То, что остаётся

      Интерьер: огромное окно, полупрозрачная белая кисея делает серый уличный свет мягче, ещё более размыто-пастельным. Это окно — световая доминанта в затемнённой по случаю шторма комнате. Мы не сразу можем разглядеть остальную обстановку, она так и останется только намёками, недосказанностью — армянский ковёр на деревянном полу, белые стены, увешанные фотографиями и винтажными плакатами с изображениями мотоциклов «Харли Дэвидсон», пожелтевшими газетными вырезками — всё это аккуратно вставлено в рамки под стекло; с правой стороны — элегантно-потёртый диван, обитый сафьяном брусничного цвета, на нём — несколько подушек различных оттенков тёмно-синего. Журнальный столик, с ножками, спаянными из мотоциклетных спиц, и деревянной столешницей, отодвинут влево. На его месте, по центру, — две фигуры. Молодой человек в грубых голубых джинсах с дырами на коленях, с обнажённым торсом и разметавшимися по ковру длинными вьющимися волосами, лежит, безвольно раскинув руки и слегка подогнув одну ногу, словно убитый ради тощей пачки замызганных банкнот автостопщик на обочине дороги. Чем-то он напоминает Иисуса. Его легко представить в длинной рубахе и простых сандалиях. Направление его позы перпендикулярно широкому прямоугольнику окна. Кадр сверху вызывает ассоциации с картой «Повешенный». Над лежащим склоняется мужчина, возраст которого сложно разобрать из-за скрывающих лицо ещё более длинных, чем у юноши, прямых светлых волос. Его невозможно перепутать с женщиной — специфика позы, широкие плечи выдают пол. И тем не менее, сама картина, показанная сбоку, напоминает обыгрывание сюжета пьеты в современном американском интерьере любителя мотоциклов — и с явным вампирическим оттенком. Мужчина, приникнув губами к солнечному сплетению лежащего, на первый взгляд, целует его. Присмотревшись, мы видим, что он, скорее, словно бы пьёт оттуда. Он делает последний глоток, с трудом сглатывая, и откидывается. Кадр сверху: запрокинутое лицо с закрытыми глазами. Мы подсознательно ждём потёков крови на губах, но их нет. По лицу пробегает судорога, а потом мужчина распахивает глаза, открывает рот и кричит — беззвучно, но со всей экспрессией чудовищного потрясения, переживаемой агонии, ужаса и боли.       Через крик он выпускает то, что должно обрести свободу.       Юноша, дёрнувшись, открывает глаза тоже.       Мужчина, обессилев, опускает голову, затем ложится рядом с юношей на ковёр.       Крупный план: они смотрят друг на друга и некоторое время мы не можем понять, удалось ли то, что было задумано.       Камера по очереди показывает их лица и сменяющиеся выражения.       От недоверия — к надежде?       NB. Возможно закончить на предыдущей сцене взгляда глаза в глаза. Пусть будет без расшифровки.