Слезы ребенка.
Да будет свет, когда душа во мраке!
У. Шекспир.
У Чаки – солнце в волосах. Оно прячется между ее кудрей и отбрасывает лучи на ее щеки. Чаки – это лето. Юное, безоблачное лето, пахнущее арбузными дольками, мятными леденцами и полынью. Последний запах у Чаки ассоциировался с настойками, которые готовила ее мать, считая, что полынь повышает аппетит. У Чаки в душе лето – июньская роса, июльские цветы и августовский ветер. У Чаки в сердце лето. Чаки – лето, которое однажды закончится. *** В день отъезда Чаки была непривычно тихой. Она ходила хвостиком то за Безымянной, которая чувствовала себя особенно неловко в ее компании, то за Когтем, которая нервничала и слишком много болтала, видимо, предстоящая встреча с отцом не могла оставить ее равнодушной. Когда Коготь скрылась в ванной комнате, а Безымянная смылась под предлогом попрощаться с Книгой, Чаки ощутила острое одиночество. На столе, где раньше громоздились баночки и коробочки со всевозможными стеклярусами и бусинами, из которых Чаки создавала свои творения, теперь сиротливо лежал один лист бумаги – письмо от мамы, которую она не видела слишком давно. Чаки смотрела на письмо, как на тикающую бомбу, готовую разнести все вокруг к чертям собачьим за считанную секунду. Но смысла приближаться к письму не было – Чаки заучила его наизусть. В нем мама говорила, что приедет часов в десять утра на арендованной машине и они сразу же поедут домой. Дорога займет всего полтора часа, но она на всякий случай сделает для девочек бутерброды и возьмет термос с чаем. А еще она очень соскучилась, но это так… неважно. Безымянная тихо проскользнула в комнату. Сейчас человека она напоминала мало. Осунувшаяся, бледная, всем своим видом дававшая понять, что страдает. Чаки это не нравилось, она не любила скорбь, но понимала, что тоска Киры оправдана и от нее так просто не избавишься. Чаки надеялась, что смена обстановки пойдет ей на пользу, ведь стены Дома пропитаны неприятными воспоминаниями, а за их пределами можно вдохнуть свежего воздуха. - Ты уже со всеми попрощалась? – спросила Кира. Чаки хлопнула себя по лбу. - Дракон! Забыла этого чувака! Сейчас вернусь, я быстро. И она мигом покинула комнату, оставив Безымянную наедине со своими мыслями. Искать Дракона долго не пришлось. Его видно издалека, как и любую другую Птицу. Да и из-за огромного роста и темных волос его было видно издалека. Чаки с размаху запрыгнула на него и повисла на его шее, подобно обезьянке. Дракон пару секунд возмущенно попыхтел, а потом, смирившись, подхватил ее под коленями, не давая Чаки упасть. - Откуда столько прыти? Задавать подобный вопрос в адрес Чаки было бессмысленно. - Я хорошо позавтракала! - А я вот нет, каши мало съел, поэтому долго держать тебя не смогу. Слезай давай! Чаки спрыгнула на пол и встала перед Драконом, уперев руки в бока. - Ну, и в чем дело? – спросил он, скрестив руки на груди. - Как это в чем?! День подходит к концу, а ты даже не соизволил попрощаться со мной! Тоже мне! Джентльмен! Дракон раздосадовано опустил руки и раскраснелся от смущения. Чаки, наверное, впервые увидела подобное буйство красок на лице Птицы. Дракон раскинул свои длинные руки в стороны, приглашая в свои объятия. Чаки, не раздумывая, прижалась к его груди. Дракон обнял ее своими ручищами и положил подбородок на кудрявую макушку. Чаки вспомнилась их первая встреча на одном из мероприятий, они тогда оба сочли, что оранжевое пятно от пролитого сока на рубашке Акулы – крайне забавная вещь, но не помешало бы разбавить композицию другими цветами, поэтому Чаки вылила на него шоколадный коктейль, а дракон – вишневый сок. Картина вышла замечательная, да и наказание отбывать вдвоем было весело. Так и подружились, а теперь надо прощаться. - Я буду скучать, - пробубнила Чаки в его свитер, который пах сигаретами, пеной для бритья, терпким одеколоном и мужчиной (последнего она за Драконом обычно не замечала). И когда он успел так возмужать? - Я тоже, - тихо отозвался Дракон и оставил долгий поцелуй на ее волосах. *** Чаки не сомкнула глаз этой ночью, ворочалась с боку на бок, стараясь игнорировать нервную дрожь во всем теле. Ее тошнило, как перед сложной контрольной или очередным приемом у врача. Утро наступало очень долго, как только первые лучи солнца проникли в комнату, Чаки вскочила и умчалась в ванну, попутно уронив все чемоданы и разбудив, наверное, весь этаж. Не обращая внимания на брань Когтя и прилетевший в вовремя успевшую закрыться дверь тапок, Чаки умывала свое лицо ледяной водой, надеясь скрыть следы бессонной нервной ночи. Но до приезда мамы оставалось еще полтора часа и Чаки не знала, куда себя деть. Она поминутно вскакивала со своей кровати и принималась ходить из угла в угол, выглядывать из окна, на сотый раз проверять содержимое чемоданов. Она была готова залезть и в чемодан Когтя, но грозное предупреждение о расправе остановило ее. Кира была грустной и молчаливой, Коготь - злой и угрюмой, Чаки – нервной и болезненной. Не так она представляла себе последний день в Доме. Чаки думала, что у нее будет похмелье после бурной и веселой вечеринки, но на деле атмосфера в комнате больше напоминала клинику для страдающих хронической депрессией. Стрелка на часах медленно, но верно приближалась к семи часам. - Пора, идемте. Я вас провожу, - сказала Коготь, поднимаясь с кровати. Кира без слов взяла свои вещи и встала рядом с дверью, ожидая Чаки, но та словно приросла к кровати и от страха не могла сделать ни движения. Пришлось Когтю брать все в свои руки: и одеревеневшую Чаки и ее чемоданы. Утро было приятным. Светило солнышко, пели птички, но от вида полумертвой Чаки природа будто бы затихла, прибывая в шоке. Постаревшая мама стояла возле небольшого красного автомобиля, которые перестали выпускать, кажется, лет двадцать назад. На ней была извечная длинная строгая юбка в серую полоску и черный джемпер, застегнутый на все пуговицы, тонкие жирные волосы были собраны в низкий пучок. Блеклые глаза, как у рыбы, казалось, всегда были чему-то удивлены или чем-то напуганы, а тонкие почти бесцветные брови сложены домиком, словно их хозяйка в чем-то очень искренне раскаивалась. Чаки неловко махнула рукой, Кира же в отличие от нее поздоровалась правильно, даже не забыла представиться и пожать маме руку. Коготь неловко попрощалась с ними, чмокнула в щеку и исчезла – темнота коридоров Дома поглотила ее. Чаки почувствовала, как между ними разверзлась непреодолимая пропасть. Стало еще тоскливее. Они закинули вещи в багажник и сели в машину. Чаки заставила Киру сесть на переднее сидение. Впереди было больше часа давящей тишины. Изредка прерываемой повседневными короткими разговорами Киры и мамы о погоде, учебе и подорожавших продуктах. Чаки думала, что она сойдет с ума по дороге до родного города. Ей хотелось выпрыгнуть из машины и стремя голову убежать в лес. Он вполне могла бы стать приемником лешего, прическа у нее уж точно соответствует всем параметрам, а через пару лет купания в болотах глядишь и цвет сменит. Но ее коварному плану было не суждено осуществиться. Синенькая табличка гласила, что до города остался всего километр. Родной город Чаки сложно было как-то охарактеризовать. Обычный городок серых панельных многоэтажек, которые разделяла бесконечная лента дорог, в глубине дворов были затеряны детские площадки и небольшие скверики с тополями. Из достопримечательностей одна единственная церквушка на отшибе, да статуя того самого революционера. Короче, стандартный набор провинциального городка. Родной двор был таким же, каким Чаки его запомнила: тихим, солнечным, с заасфальтированными тротуарами и выкрашенными в синий бордюрами, с покосившимися качелями, запрятанными среди лип и тополей, с поржавевшей детской каруселью и песочницей, в которой кто-то забыл зеленую формочку и красную лопаточку. На первом этаже их дома располагался продуктовый магазинчик, которым владела одна скверная тетка. Мама велела подниматься наверх, а сама забежала в магазинчик купить хлеба и еще что-то. Ключ от квартиры непривычно лежал в руке, словно он был сделан из космического камня. - Пошли? – Кира неловко переминалась с ноги на ногу. У подъезда на удивление никто не толпился. А Чаки ведь была уверена, что все соседки (если они живы, конечно же), выбегут поглазеть на нее. На выкрашенной в синий лавочке вылизывался облезлый грязно-рыжий кот. Из соседствующего куста барбариса выпрыгнул еще один кот – черный, с подбитым глазом и наполовину съеденным хвостом, он гонял какой-то комок серой шерсти. На детской площадке несколько детишек играли в чай-чай-выручай. Несколько мужиков сидели за столиками и играли в шахматы, жалуясь на козла начальника цеха, задержавшего зарплату. Июньское солнце светило ярко и тепло. В воздухе пахло цветением, пылью и только-только начавшимися летними каникулами. Кажется, время совсем не тронуло это место. Они стали подниматься на третий этаж. - Добрый день, - поздоровалась женщина, которая быстро спускалась по лестнице. - Здравствуйте, - ответила ей Кира. Чаки с трудом открыла рот, но быстро его захлопнула, когда поняла, что уже поздно – женщина исчезла с лестничной клетки, чьи стены были до пояса выкрашены в синий, а выше – в белый. - Они что уборщиков наняли? – проворчала Чаки. - Что? - Забей. Пошли. Тяжелая дверь поддалась не с первого раза, но Чаки справилась с ней. Квартира досталась маме от отца, который работал главным механиком на машиностроительном заводе. Прошло много лет с тех пор, как Чаки покинула свой родной дом. Она уже и позабыть успела, что в прихожей были отвратительные обои в желтую полосочку, а кухня была размером с коробку из-под холодильника. На тумбе возле двери валялись рекламки, бумажки с чьими-то номерами, несколько писем и граненый флакон духов. На вешалке все еще одиноко болталось зимнее мамино пальто. На стойке для обуви Чаки с удивлением обнаружила свои старые белые босоножки с красными цветочками на носке. Кира чувствовала себя неловко. Чаки просто чувствовала себя плохо. Весь оставшийся день пролетел для нее как в тумане. Вот она показывает Кире квартиру (хотя там и показывать было ничего: две комнаты, кухня, ванна, прихожая и балкон, на котором сиротливо все это время Чаки ждал велосипед, чьи колеса давно сдулись, а рама поржавела). Вот они что-то едят, кажется, бутерброды со свежим хлебом, который только что купила мама. Вместе с ним – лимонад в стеклянной бутылке. Чаки вспомнила, что в детстве она его пила вместо воды, за что мама сильно ругалась. Вот они сидят на все той же кухне и обсуждают в какие учебные заведения следует подать документы. Вот мама что-то рассказывает о своей работе. Так вечер и наступил, хотя Чаки думала, что этот день будет длиться бесконечно. Чаки сидела на полу, прислонившись спиной к ногам Киры, развалившейся на диване и читавшей первую попавшуюся книгу. В ее комнате было непривычно пусто: исчезли детские игрушки, книги, постеры балерин и почтовые открытки, которые Чаки в детстве собирала и клеила на стену, чтобы хоть как-то украсить скучные серые обои в мелкий цветочек. Детская кровать сменилась раскладным темно-зеленым диваном. Напротив дивана стоял добротный сервант с бабушкиным хрусталем: кружевными тарелками, гранеными стаканами, бокалами на тонких ножках и тяжелым графином, на которым были изображены спелые вишни в окружении зеленых листков; старыми фотоальбомами, статуэтками, которые дарили родственники на праздники, и старым дедушкиным биноклем. Среди многочисленной посуды затерялось несколько фоторамок. Мария узнала на них прабабушку и прадедушку, тетю, деда в охотничьем костюме и с биноклем на шее, но среди них всех была одна особенная, она стояла прямо посередине серванта, и каждый, кто принимался рассматривать сокровища, хранившиеся в нем, волей-неволей замечали молодого мужчину в бескозырной фуражке. Фотография была черно-белой, но Чаки знала, что глаза у него голубые. Наверное, это единственное, что она помнила об отце. Еще в памяти осталось теплое чувство по отношению к этому почти незнакомому мужчине. Мама говорила, что человека лучше отца Марии она не встречала, наверное, поэтому повторно она замуж не вышла. Папа был героем. И погиб как герой. Так говорила мама. Но Чаки предпочла бы обычного живого отца, чем мертвого отца-героя. Но не ей принимать это решение, а время грусти уже давно прошло. - Может, будем ложиться? – осторожно спросила Кира. Она вообще старалась вести себя как можно тише, не занимать много места, не есть много еды, да даже не вдыхать много воздуха, словно ее за это отругают. Чаки казалось подобное поведение странным, она не понимала, чего Кира стыдится, но и вправить ей мозги проблематично – уж больно она твердолобая. - Да, давай. Мама выделила им чистый комплект постельного белья, пожелала сладких снов и ушла к себе, напоследок попытавшись поцеловать Чаки в щеку. - Здесь так тихо, - шепотом сказала Кира. – До этого я не замечала, что в Доме было так шумно. Кира в своей старой пижаме лежала непривычно близко, подложив под щеку ладони. Он выглядела такой милой и беззащитной, что у Чаки защемило в груди. Она не привыкла ощущать близость других людей. Мама всегда была слишком чопорной, а Коготь слишком «острой» для нежностей, но к плечу Киры всегда можно было прижаться и ощутить человеческое тепло, которого порой так не хватает. Вот и сейчас Чаки, дождавшись, когда Кира уснет, прижалась к ее спине щекой и закрыла глаза, считая в уме барашков, прыгающих по пушистым белым облачкам. Белым, как балетная пачка. Балетмейстер говорила, что юные балерины должны быть похожи на воздушный зефир. Чаки предпочитала есть зефир, а не притворяться им, поэтому отношения с балетом у нее не задались с самого начала. И чем только думала мама, отдав ее на растерзание чудовищу под названием «высокое искусство»? В Чаки грации столько же, сколько в Драконе женственности, но приемной комиссии было на это все равно. Видимо, их профессионализм оставляет желать лучшего. Чаки на всю жизнь запомнила трех теток, сидящих за длинным столом на фоне огромного витражного окна, которое маленькой Чаки, обладавшей чрезмерной фантазией, казалось порталом в сказочный мир. И эти три гарпии смотрели на нее – маленькую и худенькую, облаченную в растянутую уже давно не белоснежную майку и простые хлопковые трусы, купленные в подземном переходе. В целом, Чаки им понравилась. - Но вот волосы – это какой-то ужас, - сказала длинношейная. – С таким сеновалом выступать нельзя. - Лак все исправит, - заверила длинноногая. - Или можно побрить ее налысо, - предложила длинноносая. - Нет, они еще сильнее будут виться. Обойдемся лаком, - длинноногая ободряюще подмигнула Чаки. Чаки просила свои волосы виться еще сильнее, но они все же сдались под натиском десяти слоев лака, превратившись в блестящий русый шлем. Она молила вселенную помочь ей, избавить ее от оков пуантов и белых пачек, и вселенная услышала ее, но восприняла просьбу слишком буквально. Потом Чаки просила забрать ее из больницы. А попав в Дом и вовсе перестала надеяться на высшие силы. Кира заворочалась во сне и тихо всхлипнула. Печальная судьба – это можно сказать про всех троих девушек, случайно встретившихся под крышей Серого Дома в Последней комнате. Удача отвернулась от них, вселенная посмеялась, наградив их тяжелым детством, полным слез, страхов и болезней. И даже теперь, когда они выросли, окрепли их кости и закалилась их душа, они не знали, что ждет их впереди. Алиса уехала, обещав выслать свой адрес. Кира – почти сирота с ранами на сердце. А Мария… ребенок, который первую часть своего сознательного детства провел в ненавистной балетной школе, а вторую в больнице. С переездом в Дом детство закончилось, пришлось научиться самой стирать вещи, менять постельное белье, следить за чистотой в комнате и временем приема таблеток. Но ребенок внутри Чаки умирать не хотел и иногда давал о себе знать, поэтому в Доме ее считали придурковатой, но безобидной. Чаки с трудом могла поверить, что этот, казалось бы, бесконечный этап в ее жизни подошел к концу. Уже не будет раннего подъема и столовской диеты, не будет заказов клиентов, не будет прогулок с Драконом по коридорам Дома, не будет самой Чаки. Потому что осталась только Мария – маленький ребенок с тяжелым детством, который плакал каждый раз снимая пуанты или выдергивая из рук капельницу. А взрослая Мария – какая она? Кира в очередной раз всхлипнула, и Чаки не сдержалась, и прижалась к ее спине, надеясь защитить от кошмаров. Что ж, одно можно сказать точно: Мария будет оберегать своих драгоценных друзей любой ценой, потому что ничего кроме них у нее нет.