Болотные огоньки

Хельга Айронфист всегда считала, что ее появление на свет – шутка богов. Мало того, что она мечтала стать монахиней и была готова вломить каждому, кто выскажется о ее росте или миллионе чёрных косичек на голове; мало того, что она покинула свой клан и ушла путешествовать – о нет, Хельга играет по-крупному. Всегда и во всем не такая, как дварфийки ее клана, Хельга, тем не менее, даже подумать не могла, что ей придётся сесть за один стол с тифлингом. – Кадушка, – ухмыляется Ниш и отскакивает в сторону, когда через всю таверну в его сторону летит Хельгин топор, а потом звонко щелкает хвостом о пол. – Эй, Фарлонг! Айронфист меня чуть не убила. Гляди, без лучшего вора останешься! Фарлонг не обращает внимания – он настолько поглощен наблюдением за хохочущей Аббатис, что не заметил бы и великана; Ниш выдергивает топор из стены и бросает его Хельге. – Козёл, – говорит она грозно, и красновато-карие глаза Ниша улыбаются. Он морщит обсыпанный веснушками нос и как-то почти смущённо запускает пятерню в свои растрепанные рыжие волосы. – Эй, Айронфист, – почти интимно говорит он, нависнув над столом, за которым пила эль Хельга, – а правда, что у женщин-дварфов тоже растёт борода, но они ее бреют? Хочешь, бритву подарю? – Подари, – кивает Хельга, – и я этой бритвой отпилю тебе твоего маленького дружка. – Почему маленького, эй? – несмотря на всю свою браваду, Ниш начинает багроветь, а Хельга победоносно салютует кружкой. Этот раунд остаётся за ней. Когда Хельга обнаруживает в своей сумке рубиновое ожерелье, которое, как она смутно помнит, красовалось однажды на шее Муар, она несколько секунд моргает, а потом неожиданно вспоминает, что сегодня у неё день рождения. Дварфийские поверья говорят, что рубины хранят от злых сил; Хельга думает, что эти рубины действительно пропитаны магией – до того они чистые и сияющие. Она краем глаза замечает, как выжидательно тифлинг прикусывает губу, и злится – ну нет, она не поведется! Хельга с милой улыбкой обматывает ожерелье вокруг запястья, а потом размахивается и выбрасывает его в окно. И не видит, каким становится лицо Ниша – таким, будто Хельга таки попала в него топором. *** Уже много позже, выбираясь из-под завала, Хельга видела, как жутко кровоточили раны тифлинга – он был покрыт порезами с головы до ног, глубокими и мелкими; казалось, будто он весь испачкан в крови, и от него несло медью даже сильнее, чем его обычным демоническим флером. Сама Хельга с трудом дышала, чувствуя, как жутко болит переломанное ребро и боясь, как бы то не врезалось в лёгкое. Саднил содранный почти до мышц бок. Она и Ниш молчали; он шевелил окровавленным обрубком хвоста – обрубок был очень страшный, из него торчали что-то розоватое, то ли кость, то ли хрящ, и Хельга не могла понять, как он всем этим еще и двигает. Он одной рукой чесал кожу под рогом, а другой осторожно поддерживал Хельгу. Они шли. Куда-то. – Айронфист, – сказал вдруг он, – а ведь мы выжили. Слышишь, а? Мы выжили. – Да, – с трудом ответила она, разлепив разбитые губы, и усмехнулась, давясь слезами. – Красивое было ожерелье, Ниш. – Рад, что понравилось. Он сплюнул в пожухшую траву кровь. Куда-то надо было идти. И они шли – и Хельга подумала, что, пожалуй, только такая, как она, окажется в одной упряжке с тифлингом на пепелище разрушенного мира. И еще она подумала, что то ожерелье, действительно, было очень красивым.