Рокировка

      Брови Малфоя поднимаются настолько высоко, что становится больно, но на это он не обращает внимания. Шок от услышанного даже на мгновение вытесняет злость. Однако Уизли, тот самый, которого он дразнил за старые учебники и поношенную одежду в школе, взмахивает палочкой и, глядя полными уверенности глазами, посылает в Драко заклятье.       Завязывается поединок. Кабинет действующего министра магии терпит убытки: то тут, то там бьётся стекло, предметы валятся с полок. После удара Рона позади Драко в стене ползёт трещина. В ответ на это за спиной Уизли разбивается окно, выходящее на центральный, «входной» зал Министерства, где сейчас ведётся смертельная битва. Краем глаза Драко замечает, как осколки валятся на едва живого Кингсли, который затуманенным, растерянным взглядом старается уследить за происходящим.       Рон весьма неплох, по крайней мере, бьётся он лучше, чем ожидал Малфой. То ли он и впрямь не так плохо учился, то ли тёмные маги поднаторели его — неясно и уже неважно. Вывод из всего этого один: если не предпринять мер, волшебники так и продолжат обмениваться заклинаниями, пока не сорвут голос или же пока не случиться какая-либо случайность.       Но сколько ждать её — непонятно, а потому надо действовать самому.       — Зачем? — искусно поворачивая кисть, бросает Драко, отбивая атаку. — Почему ты с ними, Рон?!       Всё происходит слишком быстро. Рон ловко перескакивая с места на место, и теперь уже он оказывается рядом с министром, а не наоборот, как было прежде. В его глазах мечется гнев. Это совсем не те глаза, что знакомы были блондину по школе.       — Могу спросить о том же!       После краткой фразы он с новой, не пойми откуда взявшейся силой бьёт по блондину. Заклинание проскальзывает к самому лицу Драко, но тот успевает предпринять меры, из-за которых только пена волшебства долетает до тела.       — О чем ты?! — искренне вопрошает Малфой, мелькнув тревогой в собственных глазах.       Уизли вдруг выпрямляется, опуская палочку, и слизеринец замирает в замешательстве. Не успевает он и выдохнуть, как палочка Рона оказывается прямо у шеи раненого министра. Мужчина дышит тяжело из-за своего состояния, Рон — из-за отдышки. В его взгляде лишь решимость. Это и пугает, и удивляет.       Драко хмурится. Что он хочет сделать? Потребовать каких-то условий или же поведать свою историю, как коварный злодей перед своим главным преступлением в каком-нибудь маггловском романе, который однажды пролистал Малфой из интереса, будучи у Гермионы…       Ну конечно. Гермиона.       — Всё, что было у меня — теперь твоё, — заговорил Уизли, и сомнений в выбранном им пути теперь не было. — Ты отнял у меня лучшего друга, которого прежде ненавидел. Отнял любимую девушку, которую раньше презирал. Место среди волшебников в Волшебном мире, которое я заработал, будучи героем войны, ты отнял, работая в Министерстве.       Кингсли не был напуган. Возможно, едва ли не теряя сознание, он мало понимал происходящее, но всё ещё старался держаться.       Драко же был до глубины души поражён. Услышанное посеяло в его сердце семена холода и недоумения.       — Ты всё отнял, Малфой! — немного истерически выкрикнул Уизли, чуть подавшись вперёд.       — Люди могут сходиться и расходиться, — почти спокойно начал Драко, стараясь не вынуждать Рона делать поспешных и резких движений, — это нормально. Да, мы начали общаться с Гарри, и наше сотрудничество в работе переросло за её границы… — он сглотнул, заметив, как поменялось лицо Уизли в нехорошую сторону, и быстро продолжил. — Но вы с ним вместе росли. И ничто не может перечеркнуть ваши воспоминания и ситуации, которые вы побороли.       Мелкий и аккуратный шаг вперёд, который Рон не замечает.       — Говоришь о герое магической войны? Все твои подвиги остались в истории, Рон! А то, что я устроился в Министерство, никак не сравнится с тем, что ты сделал для людей. Почему мы не можем мирно сосуществовать: я — как мракоборец, а ты — как заслуженный ветеран?..       — Ты — не мракоборец! Ты был Пожирателем Смерти! Какое тебе Министерство, какая светлая магия?!       Его рука дёргается, и Драко нервно сглатывает.       — История моей семьи — лишь часть моей собственной. Я не обязан быть тем, кем являлась моя родня.       Взгляд его вдруг переменился. Теперь блондин заговорил много более искренне, чем прежде, как бы осознавая сказанное на ходу.       — Но ведь это и доказываешь ты, Рон, — произнёс он, делая более солидный шаг вперёд, — твоя родня — чистокровные волшебники, заступавшиеся, чуть ни единственные из себе подобных, за магглов. И где ты сейчас стоишь? Здесь, в кабинете Кингсли, наставив на него палочку. Ты примкнул к тем, кто просто так лишают жизни невинных. И это поступок героя войны?       Рука Рона, сжимавшая палочку, стискивается сильнее.       — Гермиона? Ты имеешь ввиду её, говоря о любимом человеке? Ты был ей лучшим другом, помогал ей переживать потери, ты навсегда в её памяти! Но, знаешь ли, многим известны ситуации, из-за которых она смогла обозначить тебя лишь как дру…       Уизли издаёт свирепый крик, вместе с которым отрывает палочку от горла Кингсли и обрушивает гнев вместе с «Авадой Кедаврой» на блондина. Стена позади него, успевшего отскочишь в сторону рушится — а эмоциональность и, в данном случае, предсказуемость Уизли сыграли на руку.       — Ты прав, Рон, — тяжело выдыхает Драко, подняв голову и не отрывая глаз от того, кто чуть не стал его убийцей, — мы и впрямь свершили рокировку.       Вдруг кто-то четвёртый оказывается в комнате, влетев в распахнутую дверь, и волшебники замирают. В сердцах обоих что-то колит, то ли от изумления, то ли от страха. Во взгляде же вошедшей мешается и то, и то. Она медленно переводит глаза с застывшего Драко с подтёками крови на нижней губе, локтях и порванном рукаве, на Рона, кажется, оледеневшего от ужаса, на удивление целого и сжимающего ещё поднятую палочку в руках.       Осознаёт она всё молниеносно, быстро, лишь взглянув на Кингсли позади Уизли.       — Рон… — шепчет она вместо сотни указаний к действиям и угроз, которые должна произнести потенциальному убийце министра магии. — И это — ты?..       В Роне вдруг что-то будто бы переменяется. Лицо его бледнеет, он сам словно робеет, глядя на шатенку на пороге, в чьих карих глазах плещется немая мольба. Парень делает шаг вперёд.       — Гермиона, прости… Это он! Это всё он, — указывает он на Драко, — это он меня вынудил! Он всё украл! Монстр!       На лице девушки отражается ужас, но голос её твердеет. Она, глядя на рыжего, боком подходит к Драко, останавливаясь так, что Уизли видит оба их лица.       — Что ты такое говоришь? — с неверием вопрошает она, вглядываясь в знакомые прежде глаза.       К горлу подступает ком. Голос начинает дрожать.       — Монстр? Так ведь это ты стоишь здесь, занеся над Кингсли палочку, а не он…       Рука Рона сама собой поднимается, вскидывается по направлению к Драко, а изо рта сами вырываются делаемые слова. Злость, гнев по отношению к противному Малфою закипают в его крови, когда он слышит от своей Гермионы такие слова…       …Но всё это сменяется ужасом, когда он слышит девичий крик.       Через секунду Гермиона падает на пол, но ударится не успевает — её подхватывает Малфой. Он, позабыв обо всем на свете, бросается на колени, аккуратно кладя на них голову девушки, чьё лицо застыло, словно маска. Едва заметная капелька — слеза — катится по ее правой щеке. А глаза, в которых помимо отчаянья, тоски и решимости не осталось ничего в тот момент, когда она бросилась в сторону заклятья, дабы заслонить собой Драко, теперь закрыты. Кажется, даже каштановые кудряшки, что сжимает Драко, отчаянно вглядываясь в девушку, потускнели.       Рон застыл. Ужас расплывается по всему телу, владелец которого мгновение назад был уверен в желании убить, уничтожить, разбить, отнять, вернуть… А в итоге всё вышло совсем не так, как он хотел.       Он что, и впрямь убил?.. Убил её? Ту, что хотел вернуть, ту что любил больше всего остального? Гермиону? Он убил Гермиону? Он ведь просто хотел вновь сделать её своей…       Пальцы безвольно разжимаются, но он даже не слышит звука, что издаёт палочка, касаясь пола. Слёзы затуманивают обзор, и он падает на колени, хватаясь за голову.       Так и сидят они с Драко, сжимающим тело девушки: в слезах, в отчаянии, в ужасе и в объятьях подошедшей не к ним смерти.       Малфой не замечает Рона и его действий. Забывает даже про Кингсли и про толпу убивающих друг друга людей снаружи кабинета. Он должен жаждать убить Уизли, поразить его заклятье, как поразил он Гермиону, но… Но он просто не может думать о чём-то другом помимо некогда светлого, улыбчивого лица девушки, что мертвенно-бледным покоится в его объятьях. На лицо это льются слизеринские слёзы.       Где она? Что с ней? Неужели она?..       Перед ней темнота. Она не видит ничего, начиная от каких-то стен, которые должны присутствовать в помещении, в котором присутствует она, и заканчивая собственными пальцами, которые она вытягивает впереди и силится увидеть.       Где она? Что с ней? Неужели она?..       И вдруг перед глазами мелькает едва заметный огонёк. Плохо осознавая ситуацию и всё то, что было перед тем, как она оказалась тут, куда попала, Гермиона делает шаг, боясь невидимой в темноте ямы, но шагает вроде бы по весьма твёрдой поверхности. Шаг и ещё, и оба спокойных. Она переходит на бег.       Погоня за светом оказывается совсем не долгой. Не успев осознать, каким образом, но она оказывается в комнате, залитой чистым белым светом, от которого приходится прищурится после тьмы, выставив пальцы. Но этот жест помогает плохо, ведь свет бьёт отовсюду.       И вдруг словно какая-то волна бьёт по ней, волна воспоминаний, заставляющая в миг вспомнить все последние часы. Праздник, битва. Драко, Кингсли, Рон…       Рон. Неужели это всё он?       Он устроил всё это? Примкнул к магическим террористам? Он убивал магглов? Чуть не убил Кингсли? И хотел убить Драко, в итоге угодив в неё.       Это сделал Рон, тот самый Рон — её лучший друг? Почему и зачем? А если это в какой-то степени из-за неё?..       Что-то касается её ладони, и она вздрагивает, резко вдохнув. Гермиона быстро оборачивается, отчего-то не поднимая глаз, а глядя лишь на свою руку, которую теперь сжимает большая, тёплая ладонь. Этот шрам на безымянном пальце от ожога петардой на четвёртом курсе. Этот рукав знакомой рубашки. Их она узнает из тысячи.       — Фред? — едва слышным, сбивающимся шёпотом произносит Гермиона, поднимая за миг наполнившиеся слезами глаза.       Это он. На неё смотрит знакомое веснушчатое лицо с добрыми, лучащимися хитринками глазами и согревающей улыбкой, разрушавшей все страхи. Он в той же одежде, что и тогда, второго мая, только она как будто совершенно новая. Кожа его настолько чиста, почти не бледна, но как будто светится изнутри.       — Гермиона, — произносит он, и слёзы её готовы хлынуть с новым порывом при звуке его голоса, что затих ещё несколько лет назад.       Она неимоверно сильно хочет кинуться ему на шею, но вместо этого стоит, боясь шевельнуться. Вдруг от лишнего движения он растает и больше не вернётся?       Они стоят на расстоянии шага, скрепив ладони, и не отрывают друг от друга глаз.       — Ты… Фред… Ты не представляешь, как мы все… Нам тебя… Проклятая война… И ты ушёл… Я так люблю тебя, Фред, знаешь? — выпаливает она на одном дыхании в страхе не успеть и вновь потерять его.       Он так по-родному, так знакомо, но так грустно улыбается.       — Я знаю. А ты знаешь, насколько люблю тебя я, поэтому даже говорить о том не буду, — произносит он, после чего раздаётся тихий добрый смешок, сорвавшийся с губ Грейнджер сквозь слёзы. — Но я должен сказать тебе другое.       Он немного серьёзнеет, но Гермиона готова выслушать всё, что он скажет, будь то хоть лекция по истории магии. Ей не важно: главное, тот, кого она полюбила больше всего на свете, сейчас рядом.       — Я знаю всё то, что произошло. Всё это — ужасно и бесчеловечно. В таких ситуациях прощать порой слишком тяжело, но… Это необходимо. Я не смог бы сделать этого и сам, если бы не знал, как все теперь должно быть. Но не все люди, совершающие скверные дела — злые внутри. Некоторые из таких просто встали не на тот путь.       — Где мы, Фред? — вместо всяких вопросов после речи Уизли спрашивает Грейнджер, не желая вспоминать о случившемся хотят бы тут, хотя бы пока рядом Фред.       Они оба обводят глазами свет вокруг.       — Мы там, где тебе быть не стоит, Миона. Тебе не нужно ещё вслед за мной. Ещё слишком рано.       Он улыбается ещё более грустно, чем прежде, и стены, невидимые вокруг из-за яркости, вдруг как будто начинают трепетать. Свет дрожит, словно он от свечи. Фред делает шаг назад, и рука девушки почти выскальзывает из его, из-за чего шатенка удивленно приподнимает брови, отказываясь осознавать то, что должно последовать за этим жестом.       — Нет. Нет, Фред, прошу…       — Люби тех, кто заслужил место в твоём сердце, — произносит он, делая ещё шаг назад. — Ни о чем не жалей. Всё будет так, как надо. Я всегда буду тебя защищать. Тебя и всю семью, так им и передай, но пусть только попробуют во что-то ввязаться!       От тоски не спасает даже его улыбка. Их руки разрываются, и он шагает куда-то в свет.       — Не надо, не уходи, Фред! Ну пожалуйста!..       Но он не останавливается. Он уходит.       — Я люблю и всегда буду любить тебя, Миона.       Она глядит ему вслед, моля остаться тихо и почти безмолвно от бессилия. А он уходит всё дальше и дальше, так далеко, что превращается в маленькую точку, которой раньше средь темноты явился ей свет.       — Прошу тебя, Фред… — шепчет она, прислонив к мокрым от слез щекам ладони и не в силах сдвинуться с места. — Не оставляй меня одну…