Дом, в котором плачут птицы.

Глава 9. Красные фонари. Тень. И психолог.

— Итак, нам нужно еще больше читателей! — заявляет Табаки на очередном собрании «Пустых страниц». — Ты решил на мировой уровень выйти? — язвит Дронт. — Нас читает весь Дом, мы достигли лимита, — подмечает Дикобраз. Я вижу, как в глазах Табаки гаснет огонь, он так желал добиться большего успеха, но уперся в стену (в прямом смысле этого слова). Я бы могла его мысленно пожалеть, если бы моя бедная голова не разрывалась от адских болей. Ночь сказок прошла… интересно. Это мягко говоря. Очень мягко. Очень-очень мягко. Я покосилась на пустующее возле себя пространство. Табаки сказал, что Курильщик сейчас на «курорте», тем самым он ввел меня в больший ступор. Курорт? В Доме? Если они его убили — могли бы так и сказать. Нет, нет, что за плохие мысли? Конечно же, он жив. Жив ведь, да? Книга, печальная девочка на вид лет четырнадцати, сжимала в пальцах рукава своей неприлично сильно растянутой кофты, из-под которых выглядывали длинные красные пальцы с обгрызенными ногтями. Черноволосый Дронт кривил свои тонкие губы и недовольно косился на Табаки, что задумчиво скользил взглядом по потолку библиотеки. Веснушчатый Дикобраз с торчащими во все стороны смольными волосами рассеянно стучал карандашом по столу. Я же изо всех сил старалась держать себя в сознании. — Значит, мы должны заставить весь Дом перечитывать наш журнал! — настаивает Табаки. — Послушай ты! Мы и так строчим рассказы и очерки целыми днями, Курильщик почти все карандаши в Доме извел на свои зарисовки, а тебя все не устраивает. Да ты сам…! — вопит Дронт. Я вижу, как лицо Табаки наливается краской от злости, моя головная боль усиливается, кажется, я теряю чувство страха. Поэтому успеваю вовремя встрять между парнями с гениальнейшей идеей: — Может, сделаем тематический выпуск?! — выпаливаю я, за мгновение до конца света или Третьей мировой. — Чего? — Табаки тут же переключает внимание на меня. — Например, можем посвятить выпуск Новому году. Я понимаю, что до него еще далеко, но раз уж этот выпуск будет особенным — стоит начать готовиться заранее. Шакал закатил глаза к потолку и приложил палец к губам, усиленно раздумывая над моим предложением. Дикобраз и Книга тоже ушли в какую-то прострацию. Дронт тихо пыхтел от недовольства в углу, бросая на Табаки гневные взгляды. — Хм, а это идея! Отличная работа, Безымянная! Ты ж мое солнце! — Табаки просиял, а все мы выдохнули от облегчения. — Как только вернется Курильщик, тут же заставлю его рисовать елки! — Так где он, говоришь? — Он в одном прекрасном месте. Курильщик, друг мой, если они держат тебя в заложниках, скажи мне. *** Кабинет психолога в Доме был еще одним миром. Стены здесь были приятного светло-зеленого оттенка, на них висели в рамках дипломы и картины с изображением моря, чаек, закатов и рыб. За большим светлым столом восседала она — психолог, высокая, красивая, с острым профилем и неизмеримо бездонными голубыми глазами. Я не знала ее клички, не знала ее имени, я вообще редко к ней обращалась. Нахождение в этом кабинете меня напрягало. Он был порталом в другую реальность, так сильно похожую на ту, из которой я пришла. Меня это дезориентировало, ставило в тупик, но я была обязана три раза в неделю приходить на занятия в этот кабинет. И вот сейчас, лежа на весьма удобной кушетке, отделанной коричневой кожей, я чувствовала, что внутри меня что-то рушится. Эта женщина не вписывалась в картину Дома. Хоть она и говорила на его языке, хоть она и выполняла его правила — она была свободной от его оков. Она приезжала каждый день на темно-синей машине, по форме больше похожей на деревянный ящик для инструментов. Она носила черную облегающую юбку и острые шпильки. На ее столе лежали журналы из того мира, и иногда она разрешала мне их читать. Статьи, фотографии, заметки, информация — это как глоток свежего воздуха после недели нахождения в подвале. Психолог исправно выполняла свои обязательства. Я узнавала тот мир, я вспоминала его. Я помнила свой родной город, некоторых людей, что окружали меня, пейзажи из детства. Я помнила поездку во Францию с кем-то, но я не знала «кто это», и сердце мое обливалось кровью. Я помнила, какое платье было на мне на выпускном в детском саду. Но я все еще не помнила себя. И это огорчало. Она заставляла меня рассказывать как прошел мой день. Про собрания «Пустых страниц», уроки, забавные истории, произошедшие в столовой, я рассказывала охотно. Но я никогда не говорила о двух вещах: моей ссоре с соседками и Стервятнике. Первые не хотели со мной разговаривать, лишь опускали глаза в пол, когда я проходила мимо или выжидающе смотрела на них. Наша комната превратилась в тюремную камеру, и все сломя голову старалась сбежать из нее. Чаки торчала в кофейнике, когда не нужно было делать или разносить заказы. Коготь слонялась по закоулкам Дома, о местонахождении которых я не имела ни малейшего представления. Мадонна спелась с Рыжей и еще какой-то придурковатой девчонкой. А я просиживала задницу в пустой комнате, по вечерам выбираясь на крышу. Со Стервятником после той ночи я не разговаривала. Завидев Птиц, я спешила ретироваться из места, где мы находились. Он опять начинал пугать меня. Аура Стервятника и его птенчиков была самой мрачной в Доме, если приглядеться, наверное, можно увидеть сгустки темной энергии над их головами. Но я лишний раз старалась на них вообще не смотреть. Психолог догадывалась, что я увиливаю от некоторых тем, но почему-то особо на это внимания не обращала. — Скажи мне, что ты почувствовала, когда впервые открыла глаза. — Не знаю, непонимание, наверное. Я хотела спросить у медсестры, как я здесь оказалась, а она спросила, как меня зовут. И тогда-то я и поняла, что ничего не помню. — Твое имя — у тебя с ним нет никаких ассоциаций? — Нет, — честно призналась я. — Но вы ведь знаете как меня зовут? — Знаю. — Но не скажите, — догадалась я. — В этом месте мне многого не говорят. — Имя, безусловно, очень важно для человека. Оно с нами на протяжении всей нашей жизни и с ним связано много воспоминаний. Быть может, если ты вспомнишь свое имя — тайна твоего прошлого откроется тебе. — Но как это сделать? Я знала ответ на этот вопрос. Она капает мне на мозг своими методиками с самого первого сеанса. Ее способы работают, но они бьют не в то место. Мне важнее вспомнить лица своей семьи, чем имена всех русских царей и текст песни гламурной группы из 80-х. Но я не могу это контролировать. Картинки сами всплывают в моей голове, как пузыри поднимающиеся со дна океана. Я устроилась поудобнее на кушетке, готовая слушать двадцатиминутный рассказ об устройстве человеческого мозга. Напротив кушетки висела картина. Кажется, она была совсем новой, в прошлый раз я ее не видела. Она казалась…живой. Настоящей. Словно это фотография, а не работа художника. Последние лучи солнца, что утопали в хрустальной глади воды, казались такими знакомыми и привычными, как будто я вижу это каждый день, но я никогда не была на море. Я не знаю, какого это увидеть собственными глазами бескрайние просторы синего моря, в котором вечером утопает солнце, а утром вновь возрождается подобно фениксу. Я никогда не слышала крики чаек, что переговаривались только на им понятном языке. И я не слышала шум прибоя, как волна ласкает одинокие камни и как гудят корабли, собираясь отправиться в долгое плавание. Всю свою жизнь я прожила в одном городе. Видела одни и те же улицы день за днем. И помнила это. Я знала это откуда-то. Сеанс заканчивается как обычно — моими пустыми обещаниями работать над собой и бла бла бла. Напоследок психолог одаривает меня взглядом своих бездонных глаз, и мурашки ползут по моей спине. Жуткая она тетка. Даже спорить с этим не стану. *** Передавали возможные осадки в виде снега. Жители Дома восприняли эту новость по-разному: кто-то воодушевился, кто-то безразлично пожал плечами. Ноябрь во всю властвовал над миром, но в бетонных стенах этого особо не замечалось. На улицу я выходила редко. Лестница на крышу подмерзла и покрылась тонким слоем льда, подниматься по ней с моим зрением и неуклюжестью было опасно. Некоторые из детей играли на улице, носились по чахлой траве, покрытой инеем, толпились около дерева, когда туда забирался Горбач и играл свои печальные мотивы. Последний раз я выходила на улицу три дня назад, после осмотра у врача, который сказал, что мне надо чаще дышать свежим воздухом. Я минут десять потопталась на крыльце и ушла обратно в теплое помещение. Тогда я осознала, что у меня совсем нет зимних вещей. Осеннее пальто уже не согревало, студеный ноябрьский ветер пробирался под тонкую кожу моих ботинок. Видимо, зимой мне придется торчать в Доме безвылазно. Персонал решает как-то подобные проблемы? Но к кому мне обратиться за помощью? К жуткой Крестной? К размалеванной Душеньке? К острозубому директору? Кому есть дело до бедной сиротки с потерей памяти? Сиротки ли? Может, у меня есть родственники? Может, они просто не знают, что я здесь, и теперь ищут меня по всей стране или им просто наплевать на меня, и они решили отправить меня сюда, чтобы не нести ответственность. Второе больше похоже на правду. У меня никого и ничего нет, кроме клочков непонятных воспоминаний, плюшевой белки и слез, что я никак не могу выплакать. *** — Курильщик! — кричу я, завидев в конце коридора знакомый силуэт на инвалидной коляске. - О, привет! — бодро поздоровался он. — Где ты пропадал? Табаки сказал, что ты на каком-то «курорте». — Сомневаюсь, что изолятор можно назвать курортом, но я отлично провел время. Только представь — ты один во всей комнате, никто не достает тебя, не храпит под ухом, не чавкает, не грызется, не играет в карты, не пьет скверный кофе. Только ты и твои мысли. — Звучит… здорово. — Тебе бы там побывать! — Не слышала я, чтобы кого-нибудь из девчонок туда хоть когда-нибудь отправляли. — Ты всегда можешь стать первой. Его слова заставили меня задуматься. Перспективы добровольно провести в одиночестве целый день в отдельном помещении меня манила и влекла себя, как путника оазис в адски жаркой пустыне. Побыть наедине с собой… Будто бы я не этим занималась последнюю неделю, общаясь только с психологом и с ребятами на собрании «Пустых страниц». Но это было не то. Я чахла и изнывала непонятно от чего. Мои кости скрипели, как старые велосипедные спицы. Голова гудела от слишком долгих раздумий. Лицо опухало после сна и покрывалось мелкими красными пятнами, но стоило мне умыться, как они проходили. Кажется, у меня была мигрень, но доктора уверяли меня, что она давным-давно прошла. Я не рассказывала им про прячущиеся тени, которые я видела в углах дома. Это все от нервов — твердила психолог и с умным видом записывала что-то в свой блокнот. Это от одиночества, — хотела сказать я, да сил не хватило. Вынужденное одиночество намного хуже того, что подарит мне день в изоляторе. Оставшись одна в желтой комнате, я буду знать, что сама приняла это решение и мне будет спокойнее. Идя по коридору Дома, рассматривая рисунки Леопарда и других творцов, я чувствовала, что сама постепенно превращаюсь в безымянное произведение искусства какого-то неудачника. Сюжет полон дыр и неточностей, все персонажи абсолютно нелогичны, а место действия уж чересчур сюрреалистично. Мне бы сбежать с этих страниц, измазанных бесцветной краской, да кто бы на выход указал. Черная тень нависает надо мной. Скалит зубы в невидимой ухмылке. Она переплетается с моей собственной тенью, захватывая ее в свой плен. От этого вида мне становится жутко. Грешу на вернувшуюся мигрень, но раньше не было так жутко, чернота не проникала в вены, тень не косилась так насмешливо в мою сторону и не поглощала так настойчиво мой силуэт. А потом мужской грубоватый голос прохрипел над моим ухом: — Ты свободна сегодня вечером? Я инстинктивно шарахаюсь от него. Краем глаза замечаю, что незнакомая жаждущая тень пропадает. А рядом стоит Стервятник в своем привычном черном одеянии с тростью в левой руке и звенящими серьгами в ушах. Вижу его и чувствую небывалое облегчение. Наверное, я еще никогда не была так рада его видеть. — Что прости? — выпаливаю я, тупо уставившись на него. — Ты свободна сегодня вечером? — повторяет он, всматриваясь в меня, словно знает, что я только что видела и о чем думала. Неуверенно киваю, а он в ответ улыбается уголками губ. — Тогда я зайду за тобой в восемь. — Зачем? — спрашиваю я. — Свидание, — говорит он, пожимает плечами и испаряется, практически не хромая. Я пялюсь ему вслед долго. Так долго, что Табаки приходится проехать мимо меня три раза, чтобы я смогла его, наконец, заметить. - Как жизнь? — весело спрашивает он, вертя что-то разноцветное и шерстяное в руках. — Почему Птицы всегда в черном? Он опешил от моего вопроса, кажется, я впервые застала его врасплох своим вопросом. Табаки, худой, ушастый, увешанный всякими железками и цветастыми штуками, похожий на гнома из сказок, вдруг одним своим видом поселил в моей душе кусочек света. — Безымянная, солнце мое, ты же умная девочка, но не замечаешь иногда самых очевидных вещей. У людей не так много причин чтобы всегда носить черное. — Они в трауре, — догадываюсь я, а Табаки довольно кивает. — Но… — Брат Стервятника. Давно это было, вещи такой давности принято забывать, но, как видишь, не у всех получается. — Но даже после стольких лет, он все еще носит с собой эту боль? — Его боль настолько сильна, что вполне способна приобрести реальные черты. Табаки хмурится, словно та боль, о которой он говорил, охватила и его. — Но жизнь такая штука, что и про боль можно забыть и желанный приз урвать. Нужно лишь попасть на правильный круг. Смысл его слов так и остался мне неясен. *** Зеркало явно врет. То, кого я вижу в нем, не может быть мною. Алое платье. Тревожное алое платье с юбкой-солнцем. Красная помада на губах. Как роковая красотка из какого-нибудь фильма про шпионов. Только я не красива и под юбкой я не прячу заряженное оружие. Отражение фальшь, как и вся моя остальная жизнь, но мне придется поверить в то, что красавицы в алом платье это я, мне придется перестать искать подвох и с поднятой головой придется пойти навстречу судьбе. Вот только туфель подходящих у меня нет. Кеды безнадежно испорчены, грубые черные ботинки не подходят, больничные тапочки тем более. Босиком идти? - Кхм, — кто-то многозначительно кашляет у меня за спиной. Чаки, молча, протягивает мне аккуратные черные лодочки. Кроме нас в комнате больше никого нет. Коготь слоняется по коридорам с Логами, Мадонна торчит у Рыжей. Только Дездемона урчит во сне, забившись под кровать. — Спасибо, — говорю я, осторожно беря подарок в руки. — Ты прости, — начинает Чаки, но я качаю головой. - Это ты прости. Мне не стоило вас оставлять. — Ты имела на это полное право. Соглашусь, со стороны наше поведение выглядит чертовски странно, но паранойя и страхи сильнее нас. Я ее понимала. Страхи грызли не меня одну, и это успокаивало. Смешная Чаки с шилом в одном месте, вдруг резко стала какой-то серьезной и взрослой, словно вдруг решила оправдать свой статус самой взрослой в комнате. Я обняла ее, туфли упали на пол. Чаки в ответ благодарно прижалась ко мне. На свидание она провожала меня как сердобольная мамочка. Мы посмеялись над таким сравнением и все те дни, проведенные в молчании, разом позабылись. Стервятник встретил меня на перекрестке, по-прежнему облаченный во все черное. Мне остается только гадать, что творится в голове у птичьего Папы. Дебри в его голове для меня слишком запутаны и непроходимы. Если подумать, я совсем ничего о нем не знаю, но почему-то иду с ним на свидание. Но если такова судьба и желание самого Стервятника, то я с радостью окунусь в джунгли его мыслей и распутаю все узлы из лиан в его голове. Я, молча, следую за ним, изучая его широкоплечую немного сгорбленную спину. Его трость со стуком касается пола, этот звук эхом разносится по пустому коридору. Не думала, что в Доме может быть так тихо. Он ведет меня к Кофейнику. Придерживает для меня дверь, и я проскальзываю в место, пахнувшее когда-то кофе, спиртом и мазями от прыщей. Но теперь здесь пахнет иначе. Кажется, это сандал или какие-то другие благовония. Воспоминания уносят меня в Ночь сказок, в тот терпкий сосновый запах и в те горячие руки Стервятника. Я мотаю головой, красные фонари под потолком плывут перед глазами. Красные фонари играют с сознанием. Их свет струится лепестками по темным стенам, едва достигая пола. Красный цвет кружит перед глазами, словно я попала на безумную карусель без тормозов. Красный, как кровь. Красный, как мое платье. Красный, как тот закат, когда я впервые попала в это место. Я изо всех сил зажмуриваю глаза и медленно считаю до десяти. Меня отпускает, но этот красный цвет все еще больно пульсирует где-то на подкорке моего мозга. — Ты в порядке? — спрашивает Стервятник и осторожно дотрагивается до моей руки. — Да. Лгу так искусно, что сама в это верю. Внутри меня разгорается буря из противоречий, страхов и сомнений. Мне словно дали приглашение в сам ад, а личным проводником назначили коварного змея-искусителя в лице вожака Птиц. Он играет на струнах моих нервов, проводит по ним лезвием острого ножа, но на деле это выглядит как успокаивающее поглаживание моей руки. Мир раздваивается перед моими глазами. Одна его часть представляет из себя привычный Кофейник Дома, с китайскими фонариками на потолке и склеенной кое-как барной стойкой. Другая же мерцает зловещим красным цветом, отдает эфирными маслами и подталкивает меня в объятия скользкого змея. Но Стервятник не змей. Он — Птица. И это понимание возвращает меня в реальность. В настоящем Стервятник, уже не такой зловещий и пугающий, но все такой же притягивающий и таинственный, что смотрит на меня своими золотыми глазами и ласково держит мою руку в своей. Холод его колец обжигает мою кожу и отрезвляет меня, я глупо улыбаюсь, борясь с желанием броситься бежать. Я имею смутные представления, на что похоже обычное свидание обычных людей в обычном ресторанчике на обычной улице. Но я отбрасываю лишние мысли, потому что в этом Доме ничего обычного не бывает. И пара у меня тоже далека от нормальной. Вожак Птиц держится в стороне ото всех. Или это все остальные обходят его стороной? Но почему? Потому что от Стервятника пахнет смертью? Или он несет с собой смерть? Нет, это бред. И вообще, я на свидании, а на нем не престало думать о смерти. Я рассказала ему о последних новостях «Пустых страниц», рассказала о вечных перепалках Табаки и Дронта. Стервятник даже предложил провести воспитательную беседу со своим птенцом, но я отказалась, ссылаясь, что Дронт вполне себе взрослый малый и сам может решать все свои проблемы. Я даже более подробно, чем на Ночи сказок рассказала ему о своей перепалке с соседками, о трогательном примирении с Чаки и о том, как она помогла мне с обувью для сегодняшнего вечера. А Вожак Птиц все слушал и слушал с явным наслаждением, подперев подбородок рукой и изредка вставляя свои комментарии. На мои вопросы он отвечал скупо, но про своих «деток» и их достижения рассказывал более охотно. Но большую часть времени, между своими ответами и попиванием красной жидкости с вишневым вкусом из бокала, он смотрел на меня. Ловил каждое мое движение и проникал ко мне внутрь своими золотистыми глазами. Я более чем уверена, что на меня никто так не смотрел. Он не говорил ничего о моем платье, внешности, красоте, но я видела в его взгляде немое восхищение и некое желание обладать всем этим. Я представила, как тело Стервятника обволакивает меня, забирает в свой плен, как некогда сделала это его тень с моей тенью в моем разыгравшемся воображении. И отличий у реальных тел и их теней практически не было. Краснею и залпом осушаю бокал. Терпкая вишня бархатом расстилается во рту. Это не сумасшедшие химические напитки Шакала, но эффект от красной жидкости похожий. Ловлю себя на мысли, что хочу вернуться в ту ночь, картинки того, как Стервятник берет меня в свой плен, настойчиво терзают голову, заставляя полыхать не только щеки, но и все остальное тело. И он это понимает, знает, какие мысли завладели моей бедной головушкой, и ему это нравится, он доволен — по глазам вижу. Наверное, свет давно уже выключили. Пора возвращаться к себе в комнату пока не начали происходить странные вещи. А они, я уверена, должны были произойти, чует мое нутро. — Мне пора к себе, — неуверенно говорю я, оставляя пустой стакан в сторону. — Нам ни к чему торопиться. — И все же… Он меня понимает. Он слишком проницательный, знает меня лучше меня самой. И меня это немного пугает. Свет в коридоре действительно выключили. Отовсюду раздаются звуки, пугающие мое не на шутку взыгравшее воображение. Поэтому я с радостью беру Стервятника за руку. Зачем-то прошу его спуститься на первый этаж, где окна чистые и выходят на дорогу. А за окном идет снег. Белый и чистый. И холодный, наверное. Я даже помню его вкус. Стервятник прижимается ко мне со спины, кладет свои руки на мою талию, а голову на плечо. И тоже смотрит на снег. Бросаю взгляд в сторону, где в свете уличных фонарей живут наши тени. И на мгновение мне показалось, что тень Стервятника вот-вот сдавит мою в своих объятиях настолько сильно, что она рассыплется на мелкие кусочки. Но видение быстро пропало. Или эта тень не была простой игрой воображения?