jeu dans la vie (игра в жизнь)

      Меня ведут по длинному коридору, и, кажется, его запах начинает дурманить, отчего тело слабеет, а глаза закрываются. Словно откуда-то издалека доносятся голоса Хванов и какого-то доктора. А может и не доктора, мне уже безразлично, ведь, скорее всего, вода, которую я выпила в салоне, была с примесью сильного успокоительного, если не наркотика. Хотя, если так подумать, им в первую очередь нужна моя кровь, так что с наркотиками внутри она будет совсем непригодна. — Как ощущения? — гадкий незнакомый голос. — Тебе осталось потерпеть совсем немного, — добавляет госпожа Хван. Довольно противно, даже по этикету, даже у себя в голове, называть её госпожой. — Где папа? — замечаю, что, как и говорится во многих книгах: «в самые ужасные моменты мы вспоминаем самых близких». Проходя всё глубже, я представляю себя героиней какого-то незамысловатого триллера с примесью фантастики, так как это именно тот момент, когда главный герой, возможно, идёт встретиться лицом к лицу со своей смертью, видя в конце свет и раздумывая обо всём том, что он сделал и что нет, о чём в этот момент и жалеет. Может прозвучать грубо и совсем в подростковой манере, но мне правда не стоило рождаться, а если и стоило, то совсем не с такой судьбой. Лучше бы я не видела жизни, чувств, каких-то изменений, неудач и счастливых моментов. Сейчас мне сложнее принять факт, что этот день может стать последним. Будет легче, если я перед этим хотя бы увижу отца. — Дорогая, это сюрприз, — всё тот же невнятный незнакомый голос. Не с такими провожатыми в рай отправляют.       Всё же я поддаюсь и действую так, как они хотят. Молчу, пытаюсь не отключиться. Все действия какие-то спутанные, реакция замедленная, но очень болезненная. Меня садят на какое-то жесткое кресло, связывают ноги и руки, присоединяют датчики. Я чувствую, как что-то внутри изо всех сил сопротивляется, но, ради всеобщего блага я стараюсь даже дышать реже. Действие снотворного теряет свои прежние силы, нужно пользоваться моментом, хотя на одном плече уже сидит чертёнок и вовсю уговаривает сдаться, ведь через какое-то время в этом не будет никакого смысла.       Но ведь в моей жизни его и так не было, я не успела ничего понять, пожить, как все нормальные люди, толком не успела поучиться, пожить самостоятельно, погрязнуть в рутине, а позже уйти в разгулы. Не успела даже банально сдружиться с той девочкой из университета, а ведь всё так хорошо начиналось. Нельзя было позволить себе такую слабость, если бы я только знала… Но я могла себя подготовить, как в тот раз. Хотя, тогда я думала, что такого больше не повторится. Глупая. Почувствовала свободу.       И ещё один интересный момент. Точнее, человек, который их создавал. Ведь Хёнджин всё знал. Знал, но не сказал. Почему он рвался меня спасти, извиниться, узнать? Зачем нужен был весь этот театр? Чтобы как можно сильнее внушить доверие? Мне противно от своих губ, что сохранили его вкус, от рук, что зарывались в его волосы и от всего своего тела, сохранившего его аромат, его холод. — К тебе гости, — впервые за это время отец Хвана что-то произнёс, — а вот и он… — Хитро и протяжно.       Я не верю своим глазам: там, за толстым слоем стекла. Это не может быть галлюцинацией. Сейчас в моих глазах он выглядит совсем по-другому. Мне противно от самой себя больше. Его взгляд… Такой же, как у отца. Холодный и бесчувственный, стреляющий осколками льда. Такого просто не может быть. Вот же он, бесчувственно смотрит вперёд. Не произносит ни слова, пока в это же время его родители ехидно улыбаются, склонившись. Ведь у них получилось. У всей их семьи всё получилось. Неужели всё это время я росла, как какой-то скот? Именно так я себя и чувствовала. Сейчас меня разделают, как и положено, а он будет смотреть.       Мне никогда не было так больно. Почему он просто смотрит? Как он вообще мог позволить себе так поступать? А ведь он говорил, что я наивная. Предупреждал ли? Возможно. Но зачем было говорить все эти слова? К чему была эта игра в чувства? Неужели он настолько прогнил внутри, что решил воспользоваться обстоятельствами, как всегда это и делал с остальными… Какая же я эгоистка, думала, что особенная. Или он хотел таким способом отомстить?       Неконтролируемо я начинаю дрожать от подступивших слёз, в голове лишь ужасные мысли сдавливают, режут, добираются до лёгких и высасывают воздух. Безумно хочется кричать, но голос срывается, я рвано всхлипываю, сжимая до крови ладони, ведь так глупо поддаваться эмоциям в их обществе. Я снова доказала свою слабость и наивность. Я проиграла. Он выиграл. Я слышу, он что-то говорит и свет в его стороне включается. — Как ты мог, Хёнджин? — не понимаю, слышит ли он меня вообще за таким толстым стеклом. Наверное, слышит, ведь сразу подрывается. Его лицо становится таким… пустым? Будто из человека всё выкачали. Я не понимаю… Что за новое шоу? И почему моё сердце так бешено бьётся? Я почти теряю сознание от недостатка воздуха и высокого давления, но заставляю себя держаться. Я хочу смотреть на него. Смотреть до самой смерти. Когда он быстро и уверенно подходит ближе, свет снова выключается.

От лица Хёнджина.

— Ханна… — срывается с моих губ моментально.        Я потерян. Она видела меня сейчас? Видела всё это время? Она следила за тем, как напряжённо и сурово я смотрел в её сторону? Моё сердце валяется уже где-то на полу, отстукивая последние удары. Я не могу шевелиться, страх схватил меня за горло. Чувствую себя, как в тот самый день, не могу пошевелиться. Она плачет. — Нет, пожалуйста! — как маленький ребенок, уговаривающий свою маму остаться и не отпускать его в детский сад. — Я достану тебя, я обещаю! — плевать, если это стекло под напряжением, я хочу снести его, но как только делаю шаг вперёд, всё гаснет. Снова. Пожалуйста, пусть она увидит. Пусть увидит, как сильно я хочу вытащить её оттуда, скольким многим я готов пожертвовать.       Мои костяшки кровоточат от силы и частоты ударов. Это всё абсолютно бесполезно. Я снова в клетке, снова никчёмная марионетка. Наверняка дверь заперта. Ведь я даже разглядеть ничего не могу толком. Ступая шаг за шагом, я боюсь, что кто-то может за мной следить, кто-то может убить меня так же просто и быстро, как получилось меня развести. Не удивлен, что заперто. — Вы, сраные подонки! — со всей силы ногой в стену. — Слышите меня, придурки? Вам нравится? Нравится сидеть там, наверху? Конечно, ведь там безопасно. Никто не осмелится посягнуть на ваше место. Вы пауки в этой чёртовой бесконечной паутине! Так подохните так же, как насекомые, — вот он, красный значок, который без раздумий летит вниз.       Я один, без света, без выхода и теперь уже без каких-либо надежд. В этой комнате не так много хлама, как казалось. Глаза привыкают к темноте, видится более отчётливо. Какое-то оборудование стоит накрытым в самом углу. Возможно, там может быть что-то острое или тяжелое. Что-то, чем можно будет разбить скважину. Под простынью и правда стояла какая-то штуковина, похожая на цистерну. Ни дать, ни взять. Пока я пытался сдвинуть это недоразумение с места, сзади что-то свалилось и кануло в небытие так же, как и все мои надежды. — Блядство, — как молитва.       Благодаря своим тощим рукам и тонким пальцам я смог просунуть руку в какое-то пыльное пространство между цистерной и стеной и нашел там какой-то перевязанный тканевый пакет. Неужели это для меня? Если оно спрятано, но тут вообще работали камеры? А если работали, это может быть кто-то из персонала? Слишком много вопросов прилетает наперебой, вперемешку с криками чертят и их постоянным «ты маленький мальчик, просто ничто».       В пакете шприц, записка и ручка с маленьким встроенным фонариком. «Надеюсь, ты (кто бы ты ни был) нашел эту записку как можно раньше. Не буду долго разглагольствовать. Надеюсь, ты понимаешь, что в твоих руках находится жизнь, но я не призываю тебя бросаться в огонь, если ты не хочешь. Я даю тебе право выбора, потому что оставил в ручке ключ. Ты нашел укол адреналина, который тебе нужно будет ввести в сердечную мышцу, если я не успею… На задней стороне я нарисовал примерное расположение, в которое нужно будет вводить шприц, и дорогу до операционной. Я обещаю держаться до конца, если ты осмелишься сдержаться. И, если я не успею, передай, что я люблю её, всегда желал ей лучшего и не хотел, чтобы она когда-то узнала обо всём этом ужасе. Моя маленькая кувшинка должна держаться крепко, если ты будешь держать её».

От лица Ханны.

      Я ничего не чувствую, не понимаю, что происходит вокруг. Возможно, я сплю? Так хочется. Светодиодные лампы светят бликами в глазах через определенные промежутки, и, кажется, меня от этого подташнивает нехило. Кажется, я сейчас начну смеяться от подступившей истерики. Но внешне до сих пор трудно прийти в себя. Время такое медленное, будто со стороны смотрю. — Ну, вот и приехали, — достал этот голос. Негатива к этому человеку у меня хватает, чтобы скривить гримасу, — поздоровайся с папочкой. Смотрю в потолок минуту. Не понимаю. Или не хочу верить? Боюсь? Чувствую каждый шорох и передвижение по касанию ветра к коже. Ещё немного. — Я всегда знал, что ты самая красивая и сильная девочка в мире, — голос такой низкий, глубокий и окутывающий. Неужели я и правда, как в тех фильмах, попала в рай? — Папа… — сколько лет я мечтала произнести это? Всю жизнь, возможно. Неужели всё и правда должно закончиться так? Неужели это последнее, что я вижу? Если так, то я подарю папе ту улыбку, с которой мечтала его встречать после работы, а потом бежать на кухню с криками, что я сама заварила чай и приготовила ужин, хотя, на самом деле, чуть не спалила всю кухню. Хочу, чтобы он увидел в моих глазах любовь, чтобы они заблестели и согрели его сердце за всё это время. Ни на одном языке, ни с самым большим количеством букв признание о любви не будет стоить моих чувств. Только не заплачь. Держись. — Быстрее переносите её на операционный стол, я слишком долго этого ждал.       Я чувствую, как меня подхватывают сильные руки, и не могу пошевелиться. Слева с закрытыми глазами лежит кучный мужчина с ярко выраженными венами. Так вот чего они так ждали. Интересно, кто он? — Дайте мне пройти, я имею право! — это ли не голос мамы Хвана? Что-то она явно в бешенстве. Исподлобья выпучиваю глаза изо всей силы. Такое перед смертью не пропускают. Неужели, я даже шучу в голове?       Она подходит быстро, как фурия, не успеваю следить. Неужели она подходит к моему отцу? Что за цирк? Я точно не сплю? Она бьёт его, кажется, со всей силы и шепчет что-то на прощание. Неужели… Да ну нет, что за бред в голову лезет. Во всяком случае, даже если у них что-то было, это не мои заботы и проблемы. Их у меня сейчас вообще нет. Хотя, я бы могла чувствовать страх, ненависть, любовь, — да всё, что угодно, но не могу. Кажется, будто организм сам согласен с выполнением своей функции. Неужели, это всё и правда так было с самого начала?       Отец суматошен и обеспокоен. Видимо, только он может провести такую операцию. Сказать «у тебя всё получится» просто самая глупая затея. Пусть остаётся в голове, ведь я даже не могу представить, что он чувствует.       Его глаза снова я вижу только, когда в вену вводят снотворное, и я падаю…

От лица Автора.

      Из коридора в палату номер четыре Хван Хёнджин пробирается слишком просто, растолкав охрану, пока не пришёл ещё кто-то. Инструкция довольно четкая, пока всё идет по плану. Камеры должны были отключиться к этому времени, охранники в отключке. Маленький мальчик очень боится всё испортить, но не может позволить медлить. Всё должно быть четко вовремя, чтобы избежать больших потерь.       Слишком резко. Он слишком перестарался, но… — Успел, — говорит отец Ханны, мимолетно отстегивая оборудование дрожащими руками. Я слышу, как щёлкает пистолет. — Я пристрелю мальчишку, если вы не продолжите, — какая неожиданность. Парень стоит с прежним лицом, ведь он знал, точно знал. — Стреляй же. Я всё равно так и не стал идеальным сыном, — холодно, как он учил. — Ты не уйдешь так просто. — Почему ты тогда мог себе такое позволить, — «действовать быстро», — снимает напряжение в голове и Хван со всей своей ловкостью и скоростью разворачивается, схватившись за пистолет и направив его в пол. — Продолжайте! Отсоедините её! — наверное, это очень глупо и по-детски, ведь в операционной, кроме отца, есть ещё четыре человека. — Ты маленький гадёныш. Жалею, что не пристрелил тебя раньше. Если бы ты только не был нужен для… Раздается выстрел. В палате гробовая тишина. У Хёнджина закладывает уши. Трясёт. — Ты не смеешь так говорить! — колотится и смотрит на его пробитую ступню. Нельзя было так делать, полагаясь только на чувства. Хотя, в отношении человека, который, немного скривившись, вернулся в исходное положение, это вполне правильно. — Стой на месте! — поднимает пистолет на уровне головы, — Я прострелю тебе череп, если… — Не так быстро, — снова глухой щелчок. У кого-то из мед. братьев на операции есть пистолет? — Ты больше не нужен нам, как и твой…       Всё снова обрывается. Паника. Дикий хаос. Хёнджин не справляется. Он хочет кричать. Хочет, чтобы его успокоили, обняли. Хочет вернуться во вчерашний день и всё предотвратить. Он зажимает уши между ладонями, но чувствует резкий толчок, от чего чуть ли не падает.       Глаза мужчины, что только что боролся за жизнь дочери, наполняются кровью. Он держится за правое плечо, практически теряет сознание. Щелчок. Так больше невозможно. Хван горит. Но сейчас он не будет это контролировать.       Развернувшись, целится в колено, но попадает в ляшку. Хорошо, что не мимо. Пока медбрат подгибается, парень выдёргивает пистолет и разводит руки по сторонам. — Никому не шевелиться! — кричит не своим голосом и кидает пистолет отцу Ханны, который из последних сил шепчет, что может помочь.       Пока два пистолета направлены, а охрана пересекает где-то коридоры, Хёнджин подбегает к отключённой аппаратуре. Смотрит, но не может собрать себя в руки и поверить. Снова хочется взвыть, просто упасть к её ногам и умереть. Невозможно позволить. Руки дрожат. Он оборачивается в поисках помощи, но он, кажется, уже не дышит. — Давай! — кричит сам себе, но в мыслях тихо молится, чтобы попал.       Не успевает понять. Едкий горький запах, чтоб его, бьёт прямо в нос. Парень сопротивляется. Слабеет с каждым разом, но сопротивляется. Не понимает: то ли его уносят, то ли уезжает операционный стол. Это конец? Хван смотрит себе под ноги: пусто. Значит, всё потеряно. Он потерял. Подняв голову, он чувствует сильный холод в затылке и успевает лишь провести человека с каталкой…