Исповедь зверя.
Вбирай все мненья, но храни своё.
У. Шекспир.
Из леса не сбежишь. Он такой густой, что в трех метрах от базы перестаешь ориентироваться. Заблудишься и пропадешь, глупая девчонка. А нам потом искать твои останки. Твоя мать сбежала, и что с ней стало? Черт его знает. Может добралась до города, а может и нет. Все ж таки, наверное, она добралась, иначе псы бы ее давно нашли. Не говори глупость! Какой колледж красоты? Ты идешь в кадетское училище! *** Коготь внимательно смотрела на дорогу, нервно сжимая в руках лямку своей дорожной сумки. На нее – черную тонкую высокую фигуру – косились люди. Это внимание ей не нравилось. Но она должна была стоять на обочине дороги перед вокзалом, должна была быть заметной. Коготь забыла какого это, когда твой внешний вид вызывает непонятное любопытство у окружающих. Как будто бы каждый прохожий считает своим долгом коситься на нее и пренебрежительно качать головой. Словно у них своих дел нет. Одна назойливая старушка даже сказала ей: «Побойся Бога, деточка». Бога Коготь не боится. Впрочем, как и много другого. У нее один страх – Смерть, и от нее ни бог, ни вид послушной и невинной девочки-ангелочка не убережет. В Доме внешний вид Когтя не вызывал такого ажиотажа, как на привокзальной улице. В Доме вообще всем было абсолютно наплевать носишь ли ты пышные юбки, армейские штаны или кожаные леггинсы. Конечно же, нашлась бы парочка остряков, вроде Чаки, которые бы непременно подшутили над ее схожестью с Логами, но одного грозного взгляда хватало, чтобы они заткнулись. А Чаки Коготь слишком сильно любила, чтобы обращать внимание на ее выходки. Да и в целом Чаки многое прощалось. Это же Чаки. Коготь невольно подняла голову, дыхание перехватило, кожа покрылась коркой льда. Он стоял в нескольких метрах от нее, через дорогу. Высокий, широкоплечий, черноглазый. Отец. Они виделись несколько лет, которые казались Когтю вечностью. Он стал таким чужим и далеким, Коготь, живя в Доме, с трудом вспоминала его внешность, голос, привычки, повадки. За все эти годы он стал для нее безликим призраком прошлого, которое, однако дало о себе знать. Она хорошо помнила только глаза. У отца был тяжелый взгляд и тяжелый кулак, которым он бил по столу, когда был зол. Скажи спасибо, что по столу, а не по твоему лицу. Кирин отец бил по лицу… Скажи спасибо… Он не в военной форме. Даже как-то непривычно. В ее воспоминаниях он всегда был в камуфляже, словно этот наряд был частью его кожи, неотрывно пришитый к ней. А в этих потертых джинсах, серой клетчатой рубашке и джинсовой куртке он был слишком… приземленным. Видимо, эти шмотки - часть его немногочисленного гардероба, которую он захватил из гражданской жизни. - Привет, - тихо и хрипло произнес отец, неловко, по-офицерски заломив руки за спиной. - Привет, - глухо отозвалась Алиса, старательно избегая его взгляда. Пожалуй, его глаза она хотела забыть сильнее всего, но не могла. Потому что каждый раз, смотря в зеркало, она видела их. Единственная черта, которая досталась от него, остальное мамино. И хорошие волосы, и бледная кожа, и черты лица, и крепкие ногти. И диабет возможно тоже. Глаза у отца были выразительнее, глубже, брови гуще, поэтому его грозный взгляд пробирал до чертиков. У хорошего командира бойцы все по глазам понимают. Алиса понимала. Сейчас он был смущен и обеспокоен. - Как ты себя чувствуешь? Алиса чуть было не поперхнулась от смеха. - Нормально. А ты? - Тоже. Неловко. Как же неловко. До противного неловко. Хочется начать сжимать пальцы и глупо качаться на пятках. Лишь бы убежать от давящей тишины привокзальной площади, на которой прямо сейчас встречаются и прощаются десятки людей, мимо которой проезжает сотни машин, но на которой так одиноко и страшно, что чувствуешь и слышишь, как капли собственного пота скользят по коже и разбиваются о землю. Что ты трясешься, как кролик? Стреляй давай! - Пойдем? Правда я припарковался далековато, машин очень много. Алиса неловко и заторможенно кивнула. - Давай сумку. Алиса удивлённо посмотрела на протянутую ладонь и опять с трудом сдержала усмешку. - Сама донесу. Отец отдернул руку, словно на нее вылили кипяток. Не ной. За тебя никто твои вещи таскать не будет. Отец отвел ее за вокзал, где в паре десятков метров располагался супермаркет. Старенький серый форд Алиса помнила смутно, ведь их семья очень редко пользовалась гражданской машиной. В салоне пахло кремом для обуви и освежителем «Елочка», весело болтающемся на зеркале. На приборной панели сидел бульдог, покачивающий головой. Алиса не хотела садиться на переднее сидение, но на заднем была огромная свалка каких-то вещей. - Что это? – спросила она. - А, забыл сказать. Мы переезжаем. Не думаю, что в военном городке есть какие-то перспективы, особенно для тебя. Ты уже думала о своем будущем? Будущее, значит? У Когтя было будущее, у Алисы нет. Коготь мечтала открыть свой салон красоты и делать людей счастливыми. А еще она хотела научиться плавать и сгонять с Безымянной и Чаки на море. Коготь знала себя и знала, чего она хочет. В ее жизни было все распланировано, все четко разложено по полочкам. А вот Алиса словно недавно появилась на свет. И с чего бы это отец решил оставить свою службу? Этот вопрос вертелся у Алисы на языке, но задать она его не решилась. - А у тебя какие планы на будущее? – отец улыбнулся, как будто бы его обрадовал этот вопрос. - Старый друг, ты его, наверное, не помнишь, предложил мне место в своей строительной фирме. - Ммм, круто… - Красивые ногти, - бросил отец, выдавив неловкую улыбку. Ногти у Алисы и вправду красивые. Единственная гордость. Вчера она выкрасила их в кроваво-красный цвет. Кира шутила, что этими ногтями Коготь будто бы проткнула свою жертву. Все-таки, шутить Кира не умела. - Ага, но автомат с ними держать будет неудобно. Его пальцы крепко сжимали руль, до побеления костяшек. Руки у него грубые – Алиса это хорошо помнит. Она не знает почему решила его выбесить. Просто сейчас он казался таким уязвимым, таким беззащитным и слабым. Алисе вдруг показалось, что сейчас он чувствует и понимает всю ее боль. Ей хотелось накинуться на него с обвинениями, обозвать, оскорбить, расцарапать этими ногтями его лицо, чтобы шутка Киры стала оправдана. В ней проснулась маленькая девочка, которую все бросили. Маленькая Алиса, которая была никому не нужна. Или нужна? Отчего-то ей вспомнился один эпизод из детства. Такой далекий, забытый, словно он не часть ее жизни. Он возник так внезапно, проявился подобно фотографии с пленки. Алисе три. Кажется, в этом возрасте ей было простительно носить нелепое желтое платье с узором из мелких ромашек и косички, перевязанные белыми лентами. Кто мог знать, что эта девочка через десяток с лишним лет сменит очаровательное платье и косички на пачку сигарет и извечные уколы. Первые чтобы не подохнуть от нервов, вторые, чтобы просто не подохнуть. А еще этой девочке было простительно плакать из-за разбитых коленей, сидя на асфальте посреди небольшого дворика военного городка. Алиса утонула в воспоминании. Да, это была весна, май. Тот редкий сладкий май с чистым голубым небом, с запахом нагретого солнцем шифера, непонятных желтых цветов и игристой газировки, которую мама иногда покупала. Но сейчас главной проблемой были колени. И надвигающаяся фигура отца. Взрослая Алиса в теле маленькой сжалась от страха и велела младшей заткнуться. Но трехлетка только громче всхлипнула и протянула к отцу. - Так, что тут у нас? – притворно серьезно спросил отец. Все та же неизменная форма, черные идеально начищенные ботинки, прилизанные русые волосы. Все, как и всегда, только глаза почему-то добрые. - Кажется, у нас серьезное ранение. Отец протягивает руки и ловко поднимает маленькую Алису, что тут же обхватывает его шею руками. Взрослую трясет от этих прикосновений и предполагаемых последствий. Маленькая Алиса еще громче всхлипывает. Взрослая умоляет ее замолчать. - Настоящий боец не должен плакать, - говорит отец. От этой фразы слезы начинают течь и у взрослой Алисы. А потом грубая мужская рука ласково хлопает по спине и вытирает слезы, говоря: - Ну что ты, зайчик? Сейчас мама все мигом вылечит. Взрослая Алиса изумленно застыла. Так не бывает. Это не правда. Он не может быть таким. Он должен был накричать, сказать, что только слабаки ноют из-за такого пустяка, назвать ее тряпкой, заставить ее подняться и дальше заниматься своими делами. Зайчик. Как глупо. Она Коготь. Она зверь. Страшный и смертоносный. Она не зайчик. Она не белая и пушистая. Она черная, покрытая шипами и ядовитая. Коготь долгое время не могла понять, кто же она такая. В первой школе-пансионе ей внушали, что она – монстр, несдержанный, необузданный, опасный. Коготь знала, что она не принцесса, но сравнивать ее с чудовищем… Стандарты образования оставляют желать лучшего. Но ведь это же правда. Из нее растили бесчувственного расчетливого солдата, а выросло… Что из нее выросло? Коготь не стала хорошим солдатом. Да и принцессой тоже. Коготь понимала, что она – это «что-то непонятное» с длиннющими ногтями, в косухе, с огромными стрелками на глазах и неряшливой копной волос на голове. Но лучше быть «чем-то непонятным», чем несчастной восковой фигурой, которую лепили другие люди. Алиса смотрит на своего отца. Вся жизнь и все обиды проносятся перед ее глазами: военный городок, уход матери, строевые подготовки вместо пряток, болезнь, предательство отца, Дом и новый друзья. Все это собирается в один огромный шар и улетает в воздух. Наверное, где-то там в атмосфере он лопнет. Но Алисе все равно, ведь она уже отпустила его. Алиса смотрит на свое отражение в стекле машины. Мелькающие за окном деревья сливаются с чертами ее лица. Алиса смотрит и видит себя. Видит «что-то непонятное» и улыбается ему. Отец странно косится на нее, но ей все равно. Алиса смотрит на саму себя. Она наконец-то нашла себя. И больше она себя не потеряет. Алиса уткнулась лбом в стекло и притворилась спящей, надеясь разобраться во всем. Что-то теплое накрыло ее. Джинсовка. Та самая, все еще хранившая запах его и маминых духов. Наверное, это просто игра воображения. Вещи не хранят запахи так долго. Мамины духи. Ну, конечно же. Жутко дорогущие, единственная роскошь, которую она себе позволяла. Но этот запах нельзя было ни с чем перепутать. Он был взрослый. Алиса считала, что, когда вырастет, она будет пахнуть также изысканно и дорого. Но она пахнет дешевыми сигаретами. Отчего-то стало противно от самой себя. Мама. Да, мама. Она когда-то была. А потом исчезла. Кирина мама умерла от болезни. Мама Марии должна была сегодня за ней приехать. А Алисина просто растворилась в воздухе, оставив от себя лишь некоторые вещи, да флакон духов. Его отец разбил об стену в первую же ночь. Кира бы сказала, что это очень символично. Это странно, когда люди пропадают. Вроде бы просыпаешься утром, идешь на кухню, твердо уверенный, что там тебя ждет готовый завтрак и добрая улыбка. А встречаешь лишь холодную комнату из-за открытой форточки. И грустно накатывает осознание. Начинаешь готовить себе завтрак, убеждая себя, что все в порядке. Идешь в школу, и опять все в порядке. Делаешь уроки, и снова все в порядке. Ужинаешь с отцом, и вы оба пытаетесь сделать вид, что все в порядке. А потом ночью плачешь, зажав рот рукой, потому что ты совсем не в порядке. Хотела бы она кричать об этом да не умеет. Алиса нервно дернулась, джинсовка сползла. - Спи спокойно, зайчик, - грубая рука ласково поправила куртку. Алиса разрыдалась.