Я просыпаюсь в каком-то сыром подвале совсем одна, лёжа на прогнувшейся скрипучей кровати. Вокруг куча фото и различных записок, вырезок из газет, писем, старый стол, кое-где начинающий гнить, протекающий потолок и шуршание крыс. Всё, как с самом стандартном триллере. Хочу встать, но моё тело ещё слишком ослаблено, поэтому, когда я опираюсь на локти, тело падает вниз, после чего в затылке неприятно колет. На языке вкус собственной крови, но внутри пусто, и от этой пустоты теряется восприятие материальной реальности. Какой сейчас день? Сколько прошло? Как я сюда попала и что случилось за всё то время, пока я беспомощно лежала? Но самый большой, беспокоящий меня, вопрос — Хёнджин. Интересно, как он себя чувствует? Он рад? Или кто-то сбил его семейные планы? Он сейчас пьёт чай в каком-то богатом кабинете, наслаждаясь победой? Что он чувствует по этому поводу? Возможно, он давно вернулся в Сеул и продолжил жить, как и в чем ни бывало. Так, наверное, и лучше, потому что, по крайней мере, я буду знать, что мне нет смысла возвращаться. Только ради Хана… Возможно, хотя я не хочу больше приносить ему несчастья, он от меня неприятностей достаточно огрёб. Лучше остаться здесь до скончания веков и вспоминать о том, как в один момент я всё нашла и так же быстро потеряла. А вообще, грустно, что я осталась жива и даже никому не помогла. Надеюсь, отец рад. Ведь только ради него сейчас есть смысл пытаться.
Я слышу, как где-то выше открывается дверь, тяжёлые шаркающие шаги приближаются и становятся более раздражающими от своей громкости. Снова гудит в голове.
«Ну, давай же, иди быстрее», — проносится в голове. Нарочно закрываю глаза, чтобы избежать странного и спонтанного приветствия. К тому же, может быть всякое, и меня просто нашли. Теперь я слышу не только шаги, но и прерывающееся дыхание, какое-то взволнованное.
— Ханна, ты меня слышишь? — молчу. Голос совершенно незнаком. — Можешь открыть глаза? — от прикосновения я вздрагиваю, поэтому приходится «проснуться». Мужчина выглядит довольно молодым, но, опираясь на выражение лица и мимические морщины, ему спокойно можно дать лет на пять больше. Скрытое беспокойство, еле заметное подрагивание рук.
Я всё же открываю глаза, потому что, кажется, волнуюсь меньше него. Неудивительно, ведь доктор сразу отпрыгивает в сторону с лицом, полным страха.
— Что я здесь делаю? Мне что-то угрожает? — кажется, он даже не хочет слушать. — Если хотите меня убить, но боитесь — говорите сразу, я уже не боюсь подобного, — в голове звучало смешнее.
— Нет, ничего подобного, — заикаясь, — я сам очень обеспокоен, поэтому слушай внимательно: если ты будешь следовать всем моим указаниям — сможешь вернуться обратно, а тут о тебе вовсе забудут. Когда вернешься, оборви все связи с этим местом, со всеми, как-либо причастными ко всей этой вакханалии.
— Я ещё не выбралась, а вы уже говорите такие вещи. Я сижу в подвале, без малейшего понятия, как я сюда попала. Более того, я помню отрывками всё, что происходило до этого момента. Я чувствую сильную слабость и боюсь, что не смогу даже нормально идти, не то, что бежать, — на меня беспричинно накатывает злость, которую трудно контролировать. Полагаю, в случае с Хёнджином, это заразно.
— Для всех ты сейчас находишься где-то в больнице. Я подстрою твою смерть, чтобы ты смогла жить дальше свободно.
— Какие гарантии того, что обо мне никто не узнает? — если прикинуть, план хорош, но не с этими людьми в кошки-мышки играть. — И вообще, где мой отец? Почему пришли именно вы? Разве это не тайное место моего отца?
От онемевшего взгляда профессора мне стало не по себе. Глаза стали затуманенными, с губ спала краска, взгляд опустился на пол. Ничего хорошего. Я сама не хочу нарушать тишину и спрашивать, потому что ответ слышать не хочу так же. Мне не нужно сто раз повторять, чтобы я всё поняла. Мне не сложно было смириться именно с таким итогом. Кто-то из нас должен был умереть, только я планировала, что умрем мы вместе. Возможно, это через чур жестоко и эгоистично, но по-другому бы не произошло. У этих людей нет сердца, они не будут сомневаться, медлить, торговаться.
— Я не смог бы простить себе, если бы оставил там, — видимо, он готовится. — Ты должна жить, как человек, даже если рождена была для другого.
— Что? — мысли вслух. — Простите, я не хотела вас перебивать.
— У меня тоже была дочь, — продолжил, как ни в чем не бывало, перебирая пальцы и надавливая на подушечки. — Здесь много у кого были дети, у некоторых несколько. Правда, дольше пары недель они не жили… Ты не представляешь, какого это — видеть, как твоего ребёнка убивают «по непригодности», когда тебя используют, как животное на фабрике. Твой отец был очень открытым и честным человеком, никто не говорил ему… Он не знал, что именно ты унаследуешь такой «дар». В нашей лаборатории вот уже двадцать лет рождаются и умирают дети. А всё ради чего? Ради жизни какого-то, совсем не стоящего того, придурка? Его самого смерть ждёт уже у дверей. Твой отец долго скрывал тебя, но, в один момент, я и ещё один наш общий друг помогли тебе выбраться, жить нормальной жизнью, но, как видишь…
— Так, стоп, — больше похоже на сказку. — Вы в своей лаборатории пытаетесь родить человека с «золотой кровью»? И так как я подошла, мою кровь должны были забрать, но вы меня спасли. Неужели целых пятнадцать лет, пока меня тут не было, вы не смогли найти ни одного ребёнка с такой кровью?
— И, думаю, можем ещё пятнадцать не найти, — руки перестали дрожать, так что он поднял на меня свои тёмные грустные глаза, в которых блестела крошка надежды, — таких, как ты, всего четыре процента во всем мире. Как думаешь, какие шансы?
Минимальные, ничтожные скорее. Он знает, поняла и я, так что нет смысла озвучивать. Мне нужно вернуться к мыслям об отце, прокрутить его образ в голове, запомнить тепло его рук и мелодичность голоса. Я не должна потерять его хотя бы в голове. На этих потрескавшихся стенах вся его жизнь. Так хочется посмотреть хоть глазком, но тело… Я снова пытаюсь приподняться, и доктор придерживает меня за локоть, другой рукой роясь в кармане.
— Сейчас тебе станет легче, — я хотела было возразить, но иголка слишком быстро и, на удивление, безболезненно прошла в кожу. После чего он добавил: — а теперь слушай внимательно…
Пока я приходила в себя, профессор рассказывал о нашем плане действий. Получалось немного затруднительно, так как времени не было почти, а запомнить дорогу до безопасного выхода — уже задача непростая. Я могу концентрироваться только на том, как в мышцах появляется энергия, а тепло разливается по кончикам пальцев. Я до сих пор сижу в какой-то распашонке, но замечаю на стуле чёрную одежду.
— Запомнила? — боюсь признаться, что нет, но по моим глазам он и так всё понял, поэтому достал листок и быстро начеркал что-то наподобие карты. — Пожалуйста, ты должна жить ради нас всех.
— А где Хёнджин? — кажется, я даже себя из транса выбила таким внезапным вопросом. Мне просто нужно знать. Я не желаю ему смерти, ничего подобного, просто никогда больше не хочу видеть.
— Забудь о нём и о его семье, — начал слишком резко, — их больше ничего не связывает с этим местом, не думаю, что они будут мешать тебе при случае. Но лучше всего будет держать дистанцию, если не хочешь сделать себе больно. — Сам же мгновенно и ответил.
Я только коротко кивнула ему вслед, крепко сжимая прутья кровати до обеления костяшек. Чуть отросшие ногти до боли царапают железо, в горле неприятный осадок, нос щиплет. Чёртов нос. Почему общество выбрало именно меня на роль через чур чувствительной личности? Тело начинает неметь от неподвижности, пробегают неприятные мурашки и трутся о неприятную ткань. Стягиваю с себя жёсткую рубашку и ныряю в глубокую тёплую одежду. Такое правда помогает прийти в себя, мысли сразу ходят более упорядоченно, что ли. Хватает сил на то, чтобы рассмотреть стены поближе, а именно фотографии, чуть подпорченные когда-то падавшими лучами солнца. Это ничего, ведь даже на чуть бледной фотографии можно разглядеть, насколько красивой была мама, насколько они были счастливыми. Кажется, моих фото тут не так много, но это и неважно, поскольку трудно представить, что за этими снимками крылось. Сколько боли по ту сторону?
Сложив все, даже полупустые с неразборчивым почерком, листы, я двинулась к выходу. В руках подобие карты, в голове не унимающийся поток мыслей. Пытаюсь сконцентрироваться на будущем. Там, за этими стенами, течёт жизнь, которую я так ждала. Она ждёт меня с открытыми объятиями, нужно только собрать себя в кучу. Цель — мой главный компас. Прижимаю фотографию как можно сильнее и задерживаю дыхание. Себя я подвела давно, так что лучше не разочаровать хотя бы родителей.
Коридоры, на удивление, пустые. Хотя, кто знает, может быть, это вообще заброшенный корпус. Пока никаких признаков жизни — всё слишком просто. Не может так быть. Мысли прерываются детским плачем, что так бьёт по ушам. Не только по ним. «Что бы ты не увидела или не услышала, тебе нельзя останавливаться. Ты так ничего не изменишь», — вот что имел в виду доктор, он предупреждал именно об этом. Могу ли я справиться с таким напряжением? Моя память работает быстрее всякого самоконтроля, мне трудно сдерживаться, труднее дышать. Я понимаю, что если дам себе волю — всё кончено. Все, ради чего я жила, надежды родителей, прошлое и будущее, друзья и враги, люди, которые ещё встретятся мне в будущем… Я не могу так просто всё потерять. Закрыв покрепче уши и дыша как можно скованнее и спокойнее, я прибавляю шагу. Поганые мысли и картинки не хотят выветриваться.
Я слышу взрыв. Он раздается совсем недалеко, так как я чувствую запах гари. Слышу шаги, много шагов и криков. Понимаю, что дико замешкалась, я невероятно опаздываю. Что есть сил прибавляю скорость и пробегаю по узким коридорам, в которых начинают появляться запаникованные люди. «Они не узнают тебя к этому времени». Дышу рвано, сжимаю карту, но она уже местами порвана. Все равно, в голове маршрут уже проложен, осталось немного, дверь уже близко. Молюсь, чтобы не заперта.
К счастью, я легко толкаю ржавую громадину и она тяжело поддается, но через небольшую щель я могу пробраться. На выходе всё показалось более запутанным, но более спокойным, так как самый главный пункт покинут. Я знаю, что оборачиваться нельзя, но сердце слишком колотит. В какой-то мере, я хочу думать, что Хваны и правда увезли сынулю домой.
— Девчонка решила устроить шоу, — слыша до боли знакомый голос, я падаю на землю, прижимаюсь как можно ниже, — не думала, что она решит повести себя так смело. Казалась загнанным зверьком. В любом случае, мы выполнили свою часть работы, за которую нам не заплатили ни гроша. Я и рада, что она сейчас тлеет на огне. Мы собираемся выезжать сейчас.
Я по-настоящему опешила, услышав это. В голове всё было не так. Только сейчас поняла, что происходит на самом деле. Женщина стояла одна, крутя на пальце длинные чёрные волосы и, облокотившись об капот той самой машины. Мистер Хван сидел на пассажирском сидении спереди, свесив голову. Мокрые волосы, кожа какого-то зеленого оттенка. Я с опаской перевожу взгляд на задние сидения. Сердце отстукивает барабаном. Я уже встала, когда поняла, что с такого расстояния останусь незаметной. Всё, что открывалось моему взору: чуть вздымающаяся и плавно опускающаяся куртка. Не понимаю, почему чувствую себя спокойнее. Чувствую такую жалость, он ведь по-прежнему тот ребёнок. Как бы он не врал и не изворачивался, я это видела. Страх. Только вот он нашел неправильный способ, чтобы от него избавиться. В начале нашего знакомства я бы спокойно могла сказать, что Хван Хёнджин та ещё сука и что он может послать на верную смерть даже самого близкого человека. Но сейчас, перебираясь через сломанные деревья, я роюсь в сомнениях. Насколько сильно его страх может его контролировать? Насколько агрессия обгоняет его?
— Это не мои проблемы, — говорю вслух более уверенно, чтобы самой себе поверить. Я больше не хочу иметь с ним ничего общего. Всё с самого начала было ошибкой, но, с другой стороны эта ошибка не привела бы меня к отцу хотя бы в последний раз, на пару минут. Всё же, даже этот момент мог бы произойти по-другому и со счастливым концом, но в моей жизни такого не бывает. Страшно предположить, что хорошего реально могло бы случиться.
С каждым шагом я ощущаю приближение свободы. Дышать становится легче, даже несмотря на то, что гадкие мысли до сих пор не вылезают из головы. Я вижу знакомую машину на широкой тропинке леса. Не могу вспомнить, где её видела, но профессор определенно имел ввиду её. Внутри леденеет от звуков за спиной. Мне не грозит опасность, поэтому я позволяю себе развернуться и поднять голову повыше, так как за козырьком кепки трудно что-то разглядеть. В небо уплывают огромные чёрные клубы дыма. «Огонь всё очистит». Это не похоже на хэппи-энд совсем. Я слышу крики, женские и мужские, кто-то выбрасывается из окон, кто-то успевает выбегать в целости и сохранности, наплевав на всех.
Чем ближе я подхожу к машине, тем отчетливее вижу лицо господина Пака. Он обеспокоенно оглядывает меня с ног до головы и кивает в сторону двери. Неуверенно я преодолеваю всё это расстояние, и, расположившись на сидении, сжимаюсь в бок.
— Прости, что не смог сберечь тебя, — голос, как из тумана. — Я обещал твоему отцу, что сделаю всё возможное, — его голос дрожит, но звук мотора заглушает это волнение. Я вижу влагу в уголках его глаз, ничего не отвечаю, только смотрю. Правда, не знаю, что ответить в такой ситуации. Машина трогается. Я кладу руку на его плечо и слегка похлопываю. Мне хочется назвать его…
— Ты можешь называть меня своим отцом. Я буду стараться изо всех сил, чтобы быть хорошей заменой, — я сглатываю из-за странного ощущения. Не понимаю, будет ли так лучше.
— Я постараюсь быть хорошей дочерью, — выпаливаю необдуманно, на эмоциях, возможно, потому, что еду домой.
От лица Хёнджина.
*
Некоторое время спустя.*
Я лежу на кровати, пока надоедливое солнце постоянно напоминает о том, что время идёт, точнее бежит. Мимо меня. Я пялюсь в одну точку, так и не сумев найти достаточно сил, чтобы встать. На кухне уже гремят тарелки, пахнет едой тошнотворно. Сейчас зайдёт мой надзиратель, обольёт холодной водой и заставит собираться в универ. Я бы давно подох под забором от передоза или вроде того, если бы мне не предоставили охрану. Моя комната — клетка. Снаружи, в том же огромном университете с кучей потоков одиноко и пусто. Внутри — только злость и отчаяние. Надеюсь, оно съест меня.
— Вываливай свой зад и дуй к машине, тряпка. Жрать ведь всё равно не будешь, — вот и доброе утро.
Есть я и правда не буду, все выходит изо рта так же быстро, как попадает. Вкус пропал, запах пропал. Я ничтожество. Мне мерещится её образ, мне снится тот день, когда я в последний раз её увидел, но не смог ничего сделать. Я — ошибка, но я должен продолжать жить ради неё. Хрен знает, в Бога не верю, как и в загробную жизнь. Даже если мои рассуждения ложны — в Аду мне ничего не останется. А я хочу подольше оставить её в памяти. Пусть даже миражом. Пусть даже запахом на моей футболке.
Еле протянув ноги, чтобы встать, я понимаю, что сегодня во мне энергии больше обычного. Чёртики отдыхали всё это время, если ещё не подохли. Выбиваю дверь с ноги с криком. Громила смотрит странно, улыбается. За кого он меня считает? От злости на пол летит весь его завтрак, все кухонные приборы и вазы.
— Я не собираюсь сегодня никуда идти, — напоследок.
— Блять, ты такой нытик ничтожный, — бесит ещё сильнее его спокойствие. Хочу вмазать по роже. — Тебя разве для этого в живых оставили? — ей богу сейчас разнесу ему лицо. — Давай не устраивать сцен перед универом, я, как-никак, даже вмазать тебе не могу.
Чёртово животное. Безмозглый шкаф. Папенькин недоумок. Это не работает. Не сработает никогда, если я буду агрессировать. Я должен всем видом показывать, что мне наплевать, что я в порядке, чтобы он отвязался от меня. Но это так чертовски тяжело. Даже больно оставаться одному в этом доме.
— Я доеду сам, можешь не подвозить, — кидаю на прощание, прежде чем забрать ключи.
От лица Ханны.
*
Днём ранее.*
Пару дней я так и пролежала в кровати, продумывая планы на дальнейшую жизнь. Никто пока не знает о моём возвращении. Да и осведомлять особо некого. В доме господина Пака… я стараюсь называть его отцом, но получается через раз, так что он не обращает на это внимания… Так вот, в доме очень уютно, стены персиковые, мебель в постельных тонах, небольшие комнаты, зато огромные окна. Приятно пахнет чаем и блинами с малиновым вареньем.
— Я вижу большой успех, — улыбаюсь, когда прохожу на кухню и вижу суматошную картину. Мой рецепт висит на холодильнике. Приятно. — Я хочу приехать в офис сегодня, у меня много сил для того, чтобы позаниматься. К тому же, не хочу тратить зря время, — Джинён обернулся обеспокоенный.
— Тебе нужен отдых. Ты уверена, что уже готова? — я бы сама хотела знать, но пока, пользуясь моментом, киваю, на что получаю тёплую улыбку. За эти дни я и правда впала в какую-то не свою жизнь, так что мне не хватает всех своих обыденных неудач, так и привыкнуть можно.
— Ты не хочешь переехать сюда навсегда? — я никогда не думала, до этого момента. Вспомнилась старая пустая квартира с голыми стенами.
— Мне нужно съездить туда, чтобы понять. Возможно, завтра, после занятий.
— Если тебе так будет лучше…
***
Войдя в офис, я окунаюсь в воспоминания и пропускаю через себя каждый момент. Кафе, лифт, коридоры, — всё отдается болью в сердце. Чем выше поднимается лифт, тем больше начинает подкатывать волнение, которое я сильно пытаюсь сдержать. В коридоре совсем нет людей, так мертвенно тихо.
— А парни тренируются сейчас? — я боюсь говорить об этом, потому что на моих плечах огромная вина. И, как бы Пак не скрывал, он всё же в глубине души меня винит. Я понимаю и поддерживаю это.
— Они взяли перерыв, — откашлявшись, — но Джисон с Чаном тут все равно постоянно зависают.
Сердце начало отстукивать сильнее от услышанного имени. Как он? Знает ли он? Мы расстались так странно, он, верно, только недавно вышел из больницы. А видел ли он Хёнджина? В любом случае, я должна перестраховаться, чтобы не встретить его никогда и нигде больше. Я иду медленно, но весьма звучно. Меня выдаёт внутреннее волнение и явная надежда. Прислушиваюсь к каждой двери. Я знаю, что за одной из них кто-то разговаривает, поэтому останавливаюсь неподалёку, роясь в телефоне и надеясь, что это всё ненадолго. Я слышу прерывистые шаги, чем ближе, тем быстрее подхожу. Чувствую, что это он. Сердце замирает когда открывается дверь. Я всё ещё пялюсь в телефон и медленно иду, чтобы он «первым» меня заметил. Утром я и правда соврала, что хочу поупражняться…
— Ханна? — тихо и неуверенно. Он остановился на месте, а я сдерживаюсь, чтобы не побежать и не заулыбаться, как дура. Только лишь медленно поднимаю взгляд и делаю вид, что обескуражена встречей.
— Так давно не виделись, — я не могу подобрать слов, потому что даже не хочу говорить.
Хан подрывается с места и налетает на меня с объятиями. Более счастливой, чем сейчас, трудно себя представить. Я обхватываю его талию и прыгаю от радости. В уголках глаз собираются слёзы. Я должна рассказать ему обо всем.
— У меня есть серьёзный разговор, и он не может ждать, — говорю в грудь и сама не верю своим словам.
— Прости, но даже для серьёзного разговора я не пошевелюсь, — он еле заметно касается щекой моих волос, — говори так. Если, конечно, скажешь что-то новое.
— Но… — мои мысли резко обрываются, — как много ты знаешь?
— Я слишком любопытный и сообразительный, чтобы не пошантажировать пару людей и не найти всю правду. Я не смог успокоиться и, как только вышел из больницы, знал, куда надо идти, — его голос звучал очень убедительно, так что я не могла не отодвинуться, чтобы взглянуть на него.
Каким было моё удивление, когда, вместо привычной улыбки, я увидела испуганное лицо, по которому протекали солёные дорожки.
— Я не достоин так вести себя, потому что не сделал ничего. Всё это время я лежал…
Я не дала ему поговорить, потому что желание поцеловать его превысило все другие желания. Его губы соленые от слёз, покусанные и пухлые. Он не сразу реагирует, потому что я чувствую это напряжение. Отстранившись, я стираю своей рукой его слёзы, а он отмирает и тянется в ответ. Только его поцелуи могут творить какую-то непонятную магию, они придают защиту и комфорт. В его руках я чувствую себя защищённой. Он спасает меня, сам того не замечая. Он делает намного больше. Возможно, это неправильно, ведь мы столько раз начинали, столько раз проваливались и отрицали. Но сейчас я понимаю, что он нужен мне.
— Я схожу с ума, — он отрывается обеспокоенно. — Будет ли это снова по кругу? Должен ли я опасаться? Должен ли думать о последствиях? Я хочу знать… могу ли с этого момента я считать…
— Да, — отвечаю, не дожидаясь ответа. Наверное, это самое правильное решение.
