Чёрный орёл

Несмотря на то, что комендант "Большой розы" оказался к нему весьма благосклонен, Кристиан вернулся к товарищам совсем подавленный. Слова, которые Рихард адресовал бывшему врачу, в той или иной степени относились ко всем голубям, смирившимся с потерей собственного достоинства. Но Кристиан лишаться его совсем не собирался и тем более не хотел показаться товарищам с повешенным носом. И потому в отведённый им барак вошёл почти разъяренный, уже на пороге вырвавшись из рук охраны. Обвел замерших товарищей горящими в негодовании глазами и ничего не сказал — рассказать, что с этих пор он служит подстилкой для орлов и не уронить своей чести было немыслимо для Кристиана, не имевшего опыта в ораторском искусстве. Но и молча падать в угол он не был согласен. — Так что? — наконец подал голос Пауль, которому комендант показался почти человеком, а не тем чудовищем, какими описывали орлов. Оливер молча подался вперёд — из всех голубей ему пришлось хуже всего, поэтому в будущем садовник решил взять обет молчания. — Эти скоты собираются сделать из меня шлюху, — наконец выдавил Кристиан, снимая опротивевший берет. Под ним оказались короткие тёмные волосы, когда-то аккуратно расчесанные, но теперь свалявшиеся, подобно войлоку. — Это унизительней, чем оттирать глину с их ботинок, — продолжал он, и глуховатый голос зазвенел от ярости. Кристиан, кажется, хотел сказать что-то ещё, но Пауль прервал его, не выходя из темноты своего угла: — Но исход всё равно будет одним — стоит лишь не так посмотреть на кого-нибудь. Оливер не хотел участвовать в разговоре — ему всё стало понятно с первого взгляда на это место, и он уже сейчас готовился к смерти. Отвернувшись, он выглянул в зарешеченное окно, откуда было видно кирпичный мешок двора, предначенного для прогулок заключённых. Но сейчас там происходило что-то, похожее на казнь. Двое орлов под руководством усатого коменданта целились в одного голубя, давно смирившегося со своей участью. Оливер предчувствовал, что сейчас усатый взмахнет рукой, эти двое выстрелят, но обманулся. Стоило усатому взмахнуть рукой, орлы отбросили ружья и принялись кидаться в голубя комьями глины. Тот, едва в него попал первый ком грязи, тут же тяжело повалился в лужу цвета серого неба и как мёртвый лежал, уткнувшись в грязь длинноносым лицом. Вздрогнув от смеси страха и отвращения, Оливер обернулся к товарищам, решив молчать о том, что видел. Кристиан стоял посреди барака, сминая длинными пальцами полосатый берет; неправильное лицо его было злым и расстроенным, а глаза за очками теперь напоминали двух злобных глубоководных удильщиков. — У тебя ведь нет другого выбора, — тихо произнёс Пауль. — Здесь нет ничего, чем можно было прекратить свою жизнь. Кристиан со вздохом снял очки, разглядывая стекла — они были недостаточно тонкими, чтобы перерезать себе шею. — Поэтому остаётся только смириться, — мягко заверил Пауль, но отвел взгляд, когда столкнулся с вопрошающими глазами Кристиана. — А разве мы не можем объединиться, чтобы свергнуть эту систему? — Оливеру надоело молчать и отсиживаться до тех пор, пока его самого не прикончат таким унизительным образом. — Мы голуби, и этим всё сказано, — возразил Пауль, хотя всегда надеялся на лучшее. — Они просто собирают нас здесь, чтобы уничтожить. Наше племя безоружно, наши братья поднимают белый флаг при малейшей опасности —мы слишком мягкосердечны, чтобы вести войну. Такую, какую ведут орлы. —Но ведь это стервятники, а не орлы! — Крикнул Кристиан, до этого дико озиравшийся на полные смирения фразы друзей. — Они просто собирают нас в кучу и уничтожают! Это геноцид, а не война! — продолжал он с разгоревшимися глазами. — Они хотят стереть с лица земли своих братьев! — Но не может быть такого, чтобы голубь стал орлом, — возразил Пауль. — Если я понравлюсь кому-то из верхушки, — внезапно произнёс Кристиан, будто его осенило, — я смогу вымолить нам помилование. На него посмотрели как на безумного, который в приступе просветления заговорил на человеческом языке. — А я мог бы подмешать яд им в еду, — догадался Пауль. — Но я не умею добывать яд. — Я устрою всё. Не забывай, что я был врачом и имею порядочные понятия о том, какие вещества являются смертельно опасными, — обнадежил его Кристиан. — А доступ в лазарет мне будет обеспечен, потому что главный комендант нуждается в глазном враче. Оливер молчал, только поражаясь их сообразительности. Его беспокоило другое — их разговор вполне могли подслушать. Но орлы были настолько уверены в своей непобедимости и слабости голубей, что оставляли камеры без присмотра. — Только положитесь на меня, — произнёс Кристиан умоляюще, и угол его длинного рта дрогнул. — Если не можете помочь мне на деле, то хотя бы поддержите меня морально. Оливер поднялся и уверенно подошёл, укладывая руку на костлявое запястье. Пауль сделал так же, несильно тряхнув тонкую руку. Они не сомневались в Кристиане, который единственный из голубей не сомневался в своей способности что-то изменить. Вскоре его забрал парикмахер орлов — Кристиан успел только кивнуть своим друзьям, которые уходили на работу — прокладывать дороги в глине и чистить ботинки орлов. Смывая с волос Кристиана дорожную пыль, парикмахер искренне недоумевал, чего такого комендант Круспе нашёл в пленном голубе — бывший врач показался ему едва ли не безобразным. Бледное, вытянутое лицо, длинный нос, большой рот и нелепая родинка около рта — состарившийся комедиант, не более. Раньше во внешности Кристиана многие находили симпатичные черты, но теперь Лоренц и сам боялся поднимать взгляд в зеркало — к тому же в парикмахерском кресле он ощущал свою некрасивость особенно остро. Кристиан мог только морщиться, когда в глаза попадало едкое мыло, а расчёска выдирала и без того редкие волосы. Он не мог перестать думать о обещании и мучился вопросом, как попасть в лазарет, чтобы добыть яд для Пауля. Кристиану было не до того, чтобы понравиться коменданту — он знал о своей неприятной внешности, но всё же надеялся на благосклонность. Ведь были же у него в прошлом мире поклонники. Кристиан был готов и к жестокостям — он помнил, как один из благодетелей вдел в его щёку свой орден — за хорошую цену, разумеется. Но здесь никто не собирался платить. Им собирались только воспользоваться, чтобы потом выкинуть, однако Кристиан не терял надежды выжать помилование. Парикмахер почти яростно вытер тёмную голову полотенцем, которое пахло хлоркой, и заставил Кристиана раздеться, не объясняя причины. Когда его поставили перед зеркалом, бывшему врачу захотелось спрятаться, хотя раньше он не смущался выступать почти обнажённым — теперь же вид костей, торчавших из изморенного голодом тела, вогнал Кристиана в ужас. Его почти с ног до головы намазали белой, отвратительно пахнущей пастой, как пирог смазывают кремом. И хотя Кристиан понимал, что ему пытаются придать более-менее товарный вид — чему он подвергался и раньше — процедура казалась унизительной. Полными тоски глазами он смотрел на чисто выбритое лицо, отражавшееся в грязном мутном зеркале — почему-то всё, чего касались орлы, покрывалось несмываемым слоем пыли и грязи. «Везде, где они проходят, остаются выжженные, глиняные пустыри, — понял Кристиан, стараясь не обращать внимания, как парикмахер скреб его, снимая лишнюю кожу. — А что же тогда останется от меня?» Когда тело стало совершенно гладким, как лягушачья кожа, его турнули под душ, настолько горячий, что Кристиан не чувствовал температуры, уставившись в пол. И хотя он по-прежнему был зол и подавлен, многоэтапные омовения как будто смыли часть воспоминаний. Стало теплее. Едва Кристиан вышел из-под струй горячей воды, ему бросили одежду, бывшую на нём в день облавы — и врач посмотрел на неё с отвращением, хотя раньше облачался в чёрные шорты и чулки почти с удовольствием. Он не представлял, зачем орлы сохранили это, и теперь ежился под взглядом парикмахера, продевая ноги в проймы кожаных шорт. Одежда, бывшая раньше его второй кожей, сейчас казалась неудобной и мучительной — Кристиан предпочёл бы полосатую форму, но не это облачение, напоминавшее о прошлой жизни. Парикмахер это почувствовал и швырнул ему верх формы, чтобы не так позориться перед всеми, кто сейчас был на плацу. Сам он смотрел на переодевающегося голубя с едва заметной усмешкой — парикмахер всё ещё не мог представить, как это страшное создание, да и в дурацком костюме, будет пытаться понравиться коменданту. Но ничего не сказал, отворяя дверь на плац. Там было мокро и холодно — впрочем, как и в любом пристанище орлов. Шпильки туфель Кристиана, в которых он выступал в клубе, засасывала густая, размокшая глина. Каблуки с противным чпоканьем выходили из земли и снова пропадали в ней —каждый шаг становился мучением. Но хуже было то, что орлы, стоявшие по периметру плаца, молчали, равнодушными взглядами провожая нелепое существо. Кристиан готовился к тому, что они будут смеяться и показывать пальцем, но орлы молчали — и от этого становилось ещё более стыдно. И всякие попытки не падать духом увенчались неудачей — в кабинет Рихарда Кристиан входил совершенно подавленный и дрожащий, зуб на зуб не перепадал от страха. Рихард взглянул на жавшееся у двери существо с удивлением и почему-то почувствовал себя так же неловко, как и Кристиан. Комендант не представлял, что можно сделать с этим человеком, выряженным, как дешевая путана. Рихард хотел вести себя грубо, помыкать, заставлять пресмыкаться — и Кристиан был готов к этому. Но выглядел он так жалко, так напуганно, что Рихард смог только сказать: — Пойдём. Неуклюже переступая в вымазанных глиной туфлях, Кристиан поплелся за Рихардом. У него не было сил ни просить, ни спорить — хотелось только верить в то, что это ужасный и противный сон, который закончился, стоит лишь как следует этого пожелать. Обстановка следующей комнаты оказалась не столь официальной, но всё равно немногим отличалась от бараков, где содержали голубей — орлы вели аскетичный образ жизни и гордились этим. Потому им было легче унижать голубей, привыкших к сибаритству и всевозможным излишествам. Не зная, как будет правильней говорить с Кристианом, Рихард указал ему на стол и сам сел рядом, дождавшись, пока устроится доктор. Тощий человек в сетчатых чулках не имел, казалось, ничего общего с серьёзным и несколько дерзким офтальмологом — и потому Рихард терялся ещё больше. Сама мысль близости с мужчиной казалась ему отвратительной — Рихард не представлял, как это вообще можно, и предложил Кристиану это лишь ради смеха. Но теперь ему смешно не было. Кристиан обхватил руками плечи, низко склоняясь над шатающимся от каждого движения столом. Широкая нижняя губа его мелко дрожала. Рихард не смог долго смотреть на трясущееся белое тело, и потому без предупреждения набросил свою шинель на плечи Кристиана. — А вы? — спросил он, заикаясь от холода. Потом посмотрел на крепкие мускулы, обтянутые рубашкой цвета жёлтой глины, и понимающе кивнул, поправляя шинель. Не зная, чем занять давящее молчание, Рихард пошёл искать чайник — за этим вполне можно было разговориться. Но вместо чайника наткнулся на пришпиленную к стене фотографию. Маленькую, цвета кофе с молоком, исцарапанную — Рихард почему-то не хотел с ней расставаться. Две женщины, придерживающие за плечи двух малышей, которые с ними на одно лицо. Одна — блондинка в широком платье, длинные волосы завиты локонами. Другая, пышная, литая — в более тёмном, наверное, красном, с цветком в прямых чёрных волосах, надменно-курносая — фрау Круспе. Детям на фотографии — Рихарду и мальчику, чьего имени комендант не помнил — можно было дать три или четыре года. Светлые глаза, беленькие головки — все дети в этом возрасте одинаковые. Вот только женщина в голубом казалась Рихарду поразительно похожей на того, кто сейчас сидел с ним за столом. — Послушай, — сняв фотографию, он оборотился к Кристиану, — ты не знаешь её? Палец с коротким ногтем ткнулся в блондинку, и Кристиан невольно передернулся, прищурившись. — Позвольте, — попросил он уже не столь дрожащим голосом. Поднёс фотографию к подслеповатым тусклым глазам и ахнул. — Это моя мать, герр Круспе, — пробормотал он, ошеломленный, не понимая, как у Рихарда могла очутиться эта фотография. — Рихард. Просто Рихард, — попросил комендант, садясь рядом. — Вам, наверное, интересно, зачем я храню фотографию вашей матушки. Но здесь и моя мать тоже. Они очень дружили, — вздохнул он, понимая, что теперь точно не сможет издеваться над молочным братом. — Так значит, эти дети — я и вы? — прошептал Кристиан, и комендант перестал казаться ему чудовищем. Рихард не ответил — это и так было понятно, и тогда доктор продолжил дрожащим голосом: — У моей матери не было молока, она рассказывала. И ваша мать стала моей кормилицей. — И как я теперь должен к тебе относиться? — вздохнул Рихард, чувствуя, что симпатия при первой встрече была не случайной. «Во всяком случае, лучше, чем к другим», — Кристиан не мог сказать такое вслух, но понял, что и Рихард думает так же. — Только горе в том, что до четырёх лет я не помню ничего, — сокрушенно улыбнулся Рихард. — Только чёрного железного орла. — И меня вы тоже не помните, — догадался Кристиан, покачиваясь под шинелью. Не такого он ждал от коменданта, точно. — Но тем не менее, я не могу идти против того, кто был мне как брат. — Но и не можете хорошо ко мне относиться— иначе нас обоих пристрелят за измену. Рихард смог только согласно кивнуть. Потом перевёл взгляд на дрожащие худые ноги, обтянутые чулками: — А это... зачем? — Я думал, что благодаря этому вы будете ко мне благосклонней, — пробормотал Кристиан, снова испытывая прилив неловкости. Рихард сдержанно хохотнул, взглядывая в лицо Кристиана — это оказалось тяжело, потому что коменданту стоило большого труда держать глаза в нормальном положении. — А ты, значит, не имеешь ничего против, чтобы вот так ложиться со мной? — спросил он, вспомнив о своих словах. После признания Кристиана "тыкать" ему стало как-то неловко. — Мне всё равно, с кем это делать, — мрачное выражение вернулось на лицо Кристиана, — врачом я лишь подрабатывал. К тому же, положа руку на сердце, я, когда приходил к вам, готовился к вещам гораздо более худшим, чем вот такой разговор. — Послушай, но раз если так оказалось, что через столько лет мы нашли друг друга, то можно хотя бы обнять тебя? — лицо Рихарда просветлело, и он доверчиво протянул к Кристиану руки. Однако Лоренц доверять не спешил — ведь своего молочного брата он почти не помнил. За это время Рихард мог стать совершенно другим и во время братского объятия воткнуть нож ему в спину. Но всё же Кристиан решился, укладывая руки на широкие плечи Рихарда, всё же не прижимаясь слишком близко. Когда последний раз его так тепло обнимали, словно заворачивая в мягкий и тёплый кокон. Большей частью, насиловали за деньги — по мнению поклонников Кристиана, с мужчиной-проституткой нельзя было поступать другим образом. И потому Кристиан был даже в какой-то степени рад, что попал к орлам и встретил среди них знакомую душу. — Но почему, почему ты стал орлом? — спросил он, когда Рихард неохотно выпустил брата из объятий. — А ты почему остался, да ещё и занял такое положение? — спросил в ответ Рихард. Кристиан отмахнулся, выглядывая в окно. Там медленно опускалось за лес солнце, чей багровый свет едва пробивался через чёрные тучи — за всё свое пребывание здесь Кристиан ни разу не увидел голубого неба. — Мне не хотелось бы это вспоминать, — тихо ответил он. Кристиану было стыдно, что он так ничего и не добился от коменданта и не знал, как посмотреть на друзей по возвращении. Совсем мрачный, он сгорбился за столом, боясь возвращаться и боясь уходить — и в бараке, и здесь было одинаково неловко. — Если тебе не противно со мной, — осторожно начал Рихард, едва ли не впервые в жизни воспринимая голубя как человека, — то останься. — Нет, — Кристиану не нужно было раздумывать. — Я к своим пойду. Спасибо, что не прикончили меня на месте. Рихард не хотел его отпускать, и когда худая спина Кристиана скрылась в темноте за порогом, комендант понял, что потерял что-то важное.