воспитали и вскормили его орлы — их Рихард и считал своими. Но Пауля Рихард никак не мог определить на грязную работу, поэтом новоприбывший занял должность буфетчика. Хотя орлы и старались не контактировать с врагами, "Большая Роза" превратилась в настоящую голубятню, и людей в полоску здесь было больше, чем чёрных. Кристиан стоял под железной дверью кабинета, не спуская взгляда со следившего за ним надзирателя. Хоть попавшийся в сеть голубь был тощим и хилым на вид, орлы из предосторожности на каждого надевали наручники и боялись подходить близко. Особенно боялись тех, кто не падал духом после ловли и не страшился смотреть в глаза — это были особенно опасные элементы. Дабы облегчить работу сотрудникам "Большой Розы" и ещё больше унизить голубей, на их полосатую форму пришивали маленькие цветные значки, обозначавшие, чем провинился голубь. И губы усатого надзирателя трогала ехидная улыбка, когда он смотрел на розовый треугольник, пришитый прямо напротив сердца. Кристиан ни сколько не стыдился своего клейма, даже несколько горделиво выпрямив сутулую спину, а заросшее серебряной щетиной лицо под круглым беретом было совершенно спокойным и ясным, как будто он сидел на приёме у врача. «Посмотрим, как ты будешь смотреть, когда тебя станут пытать», – думал надзиратель, подкручивая холеные усы. Увидев последнего за сегодня пленного, Рихард почему-то задумался, как будто этот человек мог быть ему знаком. Ему казалось, что уже где-то он видел эти спокойные глаза, такие же большие и голубые, как его собственные. Но только очень давно, так, что воспоминание стало казаться сном. — Имя, профессия, род занятий? — произнёс он резко, чтобы избавиться от непонятной неловкости. — Кристиан. — Негромко произнёс человек, уставляя на Рихарда покрасневшие глаза — из-за круглых стёкол очков они казались похожими на рыб в аквариуме. — Врач. Офтальмолог. Рихард нахмурился, не понимая, о чём тот говорит — такие слова комендант слышал впервые. — Глазной врач, — поправился пленный, чувствуя, что одно лишнее слово и его сотрут в порошок. Профессиональным взглядом отметил, что глаза Рихарда смотрели немного в разные стороны, а вдоль виска, едва не пересекая глаз, тянулся длинный красный шрам. То была память о первой битве с голубями, когда Рихард был совсем ещё юношей. А косоглазием герр Круспе страдал столько, сколько себя помнил. — Так что если вам вдруг понадобится помощь.. — Какая-то сила не давала Кристиану замолчать и говорить только тогда, когда спрашивали. И это явно раздражало Рихарда — того, кто Кристиану казался очень смутно знакомым. Этот вздернутый нос, неодинаковые губы — такое лицо сложно забыть. И хотя Рихард отчего-то был готов броситься на него с кулаками, Кристиан не мог побороть зарождающуюся симпатию и желание познакомиться чуть ближе, потому что Рихард вёл себя явно неискренне. Рихард хотел спросить, за что же оказался здесь безобидный глазной врач, но посмотрел на нашивку и скривился. «Мужеложец, какая гадость», — подумал он с отвращением, хотя сам за всё время войны не успел завести отношений. — Это был донос, — быстро произнёс Кристиан, на мгновение вспыхивая. Он не хотел вспоминать о том, что действительно был мужеложцем, а врачом лишь подрабатывал, но день, когда его задержали, до сих пор стоял в памяти. — Донос, — раздражённо уточнил Рихард. — Значит, подозрения всё-таки были. Кристиану стоило большого труда держаться с достоинством — неотвязные воспоминания упрямо лезли в голову. — Готово, — гример в гей-клубе накладывает на зажмурившееся лицо последние штрихи, и зазывала Кристиан осторожно заглядывает в зеркало, чувствуя, что не узнает себя. Острые пряди блондинистого парика падают на лоб и щеки, и длинный худой мужчина машинально поводит головой, когда тонкие искусственные волосинки начинают щекотать чуть подрумяненные щёки: Кристиан уже забыл, каково это - иметь длинные волосы. Нащупав на заставленном тюбиками и флакончиками столе свои очки, Кристиан получает возможность рассмотреть отражение ещё лучше, и, увидев, что гример сделал с его физиономией, смеётся так громко, что на него оглядываются все, кто по воле случайности оказался же здесь. Желая блеснуть оригинальностью, гример накрасил ему губы двумя цветами - левую сторону рта чёрным, а правую конфетно-розовым, и распухшие от блестящей помады губы нагло выделялись на не самом красивом лице. Хороши были только большие глаза, густо обведенные чёрным. Косметика была стойкая, потому что в этот вечер Кристиану предстояло пройти через множество рук и губ — в мире голубей были весьма извращенные нравы. Но в результате Кристиан попал только в руки орлов, пришедших в их город с облавой. Он поежился, вспомнив это — теперь в его жизни не будет ни подарков, ни покровителей, а только хлюпающая под ногами серая глина. — Хотя, с другой стороны, даже хорошо, что ты только с мужчинами, —задумавшись, Кристиан пропустил ходившего по серой комнате Рихарда. — У нас тут совсем нет женщин, озвереть можно. Только тебя в порядок привести, что ли — а то смотреть тошно. Воспаленные глаза Кристиана сухо заблестели — про свою неприятную внешность он слышал и раньше, но соглашаться с мужчиной за подачки и пинки он не мог, помня, как делал это за деньги и настоящие чувства. Но это было лучше, чем возиться в холодной грязи, пока конечности не покраснеют и вздуются, как варёные крабы. — Так что вечером приходи сюда, — закончил Рихард. — Я посмотрю, куда тебя можно приспособить. Кристиан вышел от него, не испытывая стыда — по сравнению с другими, он ещё легко отделался.