То, что остаётся

      Сперва воздух наполняется вороньим карканьем, а затем что-то тяжёлое с размаху кидается на входную дверь.       Мне хочется сказать «не стоит благодарностей», но я сам толком не понимаю, что сделал. Знаю только, что получилось. Я открываю глаза и вижу, как Карл пытается встать, но у него, похоже, затекли ноги, поэтому он только приподнимается и тут же с оханьем опускается на пол. Я вспоминаю, что ему уже за пятьдесят. Старше меня на шесть лет.       Дверь содрогается снова.       Диксон скатывается по лестнице сверху и бежит открывать. Вид у него такой, будто он не спал всю ночь. Который час? Карл, угадав мои мысли, показывает циферблат своих часов. Половина пятого? Отлично.       — Чёрт… — слышится из холла. И потом: — Это он!       Но я и так знаю, кто это.       Я его звал.       Мы с Карлом одновременно встаём и идём (вернее, ковыляем — мои ноги тоже затекли) на голос. Диксон уже успел поднять утреннего гостя. Глазами я вижу, что это тот самый парень с концерта. Мокрый. Грязный. Очень сильно приложившийся о дверь. Представляю, какой будет синяк…       — Господи, — шепчет Карл, добрая душа, кидаясь на помощь.       Другим, глубоким, я ощущаю, что это вроде шкатулки с двойным дном. Или наложенных одна на другую картинок на целлулоиде: совпадают, да не совсем.       Своим чёрным сердцем я чувствую, что нижнее, сокрытое, тоже распадается на части — мельтешащую, калейдоскопическую, рвано-цветную, словно костюм Арлекина, вечно изменчивый пазл, и вторую, едва уловимую, но явно присутствующую под этим пёстрым покрывалом — скрученную в тугие жгуты тьму, каркас, распорки для балаганного шатра, сшитого из обрывков снов и воспоминаний.       Вот видишь, Крейг, я тоже умею сочинять стихи.       Может быть, не столь совершенные, как твои хокку, но ведь я и не японец, ни на каплю.       Наша странная процессия — Зак Диксон с этим мальчиком в руках, Карл и я — входит в гостиную.       — Ну, и что теперь? — спрашивает Диксон. — Только решайте скорее, он что-то тяжёлый.       Ещё бы, хочется ответить мне. Ведь в нём больше, чем одна жизнь.       — Клади его сюда. На ковёр.       Диксон скрипит зубами, но опускает парня на пол. Карл, схватив диванную подушку, подстраивает её под голову. Он не спрашивает, нужно это или нет — просто делает. И я ему верю. Я всматриваюсь в лежащую фигуру и пытаюсь проникнуть глубоко, ещё глубже, до самого дна. Если там действительно есть дно. Если это не просто… открытая дверь, сочащаяся темнотой. Ну что же. Я сам — тьма. Мы поймём друг друга.