Хубэ

      

Глава 12

             У Саске были сильные руки. Неожиданно сильные для выдуманного утонченного образа. Он не отпускал от себя ни на шаг, ведя по коридорам, по лестницам, и не спешил объясняться.       Отчасти Наруто был за это благодарен: не надо отвечать на вопросы, да и скоротечно начинать разговор самому. К тому же, речь он так и не придумал.       Они остановились так быстро, что Наруто едва не перевалился за ограждение, вцепившись руками в хромированные поручни и смотря на внутренний двор, утопающий в тишине и желтом свете фонарей. Еще мгновение — и он мог оказаться на одной из узких дорожек: молчаливым и непроблемным.       Напротив — горящие через одно окна основного здания, где не переставали кипеть жизнь, рождаться идеи и загораться звезды. Кусочек же неба над головой казался натянутой декорацией.        Саске тоже смотрел на квадраты окон. Желтые, белые, голубые. Одинаково непроглядные, отгороженные плотными шторами, жалюзи или пленкой. Догадывайся сколько угодно… даже для таких, как Мангеку, происходящее в агентстве могло оставаться тайной. Хоть в чем-то они равны.       Равны… От подобной мысли Узумаки прыснул, облокотился о поручень и попытался вдохнуть прохладный осенний воздух.       Саске встал рядом, убрав руки в карманы, и смотрел вдаль. Они больше не были той картинной «парой», которая должна была прирасти друг к другу, словно попугайчики-неразлучники. Больше не было зрителя, в лице Итачи, ради которого так старательно играл в поспешность золотой макне.       — Почему тебе так нравится злить Итачи?       Саске был выше. Сантиметра на полтора-два, что легко решалось обувью и головным убором. Но сейчас, опираясь локтями о поручни балкона, Наруто приходилось смотреть снизу вверх.       Напряженные черты лица, растянувшийся ворот спонсорской толстовки и серебряное колечко в правом ухе. У Саске наверняка голова забита собственными проблемами, а тут еще он — со своими. Хотя вряд ли их можно назвать никчемными. Ведь там звонила мама…       «Мама» — слово, которое Наруто никогда не произносил, обращаясь к кому-то конкретно. Слово, которое стало почти запретным на время обучения в интернате и вытеснилось другим, не менее близким «старик».       — Записал Итачи себе в биасы? — вопросом на вопрос ответил Саске.       Наруто неопределенно пожал плечами, уложив подбородок на сложенные руки. Те отдавали металлу свое тепло, приятно холодили, и Наруто ждал, когда наконец станет так невыносимо, что он либо выдаст все на одном духу, либо перестанет думать ненужные мысли.       Тишина затянулась. Шаркнул подошвой уставший стоять без дела собеседник, удаляясь вглубь, ближе к бетонной стенке, обшитой нанотехнологичным противопожарным пластиком.       — Он ведь твой брат, — не оборачиваясь, произнес он. — Твоя семья. За что ты так?..       Воздух вырвался из легких с нажимом.       — Потому что его поступки не то, чем кажется, — голос Саске стал тише. — Он все и всегда хочет контролировать… Только я не его игрушка.       Глаза закрывались. Саске оставался позади, и его голос звучал глухо. Было слышно, как шуршат его синтетические штаны, как тот опускается у стены на пол. Обернись — и в пяти метрах прямо на полу будет сидеть кумир сотен тысяч.       Только Наруто не хотел встречаться с ним взглядом. Тем более, когда внутри так и не разжалось от мысли о родителях или брате, которых у него никогда не случалось.       — Говорит, что хочет как лучше… Что все это ради меня… Что пожертвовал своим временем и карьерой… Пф!       Обида сквозила в каждой фразе. Саске вздергивал брезгливо губы, обнажая розовые десны и выбеленные зубы. Совсем не такие эмоции тот должен был транслировать в массы. Только Наруто представлял выражение лица Учихи достаточно хорошо, чтобы не оборачиваться.       Внизу зажглись еще два окна, а потом потухли. Возможно, там был лекционный кабинет или комната стаффа, из которой забрали забытые вещи.       — Он постоянно прикрывается мной, хотя я этого не прошу.       Странно было слышать подобное. Кто-то заботится, считается со своими интересами и все-таки попадает в немилость. Наруто попытался представить подобное, но бросил идею. Старик хоть и заботился о нем всю сознательную жизнь, не раз тыкал носом в то, что надо самому отвечать за свои поступки. А тут… Кто-то старается подумать за тебя… Решить.       — Почему тебя это бесит?       — Потому что не хочу быть виновным в упущенных возможностях.       — А.       Где-то вдали заревела мотором машина. Здесь, во внутреннем дворике, не увидишь и толики большой улицы, где размеренно текла жизнь. Наруто потерся щекой о предплечье и переступил с ноги на ногу, находя позу неудобной.       — Ты не виноват, — выпрямляя спину, со знанием дела заявил Наруто, все еще смотря с высоты четвертого этажа вниз. — Никто не виноват в том, какой выбор он сделал. Потому что у каждого есть выбор.       — Скажи об этом Итачи, — устало прыснул Учиха. И Наруто впервые обернулся, смотря на сидящего в тени собеседника. — Он будет тебе говорить каждый день, что поступил так только из благих соображений…       Это было похоже на Итачи. Наруто легко мог вложить в уста старшего из братьев похожие фразы. Но с каких пор мысли о ближнем приравниваются к смертному греху?       — И что? — Наруто пожал плечами и развел руками, а после подошел ближе, чтобы сесть рядом и прислониться к стене. Кулак слабо ударился о чужой локоть, подбадривая. — Хочешь сказать, из-за тебя он стал айдолом?       Саске по инерции наклонился в сторону, а потом вернулся словно традиционный китайский болванчик, которыми завалены аэропорты любой страны. Рука оперлась о согнутое колено. То было угловатым и бледным. Присмотрись — увидишь желто-зеленые следы застарелых синяков.       — Нет, — ожидаемо махнул головой собеседник. — Скорее я из-за него.       А этой подробности Наруто не знал. Он смотрел на темные глубокие тени у кромки волос, в изгибе шеи, под кадыком и замечал, как дергались желваки.       — Он сам пришел в агентство и прошел прослушивание с первого раза, — Саске говорил медленно, вспоминая тот взгляд отца и гордость матери, узнавших о самостоятельном решении их сына.       «Я не хочу быть айдолом, — заявил тогда Итачи, снимая сандалии с ног в коридоре и ступая белоснежными носками на блестящий от воска пол. — Я должен был попробовать силы. Мне удалось».       Впитавшая дух дорам и медиа Микото смотрела на Итачи со смесью гордости и удивления. Фугаку же считал это низкопробной жвачкой для изголодавшегося общества и, скрестив руки на груди, смотрел на сына так, словно тот собирался омрачить позором семью. Привыкший к труду и бумажным акциям, он не воспринимал всерьез улыбавшиеся с экранов лица, говорящие о национальной идее и образе молодежи будущего.       «Ты не будешь торговать своим лицом», — заявил тогда отец, хотя вопрос так и не ставился. Итачи, едва доходивший Фугаку до середины груди, вдруг остановился, посмотрел тому в глаза.       «Ты знаешь меня слишком плохо, если думаешь, что я поступлю так, папа», — было ответом Итачи. Саске тогда не понимал почему, но в тот день отец не позволил старшему сыну спуститься на общий ужин.       Саске слышал, как сильно гордилась мать, рассказывая подругам о прослушиваниях старшего сына в агентстве, и молча смотрел на шоу будущих трейни, количество которых росло на каждом канале. И все-таки, тема оставалась в их семье под запретом. Итачи переходил из начальной школы в среднюю, пропадал в классе фортепиано и ораторских искусств, больше не пытаясь завести разговор.       — Мне пришлось сильно постараться, чтобы агентство хотя бы выслушало меня.       — Это еще почему? — прервал историю Наруто.       — У них был возрастной порог. Они не допускали кандидатов младше двенадцати, — усмехнулся Саске, а после брезгливо дернул губой, вспоминая то унижение и насмешки, которые пришлось терпеть в попытках доказать свое право на попытку.       Никто не сказал, что он подходит, что его навыков в вокале достаточно, чтобы вступить в ряды трейни. Они даже не смотрели на то, как он кланялся, а после забирал рюкзак от стены и закидывал его на спину.       — Я попросил Итачи научить меня играть, — Саске смотрел на пальцы: длинные и тонкие, синеватые во тьме. — Но он сказал, что слишком занят учебой и курсами, поэтому я пытался сам. Ходил туда после школы и старался покорить комиссию своими навыками…       Упорство макнэ была той самой чертой, которую воспевали фанаты. Об этом твердило агентство и вторили десятки коррумпированных СМИ. С таким же успехом можно было выкинуть утку о способностях к гипнозу, и благодарная публика разнесла бы слух по друзьям и знакомым. Это походило на такую же байку, как самопровозглашенная красота Шисуи и мастерство танца Обито.       Думалось, что и с разностью талантов макнэ точно также. Должна же быть у каждого своя «фишка». Но, выходит, Саске действительно многому научился сам, чтобы попасть в школу для трейни.       — На последнем прослушивании я исполнил кавер на популярную в то время песню: играл на синтезаторе и пытался не сорвать голос. И, знаешь, они сказали, что мне стоит поработать над танцами. В их агентстве.       Путь в школу трейни не казался таким уж тернистым. Наруто привели за руку, вручили наставникам и учителям, оставив заботы о ничейном ребенке на поруки господина случая.       Для Саске же это стало испытанием, которое он прошел, и вновь оказался на распутье, когда отец даже не посмотрел на него, услышав об успешно пройденном вступительном экзамене. Фугаку старательно делал вид, что не замечает младшего сына, сосредотачивая свое внимание на жене и Итачи. Вместо ожидаемой гордости матери, как то было с братом, он получил только разочарованный взгляд.       — Кажется, они догадывались о том, сколько раз я пытался, — вспоминал Саске. — Или знали наверняка. Итачи, скорей всего, знал обо всех моих попытках. Он всегда знал о том, куда я хожу.       «Ты пришел поддержать меня?» — завязывая шнурки на тренировочных кроссовках, спросил Саске, когда спустя месяц школьных прогулов, обитель трейни решил посетить Итачи.       По правде говоря, этого не хватало. Слов ободрения, поддержки семьи. Саске казалось, что его поддержит хотя бы мать, но Микото не поднимала глаз и потакала отцу. Совсем не так, как это было с Итачи.       Это был первый раз, когда вместо томительного молчания к нему пришли. Пускай только Итачи, пускай тот смотрел на стены, увешанные афишами будущих и прошлых концертов, но его выбор приняли, посчитали достойным.       Тогда Итачи не дал определенного ответа, но Саске и не ждал его, ощущая волнение и гордость от бирки с собственным именем на черной футболке. Счастливее он был только тогда, когда объявил брату о поездке в Америку, где его должны были подтянуть по классу танцев. Эта новость предназначалась для всех: для держащей обет молчания матери, для глухого до желаний младшего сына отца и для смотрящего с тихим смирением Итачи.       Тот кивал, гладил по отросшим за полгода волосам и слушал, как неописуемое чувство гордости и веры в собственные силы рвутся наружу. Тогда Саске казалось, что он смог добиться своего, выиграть путевку в жизнь, стать кем-то значимым, важным. Настолько, что отец наконец-то признает его, а мать будет рассказывать о талантливом младшем сыне, как это было с Итачи.       И вот долгие месяцы тяжелой работы над собственным телом и мышлением все-таки дали результаты, и, спустя неполные десять месяцев, Саске вернулся в Корею.       — Только это мне совсем не понравилось, — вспоминая коридор вдоль переговорных, сказал Саске.       — Почему?       — Потому что там я вновь встретился с матерью и Итачи, — констатировал факт Учиха. — Брат уже заключил контракт с агенством, а Микото… — Саске впервые назвал ее по имени, словно чужую, и замолчал. — Микото просила его присмотреть за мной.       Саске дышал через рот, сквозь приоткрытые губы, и смотрел перед собой. История не казалась жуткой или ненормальной, но напряжение, которое Наруто ощущал ладонью, вызывало беспокойство.       Пальцы сжались на чужом бедре в попытках поддержки. Наверное, будь у Наруто хоть общее представление о семейных ценностях, о ролях братьев и сыновей, он бы почувствовал что-то похожее. Но он не знал, живя в интернате, ни о поддержке семьи, ни о предательстве родных.       И все же, он чувствовал беспокойство за то, как вновь переживал свое прошлое Саске. Как тот покидал реальность, возвращаясь в душные коридоры и танцевальные комнаты, к строгой приемной комиссии и молчаливому Итачи, присматривавшему за младшим братцем.       — Я думал, будет история про триста шестьдесят пять ужасных дней в году и еще один, если год високосный, — попытался пошутить Наруто и ободряюще похлопал собеседника по колену. — Про то, что он отбивал у тебя нун или запирал в ванной комнате.       Он вцепился пальцами в ледяное колено, потряс за него, попытался пробраться пальцами в дырку. Сделать хоть что-то, чтобы вывести из оцепенения собеседника. Если бы Наруто знал, что их маленькая беседа обернется таким, он, быть может, ее не начинал.       — Что может быть плохого в том, что ты не безразличен? — не сдавался Наруто, придвигаясь ближе и стараясь заглянуть в лицо, глаза. Те были черны и зловеще пусты. Но это не останавливало. — Тебя любят и хотят уберечь…       Саске тихо шипел, покачиваясь от толчков. Волосы закрывали лицо, и угадывался болезненный излом губ, от которого Наруто не знал, как оторвать взгляд.       — Он же не хотел зла… — Наруто подбирал слова, не зная, насколько они верны и точны. — В конце концов, вы теперь оба айдолы, ну?       От Саске знакомо пахло тоником. Тем самым, который Наруто нашел тогда, в их душевой. Теперь, на улице, когда он склонялся так близко, аромат ощущался иначе, смешиваясь с запахом пота.       Саске молчал, пока Наруто присел прямо на пол меж разведенных коленей. Пальцы вели вдоль фигурного разреза, успокаивая или лаская. Стараясь отвлечь, расслабить. Обратить внимание хоть на что-то еще, помимо внутренних переживаний. Все-таки Саске айдол и должен уметь брать себя в руки в любых моментах. Даже сейчас.       Или…       — Ты снова обеляешь Итачи, — с укором прыснул Учиха, и даже если это было обвинением, звучало слабо и неубедительно. После продолжительной тишины, даже это походило на прогресс.       Наруто переступил с правой ноги на левую: стоять на коленях на жестком полу было не слишком удобно, но отстраниться — значит потерять то малое, что он успел наладить.       — Холь!.. — в сердцах прыснул Наруто, все еще стараясь заглянуть в лицо и потянуть за едва пойманную ниточку контакта. — Хочешь, я буду называть его «папочка-ним»?       Саске уперся рукой в его грудь, легко отталкивая от себя приставучего компаньона.       — Пабу (прим.: дурак)! — отмахнулся Учиха, но это лишь возымело обратный эффект, и Наруто ловил его за локти, позволяя себе улыбаться и продолжать:       — Или… скажу, что у него изо рта воняет вчерашним карпом?       — Фу! — сморщил нос Саске. — Что ты несёшь?       Наруто не знал, что ответить, замер, пропуская поднимающуюся за спиной руку, ложащуюся на шею, сжимающую у самого основания черепа, и сжал пальцы. Короткие волосы кололи пальцы. Похоже, Саске снова сделают потайной андеркат.       Градус напряжения спал, и Наруто уже сдерживал нервную улыбку, смотря на темные очертания перед собой, чувствуя тепло чужого человека на фоне опускавшейся осенней ночи.       — А мама? — осторожно спросил он и вдруг вздрогнул от непривычного слова. — Отец… Разве они не поддерживают тебя?       Будь Наруто чуть более чуток, он бы поддержал отошедшую в сторону тему, развил ее и увел так далеко, что оба успешно бы сделали вид, что забыли. Но он продолжал быть собой: излишне прямым в абсолютно бессмысленных вещах, как и сейчас.       — Отец сохраняет кое-какие связи с Итачи, но не со мной, — как можно спокойней сказал Саске. Он тренировал это десятки раз, но Наруто знал — к такому нельзя привыкнуть. — Он всегда был против идеи, чтобы его сыновья вышли на сцену. Хотел, чтобы у нас была нормальная и стабильная работа, но я лишил его сразу обоих сыновей.       Наруто нахмурился, приподнялся, словно с высоты собственного роста. Он упустил что-то важное, чтобы проследить мысль?       — Почему?       — Потому что Итачи здесь из-за меня, — фыркнул Учиха. — Но я его не просил. И был бы рад, если бы он ушел.       К концу фразы чувствовалось раздражение. Наруто вспомнил, как когда-то слышал, как менеджер говорил о звонке родителей, и, кажется, тогда с ними разговаривал Итачи. А может, это был Шисуи, и звонили не родители, а кто-то из лучших друзей. Пора бы подмечать, что происходит вокруг, а не только перед собственным носом.       Наруто отвернулся, смотря на потемневшие фасады зданий и причудливые очертания крыш.       Сейчас не место и не время обсуждать уход Итачи. Тем более, тот должен был помочь с дебютом. Не слишком дальновидный поступок.       — Но их ожидания и желания не делают тебя чужим, — он замялся, не зная, насколько эти слова уместны. — Они беспокоятся о тебе. Не могут не.       Саске прыснул, склонил голову вбок, смотря на мнущегося Наруто.       — С чего бы им беспокоиться обо мне? Агенство защитит меня получше их бесконечных нотаций.       — Ты видел, что пишут в новостях…       — В новостях всегда что-то пишут.       — Об Акацки.       Саске равнодушно дернул плечом. Ожидалось, наверное, не это. Наруто ощущал безразличие в позе и голосе. Неужели так хороша игра актера? А, может, об этом еще неизвестно?       — О том скандале и слитых с чата материалах, — облизав пересохшие губы, добавил Наруто. Он все еще не отрывал взгляда, стараясь не упустить ни единого движения губ. Только вот из-за темноты только кончик чужого носа мог разглядеть более или менее.       — Какое это отношение может иметь ко мне? — как ни в чем не бывало продолжал Саске. И это звучало столь естественно, что Наруто начал сомневаться.       Он выпрямился, отстранился, смотря на расслабленную позу сидящего перед ним парня. Спокойного, без следа волнения или неловкости, и замер сам. Возможно, он где-то действительно просчитался…       Наруто убрал руки с колен и вернулся обратно — на место рядом. Оперся спиной о стенку и смотрел перед собой, вспоминая все то, что слышал из уст Какудзу или Хидана. Итачи тоже что-то говорил… Или он думал, что говорил.       Лодыжки зудели от неудобной позы. Наруто растирал их.       За прозрачной перегородкой виднелись этажи внизу, золотистые полуголые ветви деревьев и ни единого человека. Выйди они во внутренний двор, их тут же загнали бы обратно по какой-то невообразимой причине. Не то чтобы передвижения внутри были запрещены, но не зря они затерялись здесь, где даже света-то не было.       — Так о чем ты хотел поговорить так срочно? — прервал повисшую тишину Саске и не дождался ответа, чтобы предложить его самому. — Или тебе был нужен Итачи?       Если можно было задать два самых неудобных вопроса, то Саске сделал страйк с первого удара. Это — талант. Хотя макне талантлив и упорен во всем, как говорится.       Наруто подобрал под себя ногу, покусывая губы и пытаясь вспомнить, что он мог сказать, а что нет. Ему так много приходилось обещать, что он запутался. И все же, надо было с чего-то начать.       — Мне нужен был ты, а не он, — и от того, как это звучало, понизил голос. Их все равно никто не слышал, но стало неловко. Он потерся щекой о собственное плечо, стараясь занять паузу. — Ведь ты же мой «парень».       Сказать это, значило признать свое поражение. Улыбка вышла натянутой. Только ее все равно не было видно, можно было не притворяться.       Неслучайно сжали плечо, рука скользнула по локтю и до запястья. Пальцы обхватили ладонь.       Наруто обернулся, пытаясь понять, что это значит, но Саске так и смотрел перед собой, пока большой палец вел вдоль ладони.       Это было неожиданно, беспричинно и… приятно. Похоже на успокаивающие поглаживания, которые замечают фанаты и обводят красным кружком, ставя видео на стоп-кадр. Только сейчас они были вдвоем.       — Ты мой парень, — медленно произнес Саске, напоминая. А после повернул лицо к Наруто: — Мой, а не его. Запомни это.       Наруто кивает, и, кажется, до него медленно начинает доходить, что главное в этой его фразе не «парень», а «мой». Это похоже на ревность, на чувство собственничества, которое внезапно просыпается в Саске. И дело не в «парне», которым он должен быть изначально, а в очередном соревновании между братьями.       Думалось, что он внезапно стал трофеем, который должен был переходить из рук в руки. Теперь же, когда Саске объявил о праве собственности (подтвержденном дополнительным соглашением с агентством), Наруто вроде бы как не имел права отказать.       Но как тогда договор с Итачи?       Пальцы поглаживали безвольную ладонь. Наруто все дальше погружался в раздумья, зная, что слишком плох в аналитике и анализах человеческих отношений. В них разбирался Киба или Теруми Мэй, Какаши или Итачи… Наруто же не мог предсказать, к чему приведут его поступки или действия. Взять хотя бы тот порыв надрать зад полгода назад… хех.       — Что думаешь о них? — Наруто смотрел на свою руку в чужой ладони.       — Они знатно обосрались, — без должного чувства сопереживания за коллег отозвался Саске.       Формально, Акацки все ещё не заявили о расформировании, но вряд ли им теперь позволят появляться на экранах. Да чего уж… Билборды забудут про них, словно никогда и не было. Теперь их не пригласят на шоу или премии, а прошлые заслуги припишут кому-то еще.       Те, кому доверили нести национальную идею, не имели права оступиться.       — Да, — кивнул Узумаки, соглашаясь. — Это… ужасно.       — Это глупо, — поправил Саске.       — Глупо?       — Они должны были позаботиться о безопасности. Не допустить утечки.       Звучало, словно Саске не собирался осуждать совершенное парнями. Словно вся проблема в том, что их заметили.       — Они же!..       —…трахали девочек, накачав их таблетками, — закончил Саске и хмыкнул, как не редко делал на интервью. — Это были не несчастные жертвы, которых отлавливали и загоняли в постель. Они были согласны. И получили деньги за то, что с ними должны были сделать.       Ночь выдалась безветренной, как будто заключенной под воздухонепроницаемый колпак.       — Они виноваты в том, что не стерли истории раньше, привыкнув, что им все сходит с рук.       — Ты считаешь это нормальным? — Наруто не помнил, как вырвал руку, и теперь растирал большим пальцем костяшки.       — Я считаю, что им стоило подбирать только проверенных…       — Как ты? — оборвал Наруто. — Говорят, это касается и тебя.       — Говорят, у меня парень из стаффа, — тут же ответил он, а потом фыркнул и выпрямил спину. — Или это тоже правда?        Видимо, эта игра в обвинения была его любимой. Только вот про парня — утка, а вот об участии в общих оргиях…       Наруто поджал губы, зная, что не должен говорить открыто. Пускай информацию он получил из первых уст, а беспокойство матери стало очередным плохим знаком, нельзя было нарушать обещания.       Есть вещи, о которых нельзя говорить, как бы тебе не хотелось. А у него буквально все нутро кричало о справедливости.       Узумаки прижал к груди колени и уставился в безликий фасад напротив, упрямо сцепив зубы.       Вспомнился Какаши с его постоянными вздохами и попытками воззвать к голосу разума. Конечно, Наруто тоже не слишком прислушивался, но… тот хотя бы пытался сгладить последствия.       — Твой, да, — произнес Наруто, не придавая особого значения словам. Рука рыскала и хлопала по карманам. — Только сделай и для меня кое-что…       Внезапная мысль вдруг стала такой правильной и понятной. Сердце забилось в предвкушении. Наруто вытащил телефон (тот самый — с наклейкой на заднем бампере и заставкой в виде двойного солнца) и протянул его настрожившемуся собеседнику.       — Бери, — тряхнул рукой Узумаки и кивнул для убедительности. — Позвони маме.       Аппарат так и завис в воздухе. Наверное, Саске ожидал чего-то другого, раз смотрел столь пристально. Возможно, дело в слове, которое Наруто сказал как-то странно. В конце концов, он не часто произносил его.       — Не думаю, что они смогут отследить звонок, — попытался предугадать вопрос Наруто. — Это мой телефон, — и добавил: — Мой, а не тот, что дало агентство.       Саске принял аппарат, смотря на погасший экран со сколами и пузырем под защитным стеклом. Кусок дешевого пластика, который он и в жизни-то в руках не держал. Топовые флагманские модели, эксклюзивные аппараты, украшенные кристаллами сваровски — было куда привычней, чем устройство с посеревшей наклейкой.       — Хочешь выведать номер родителей? — наконец с издевкой произнес Саске. Уже то, что телефон оставался в руках — было хорошим знаком.       — Зачем мне их телефон, если мы живем теперь на одном этаже? — подобрал под себя ногу Наруто, вызвав тем самым короткий смешок.       Наверное, Саске еще не знал о решении, которое было принято агентством. Вряд ли их вообще уведомляли о подобном. Поэтому новость, костью застрявшая в горле, не произвела предполагаемого эффекта.       Прогудела вдали машина. Облака затянули свинцовое небо, все никак не в силах разродиться дождем. Прохлада сменилась духотой, мешавшей дыханию.       — Ты не понимаешь, — тише произнес Саске.       — Тогда объясни мне, — Наруто склонился ближе, сжал пальцами жилистое холодное запястье, а потом постарался заглянуть в глаза. — Я не прошу тебя объясниться или что-то еще. Просто… — он вдруг почувствовал, что не знает, как объяснить свое волнение, и запнулся, прикусил щеку изнутри и продолжил: — Скажи им, что ты в порядке, и эти новости — не больше, чем проволочки СМИ.       Ответа не было. Наруто вряд ли мог рассчитывать на него, поэтому еще раз сжал запястье и поднялся с неудобного пола, оставляя выбор за Саске.       Золотой макне. Идол. Кумир и гордость молодежи сидел на полу, не зная, что должен сказать родителям. Словно ему семнадцать и он должен был отпроситься на ночевку у отца.       Хотя откуда Наруто было знать? У него не было детства также, как не было его и у Саске.       Сунув руки в карманы, Узумаки сделал шаг ко внутреннему двору и заглянул внутрь: пустынно и темно.       — Отдашь его, когда будет время, — блуждая взглядом по сторонам, лишь бы не в сторону сгорбившегося над аппаратом Саске, произнес Наруто, а после, не дожидаясь ответа, вернулся в длинные глухие коридоры.                     Мангекё редко показывали тот контент, что производился компанией, что уж говорить о рекламных роликах и интервью на сторонних каналах. Сколько времени прошло с тех пор, как они привыкли к собственному виду через экран монитора? Может, лет пять или шесть?       Итачи не мог сказать точно, потому что до сих пор разглядывал себя так, словно речь шла о контрольном задании с репетитором по актерскому мастерству. Здесь стоит улыбаться шире, а здесь — больше сосредотачиваться на ведущем, а не на собственных мыслях.       Он потер пальцем нижнюю губу, ставя на паузу очередной фанатский ролик, выпущенный на днях и набравший в совокупности более тридцати тысяч откликов. Не такая уж большая цифра, если сравнивать с достижениями Мангекё, но достаточная, чтобы понять настроение среди поклонников.       Подобные ролики, направленные на разжигание собственного интереса к вымышленным фактам, не несли в себе никакого смысла, как убеждали менеджеры. Но у Итачи было собственное мнение. Эти притянутые за уши факты были бомбой замедленного действия, которые можно и нужно было контролировать. Подыграть здесь, оборвать на корню общение тут.       Итачи самостоятельно принял решение о квирбейтинге, согласовав его с вышестоящим руководством, выбирая в партнеры слишком привлекательного для голодных СМИ братца. Уж лучше это будет он, а не кто-то еще: бездумный и несдержанный.       С момента появления Наруто — идеальный план дал трещину. Это не нравилось Итачи, даже Обито и Шисуи смотрели на чужака с опаской, но агентство решило, что подобный пиар сможет сыграть на руку. В отличие от остальных «посвященных», этот мальчишка оставался слишком посредственным и оттого проблемным. В какой-то момент Итачи даже принял решение вмешаться, но для Саске это стало лишь спусковым крючком, поэтому пришлось идти другим путем.       — Эй, вы только посмотрите-ка, кто пришел! — развернул веб-камеру Обито, когда дверь в их комнату была распахнута.       Шисуи, лохматый и излишне веселый, как это бывало в нелучшие моменты его жизни, обвил руками своего хена, болтая без умолку и прерывая и без того затянувшийся эфир.       Итачи поджал ноги на диване, кивнул отражению в зеркале и бросил взгляд на мобильный в руках. Сейчас, когда Шисуи крутил камеру, прижимаясь щекой к плечу хёна и голося на весь спектр возможностей голоса, стоило отложить в сторону мониторинг социальных сетей. Он сделал неопределенный жест рукой, то ли поприветствовал, то ли обозначил свою незаинтересованность, и откинулся на спинку, смотря в потолок.       — Вообще-то, это мой эфир! — с притворным возмущением заявлял Обито. Итачи знал, что на самом деле тот злится. Он старший, но его желания и личные границы стираются под напором Шисуи.       — Разбавим его моей красотой, — как ни в чем не бывало подыгрывал Шисуи.       На самом деле Шисуи был неплохим парнем, и Итачи даже находил в нем что-то родственное. Сложись его судьба как-то иначе, они обязательно бы стали друзьями. Не такими, какими они были сейчас, а нечто глубже.       Но этот образ, вбитый им под корку мозга, и личности, которыми они были на самом деле, создавали такой психический дисбаланс, что каждый из них зачастую забывал, кем являлся на самом деле. И случай с Шисуи, с его природной мягкостью и впечатлительностью — был самым тяжелым.       — Посмотрите на Итачи-щи, — Шисуи наконец решил добраться и до младшего, садясь рядом и тут же окружая своим вниманием, теплом, руками. Собой.       Итачи морщит нос, выставляет руку и упирается ей в плечо, но этого мало, чтобы уменьшить пыл лидера. Шисуи смеется, и хоть у Итачи закрыты глаза, он знает, как собираются морщинки в уголках глаз парня. Тот продолжает щебетать разные глупости, то ли играя на камеру, то ли на немногочисленную публику, норовя добраться руками до чувствительных до щекотки боков.       — Хватит, — пытается сжаться Итачи, но это лишь распаляет интерес. — Прекрати.       Ему не хватает напора, категоричности в словах. Итачи привык решать вопросы переговорами, до которых сейчас глух их лидер. Шисуи игрив как полугодовалый котенок и, судя по идущему от него запаху, пьян.       — Эй, давайте растопим сердце нашего снежного короля, — заискивающе продолжал Шисуи, не реагируя на протесты и призывы к разуму.       Соскользнул с дивана и упал на пол телефон, став отправной точкой. Итачи выставил вперед ногу, обозначив дистанцию.       — От тебя пахнет, — как можно мягче сказал он, не отводя взгляда и давая понять, что алкоголь может не столь и опасен, но в сочетании с прямым эфиром — недопустим.       На мгновение Шисуи замирает, выпрямляется, отворачивается от камеры, которую выставил на них Обито, и уходит к стене комнаты.       Демонстративное поведение, игра на публику — слишком предсказуемое для Шисуи из Мангеку. А сейчас он был именно им.       — Ты чем-то его обидел? — спрашивает Обито, хотя Итачи знает, что тот слышал их разговор и едва сдерживает усмешку, потирая губы рукой.       Итачи не хочется оправдываться и врать, поэтому он лишь улыбается: открыто и наигранно, как от него ожидают зрители (три миллиона, если верить цифре одновременных подключений), и смотрит в черный глазок камеры, зная, что это станет поводом для обсуждений на ближайшую ночь.       Кто знает, быть может выведут в мировые теги твиттера.       Им нужна эта популярность, достигнутая не только талантами на сцене, но и за ее пределами. И Итачи готов был подсобить, чем мог.       — Эй, погоди… что ты делаешь?       Итачи устремляет взгляд мимо застеленных наспех кроватей к стене, где, нажимая кнопку за кнопкой, Шисуи пытается включить спрятавшийся там мойщик воздуха и театрально дышит на него, пока тот мигает зеленым индикатором в ответ.       — Эй! — Обито привстает с места и смеется, потому что все слышал и понимает.       Шисуи и сам едва сдерживает рвущийся наружу смех, обнимает устройство и делает такой громкий вздох, что зрители наверняка слышат его также хорошо, словно это происходит над самым ухом.       Итачи внимательно следит за происходящим и смотрит на Обито так, словно призывает сделать хоть что-то. Но отключив камеру сейчас, сославшись на окончание трансляции или внезапный разрыв связи, они лишь подтвердят догадки о состоянии лидера, а это нежелательно не только для самого Шисуи, но и для всей их команды.       Обито снимает камеру с маленького штатива, сосредотачивает ее на себе и пытается выбрать из бесконечно сменяющихся строк тот вопрос, который был бы удобен сейчас.       Не столь важно: бросит ли кость в виде спойлера о будущем альбоме, или приоткроет завесу тайны над их придуманными жизнями. Главное, чтобы обнимающий мойку воздуха Шисуи больше не попадал в кадр, как и Итачи, который пытался поднять его и посадить с собой на диван, дожидаясь, пока того перестанет скручивать от фальшивого истеричного смеха, собиравшегося влагой в глазах.       — Ты должен себя контролировать, — едва Обито завершил эфир, сухо произнес Итачи. — Или не делай то, в чем не уверен.       Шисуи все еще смеялся, хотя это совсем не соответствовало ситуации, а после с чувством приложился рукой о бедро самого младшего, сжав пальцы чуть выше колена.       — Тебе не надоело все контролировать, Итачи-щи? — щурясь, спросил лидер. — У нас сотня нянек, только тебя не хватало.       — Это безответственно с твоей стороны — врываться в прямой эфир в таком состоянии, — смотря на собственные ногти, заметил Итачи. Он знал, что Шисуи прав. Но он и сам прав не меньше. — Это могло плохо закончиться.       — Плохо? — Шисуи зачесал обеими руками непослушные волосы назад. Те скользили меж пальцев и кудрями опадали на глаза, лоб. Бесполезное и бессмысленное занятие. — То, что Акацки впутывают нас во все. Вот что плохо.       — Как? — уже не выдержал Обито и хотел было подняться со стула, но поврежденное бедро дало о себе знать. Он сморщился, потер его рукой и попытался придвинуться ближе прямо на стуле. — Что они сказали?       — Ничего, — Шисуи упал спиной на диван и уставился в потолок. Нервно дергающаяся нога и сцепленные на животе пальцы выдавали нервы, разыгравшиеся внутри. — Их агентство пошло на сделку со следствием, отдавая полиции логи и распечатки их диалогов.       Никто не знал, о чем в действительности говорили между собой Акацки, как глубоко могли завести их желания и пороки, но каждый из сидящих в комнате знал, где их слабое место.       Рано или поздно, но это должно было случиться. Итачи желал, чтобы этот момент не наступал как можно дольше, но надо было оставаться реалистом, кем он и являлся все это время.       — Есть еще какая-то информация? — спросил он.       Шисуи отрицательно покачал головой, не отрывая взгляда от потолка. Всё дурачество и алкоголь испарились мгновенно.       — Ты с ними общался, — напомнил Обито. — Почему бы тебе не связаться с ними? Через менеджера или кого-то из знакомых?.. Узнать, насколько сильно их зажали в тиски…       — Думаю, достаточно. Агентство не станет защищать их, скорее уж собственную репутацию, — констатировал всем известный факт Итачи, а после выдохнул: — Не думаю, что звонки помогут. Скорее только выведут на наш след.       Снова повисло молчание. Тяжелое, грузное. Такое обычно не произносят вслух, многозначительно кивая и сцепляя пальцы в замок, обещая взять себя в руки.       Итачи прикрыл глаза, стараясь вспомнить все пути для отхода, которые он готовил на этот случай. Конечно, это был не слишком-то идеальный план, но… иногда он начинал верить в судьбу и предназначение. И вот снова. Этот мальчишка Наруто мог действительно сыграть свою роль дважды.       Это было неправильно, в чем-то низко и унизительно, но он предлагал Наруто выбор, позволив тому назначить цену, которую был в состоянии заплатить. В таких делах часто приходится идти на сделку с совестью, особенно когда речь идет не только о собственном благополучии, но и судьбе младшего брата.       Из двух зол стоило выбирать меньшее.       И предпочтения Саске, его ориентация и вкусы в действительности могут разительно отличаться от тех, что продвигает агенство. Во всяком случае, это куда проще объяснить, чем его причастность к тем оргиям, просочившимся в сеть.       — Где Саске-а? — вновь подал голос Обито.       — Ушел с Наруто, — не открывая глаз, произнес Шисуи. — У него телефон не работает второй день.       — Надеюсь, он не наделает глупостей.       — Хех… куда же еще…       Да, он поступил правильно.       Итачи хорошо помнил случившееся три года назад, едва не стоившее им всем карьеры. Тогда они держались за руки, кланяясь перед гудящей толпой, покоряли вершины одну за другой: за малыми следовали все большие и большие. Глупо было мечтать о дэсанах, но заветные статуэтки уже стали пополнять их коллекции, заставляя их мечты становиться реальностью.       Они во второй раз должны были отправиться в Японию на концерт. В прошлый раз им удалось вызвать настоящий фурор и возвращение могло стать историческим. Мангеку многое вкладывали в эту поездку, смотря на огни Токио через иллюминаторы самолета. Кричали в открытый люк снятого микроавтобуса и долго не могли уснуть, слоняясь между трех однокомнатных номеров.       Не мог уснуть и Итачи, отказываясь от еды и выглядя вряд ли счастливей обычного. Зная его темперамент и неизменное «все нормально, хён», даже Шисуи списал подобное поведение на волнение перед выходом на сцену.       В тот день, правда, Итачи на сцену так и не вышел. Боли в животе уже не заглушали анальгетики, и тогда, всего за шесть часов до концерта, было принято решение об экстренной госпитализации и проведении операции. Как именно донесли новость до зрителей Итачи не знал, он просто слушал менеджера и выдержал лишь пятнадцать минут воздыханий Шисуи, после чего погрузился в послеопреационный сон.       Отмена концерта сулила проблемы, равнозначные со скандалом. Агентство принимало решения в сжатые сроки, смотря на растущую толпу, попавшую на саундчек, и видела лица парней, вопреки здравому смыслу готовящихся к выступлению.       Их оставалось трое из четырех. Один из участников — не такая уж и большая проблема. Они знали партии друг друга наизусть и взять на себя текст Итачи мог и Шисуи, и Обито. Могли использовать фонограмму, множество раз извинившись перед зрителями.       Возможно, даже пытались договориться с врачами о сильнодействующей анестезии и возможности выйти на сцену хотя бы на стуле, ведь удаление аппендикса не такая уж и сложная операция. Во всяком случае, Итачи не удивился бы, если бы из палаты его перевезли прямо в утопающий овациями зал.       Это были потерянные деньги и ситуация, не терпящая отлагательств, поэтому менеджерский состав менял планы один за другим, не успевая сообщать участникам о решениях, не говоря уже о состоянии участника Мангеку. Поэтому трое вышли на сцену с опозданием в полчаса и, исполнив две с половиной песни, виновато опали на колени.       Итачи видел это потом, спустя полторы недели, во время очередного медицинского осмотра в родной Корее. Он видел, как первым склонил голову Шисуи, отойдя от измененной на троих хореографии, как вытянул руку с микрофоном вверх, позволяя музыке реветь из динамиков какое-то время. Ему вторили Обито и Саске, опуская руки и поочередно опускаясь на колени, переглядываясь и произнося извинения, признаваясь в своей несостоятельности.       Он никогда не говорил об этом с парнями, не поднимал темы, считая, что сотрясание воздуха не приведет ни к чему хорошему. К тому же, в действительности Итачи не считал себя виноватым за сорванный концерт. Это была забота агентства, людей, получавших за это сотни тысяч вон. К тому же, в речи, произнесенной со сцены Шисуи, звучали до боли знакомые фразы, пускай и написанные на колене где-то в апартаментах Сеула. Быть может, это было нечестно, но в словах звучала истина: четыре минус один равняется нулю. Забери одного из них и Мангеку разрушится на глазах.       Шисуи умело орудовал вложенными в его уста словами, придавая простой фразе иную окраску и заставляя тысячный стадион молча внимать и хлюпать носом. Возможно, роль сыграла искренность, но даже сорванный концерт и последующий возврат билетов не стали контрольным выстрелом по репутации группы.       Но разве отцу это можно было доказать?       «Ты подвел их, Итачи, — лежа на больничной койке, слушал его голос Итачи. — Подвел меня и мать. Ты должен был поступить иначе».       Как именно, правда, ответа он не давал, но Итачи сделал собственные выводы. Когда тебе едва перевалило за двадцать один и ты несешь на себе ответственность за выбор и судьбу младшего брата, за несбывшиеся надежды родителя, ты всегда должен видеть возможные выходы и последствия.       «… и что теперь будет с тобой? Что будет с Саске? — продолжал сыпать вопросами Фугаку, не желая слышать ответ. — Думаешь, вас ждет что-то серьезное после того, как вы только и делали, что красовались на сцене? Кто-то будет видеть в вас серьезных людей?»       Итачи молчал, привычно соглашаясь с родителем и чувствуя всю тяжесть ответственности сразу за обе судьбы. И если сам он тяготел к продюсированию, обрастая связями и знакомствами, чтобы набраться опыта, одного взгляда на Саске было достаточно, чтобы понять: отец прав. Иногда собственные желания — лишь минутные слабости, которым не стоит потакать.       «Ты столь же мягкотелый, как и твоя мать. Нельзя было доверять тебе Саске».       «Я все исправлю», — тогда просто ответил он, и уже к утру того дня вылетел в Корею.       Итачи знал, что отец звонил старшему сыну, потому что тот мог собраться и взять все в свои руки. Здесь, в мире айдолов и прочих медиа, у Фугаку не было власти, он не понимал всей системы и презирал вещи, которые не мог под себя подмять. Если бы не мягкость и любовь Микото, обоих бы выдрали с корнем еще из школы трейни, не дав отучиться и месяца.       Саске считал, что выбрал этот путь сам. Что сам добился успеха и некоторого снисхождения к собственной персоне, в действительности же, Итачи во многом договаривался за него. Быть может, его бы и приняли, исполнись ему двенадцать и пройди он возрастной порог, но вместе с природной дипломатией Итачи дела шли гораздо быстрее. Как и с попаданием в группу, где среди трех реперов нашли место для начинающего вокалиста. Итачи никогда не рассказывал этого брату, полагая, что добрые дела делаются молча, что без покровительства им было бы достаточно тяжело. Возможно, он даже сравнил бы себя с ангелом-хранителем, только вот в Бога Итачи не верил, а собственная усталость не давала ощутить божественного начала.       Тогда, выдержав наставления врача и пройдя половину курса восстановительной медицины («шрам останется, но гораздо меньше волнует наружный, чем внутренний»), Итачи забирает свои документы из сейфа менеджера и снова летит в Японию.       Потом было много догадок и официальная версия в СМИ.       «Учиха Итачи отправился к пустующему стадиону, чтобы принести извинения за концерт, который сорвал».       Кто-то писал о суицидальных мыслях, кто-то выдумывал «слитые» в сеть переписки, согласно которым Итачи был не в состоянии себе простить тот злосчастный раз. И каждому из вариантов он был даже благодарен, ведь все они отвлекали от сути, истинной цели визита в Токио.       Об истинных целях не знал даже менеджер, ведь Итачи (как всегда против правил) поставил его в известность постфактум, не позволив последовать за ним. Это обошлось в круглую сумму штрафа, но и поездка стоила гораздо больше. Именно там началось их сотрудничество с Яхико.       Итачи рассматривал несколько обходных путей в случае их затухающей популярности в Корее. Он трезво смотрел на вещи, как и просил отец, смотря на три шага дальше, чем заглядывали аналитики и стратеги агентства. Отмененный концерт мог только временно разогреть интерес и ощущение сопричастности к группе, пройдет полгода и их могли бы позабыть, отправить в низший эшелон делать каверы на школьных выпускных, что стало бы для них последней каплей. Перспективными казались рынки Японии, Китая и Америки. В последней — он мог положиться на старые связи с Орочимару, но делать этого не хотел. Китай оставался враждебным и без должных знакомств туда пробиться казалось сложным. В Японии оставалось лишь пообщаться с Яхико, который покинул родную страну из-за скандала и сделал на этом себе добротное имя. Это, пожалуй, и стало решающим в принятии решения.       Яхико разительно отличался от тех фотографий, которые можно было найти в корейских СМИ. Те привычно закрывали глаза на людей, предавших их желания и надежды. Япония же приняла чужака со всей своей любовью к необычному и нестандартному. Она смотрела на артиста с яркими рыжими волосами, на его правильный разрез глаз и выдрессированную годами улыбку и готова была внимать его речам.       Ему удалось найти ту тонкую грань между японским и корейским айдолом, которая бы покорила сердца с новой силой, а потом, поймав волну, он начал продюсировать других.       Встреча с Яхико была непростой. Они встретились благодаря связям с бывшими коллегами по школе трейни Акацки, поэтому разговор для начала выдался чисто деловым. Они обсуждали цены, возможные варианты сольных и групповых проектов, а потом Итачи вдруг обнаружил иной подход. В конце концов, Яхико не зря нашел свое место в Японии: стране изменившихся нравов и размытых рамок дозволенного, где собственные комплексы принято вымещать на других.       Тогда Итачи решился.       И не прогадал.       Он возвращался в Корею с подкрепленными договором обещаниями, с чувством выполненного долга и натянутым на голову капюшоном, чтобы скрыть ото всех красное от прокола хряща ухо, сделанное Яхико прямо в рабочей студии.       По правде говоря, оно время от времени болело, хотя врачи уже перестали обращать внимание на запекшиеся корочки вокруг прокола, а на предложения менеджеров и стилистов вытащить оттуда серьгу — Итачи упрямо отвечал отказом. Даже брошенная на одном из интервью фраза про значение новой серьги и связью с отмененным концертом в Японии — вызвала бурную реакцию у нетизенов.       Им повезло. Слаженные действия агентства и менеджеров, отдела пиара и продвижения сделали свое дела и падения не случилось. Им удалось провести еще с десяток концертов в Японии, чуть меньше в США и странах Европы. Они собирали дэсаны и каждый раз им рукоплескали стадионы и залы, веря каждому вложенному в их уста слову и продвигая все выше и выше.       Подписанный с Яхико договор не терял своей силы, но роль сыграло время, которое они могли присматриваться друг к другу. Итачи проникся своим искаженным уважением к человеку, пережеванному собственной страной и ставшим почти что богом для чужой индустрии. Их редкие встречи, проведенные в полуподвальных частных клубах, раскрепощали сознание, а пьяные от свободы Акацки и вовсе срывались с цепи.       «Однажды, — Яхико сидел на глубоком кожаном диване и смотрел в устланный балками потолок: темный и непроницаемый. — Однажды ты должен будешь назвать мне цену, которую я все еще не отплатил тебе».       Итачи смотрел на стеклянный столик между ними, на смятые купюры, салфетки. На бутылку антисептического средства, выдохшегося часа два назад, и сквозь сладкий травяной дурман пытался удержать в голове остатки разума.       Хидан пьяно смеялся, пробуя оттянуть медицинскую сталь вместе с кожей. Прокол кровоточил и, если бы не легкий наркотик, прилично бы болел. Но мужчина лишь смазывал пальцами кровь и слизывал ее, словно сахарные сиропы.       Итачи прикрыл глаза, стараясь избавиться от тошнотворного головокружения. Ему нужен был свежий воздух и время подумать, выместить мысли на белый лист или, быть может, в дугу эквалайзера. Он все еще не мог привыкнуть к играм, в которые любили играть Акацки и Яхико, его мутило от вида чужой крови и ощущения натянутой плоти на холодной стали. Он не видел эстетики желтых ламп, окрашивающих кожу в бронзу, стальных пластин, вставляемых под кожу, и висевших под потолком крюков.       Он с радостью променял бы сладковатый запах на пыльные дороги Сеула или запах рыбацких городков. Итачи мог желать разного, но отлично помнил слова отца о том, что делает человека слабым. Поэтому ватными пальцами указал на висящий на стойке пакет с регенерирующим раствором и позволил Яхико лично (тот предпочитал делать все манипуляции сам) поставить катетор в вену и установить капельницу. Пройдет всего полчаса, и Итачи будет чувствовать себя гораздо лучше, а их негласное соглашение подкрепится еще одним общим воспоминанием, которое он будет изгонять из памяти еще не один год.