Тварь

— И что же произошло? — Рокэ, не спускал глаз с печального лица Ричарда, который все еще, прижимал к себе древний инструмент. Спросил, прекрасно понимая, что это не его дело, однако ж, отчаянно захотелось знать. Как вышло то, что вышло? Как ожившая вдруг история любви — в этом Алва, не замечавший за собой прежде такой чувствительности к чужим делам, не сомневался — превратилась для Окделла в нечто ужасное, испепелившее не только его род, но и саму память о нем? Юноша поднял на Рокэ полный тоскливой горечи взгляд: — Я предал его, — просто, и оттого страшно, произнес Ричард, скользя пальцами по грифу гитары. — Трижды… — Его чувства были не взаимны? — Алва постарался придать голосу более ровный тон, пряча нахлынувшее на него волнение. Перед глазами его вновь ожило счастливое, перемазанное гарью лицо Окделла, доверчиво подставляющего свою шевелюру под руку влюбленного маршала. Взаимность была, во всяком случае Рокэ имел удовольствие лицезреть ее зарождение. — Напротив, — совсем тихо подтвердил подозрения Алвы Ричард, поднимая на Рокэ полный боли взгляд, — я любил его… очень… — Тогда непонятно… — Рокэ выдержал этот взгляд, ощущая, что его с каждым мгновением затягивает все глубже, еще немного, и он легко поверит в то, что тоска и боль серых глаз, обращена к нему, что юноша влюблен… именно в него, а не в давно рассыпавшегося в прах древнего маршала, — Объяснишься? — Это сложно, но я попробую, — Ричард, рассеянно пробежал пальцами по струнам. Гитара печально вздохнула, добавляя атмосферности. — Я тогда был другим. Представьте юношу, приехавшего в столицу из глубокой провинции, воспитанного в строгости и до затылка напичканного россказнями о семейном долге, чести и положенной ненависти к врагу всех Честных людей, который ко всему прочему был еще и кровником. Мне всегда твердили: Рокэ Алва — смертельный враг, я дышал верой в это. Юноша говорил тихо, и Рокэ захотелось оказаться к нему как можно ближе, чтобы не упустить ни одного слова. Он хотел уже подняться и передвинуть свое кресло, но не успел. Ричард, видимо уловив это мимолетное желание, встал, осторожно кладя инструмент вместо себя, и подойдя к Рокэ, опустился на прямо на ковер, легким движением руки, разводя в камине огонь. — Так лучше? Рокэ молча кивнул, откидываясь на спинку кресла, запоздало сожалея о том, что выказал несколько преувеличенную заинтересованность. Мальчишка, устроился на полу, обхватив руками колени, как сделал бы любой парень его возраста, и, устроив на них подбородок, не моргая, уставился на горящий в камине огонь. Так он просидел несколько минут, словно обвыкаясь или вспоминая, позволяя Алве любоваться собой, побуждая проникнутся, и лишь спустя некоторое время продолжил свой рассказ. — Мне внушали, что сыновий долг требует непременной сатисфакции… Когда он соизволил взять меня к себе в оруженосцы, я был не в себе, соглашаясь, у меня был жар, я был сломлен предстоящим бесславным возвращением в Надор. Я согласился, оставшись один на один со своей растерянностью, за что после мучился виной. Когда же спустя время я понял, что не могу ненавидеть его. Заметил, что несмотря на вечные насмешки он неустанно вытаскивал меня из всех луж, куда мне удавалось угодить. Разглядел идущую от него теплоту и неравнодушие. Я, обнаружив все это, пришел в полнейшее смятение, испугавшись неправедного и невозможного отношения к тому, кого обязан был ненавидеть. Обливаясь слезами я, пошел на поводу у его врагов, прикрывая свою трусость и низость благими намерениями, и отравил его. Кинул яд в вино и, умирая от горя и стыда, глядел, как он его пьет. Невозможная низость, монсеньор… Рокэ забыл, как дышать. Он не сводил взгляда от несчастного лица юноши, по которому, блестя в свете камина, катились слезы, размывая границы реальности, увлекая Алву в давно минувшее прошлое. Ричард, глядя на огонь продолжал, забывшись: — Вы пили то вино, эр Рокэ, прекрасно зная о том, что я совершил… Я, кошки знают сколько лет провел в подземельях Лабиринта, но никогда не чувствовал себя гаже, чем в тот момент, — юноша всхлипнул, утыкаясь лицом в колени. Алва не сразу осознал это «эр Рокэ», но когда до него дошло, что Ричард видит в нем своего маршала, его словно прошило электрическим разрядом и подбросило прочь из кресла. Опустившись на колени рядом с плачущим Диконом, Рокэ обхватил юношу за плечи, прижимая к себе и гладя по русым, мягким волосам, уже не желая знать, что же там было за «трижды». Рокэ вообще сейчас не думал ни о чем, ощущая под пальцами шелковистую мягкость волос. Просто не мог. В особенности позабыл он о том, что утешает порождение Лабиринта. Были только горькие слезы влюбленного мальчика, растекающееся по библиотеке раскаяние протяженностью в Круг, и несчастный Ричард, доверчиво прижавшийся к своему вновь обретенному возлюбленному. Так виделось это Рокэ. — Вы можете простить меня, эр Рокэ? — заполошно бормотал он между всхлипами, прижимаясь к плечу Алвы горячим лбом, — это был так больно! Знать, что вы разочарованы, видеть презрение, ощущать ваше брезгливое безразличие… — Конечно, мой хороший, все будет хорошо, — бормотал в ответ Рокэ, не задумываясь о том, что не имеет никакого права раздавать подобное прощение. Его уже повело, закружило. Близость юноши, его надломленность и хрупкость сводили с ума, требовали защитить, утешить, приласкать. — Я не хочу больше туда возвращаться, — продолжал всхлипывать Ричард, прижимаясь к Рокэ сильнее, и лишая того остатков самообладания и осторожности, будя в нем безотчетное безграничное чувство нежности, переплетенное с отголосками чужой, безумной любви, искаженной болью разочарования — то, видимо просыпался в своем потомке древний маршал. — Не нужно возвращаться, Дикон, — шептал Рокэ, стискивая вздрагивающие плечи Ричарда, и отчаянно припадая губами к солоноватой коже шеи, целуя ее, — твое место здесь, рядом со мной…