Бремя красоты.
Так сладок мёд, что, наконец, он горек.
Избыток вкуса убивает вкус.
У. Шекспир.
Пой, соловей, голосом красоты. Пой, соловей, о том, что на душе. - Ваш отец победил в первом туре. Гордитесь им и помните, что и от вас многое зависит. Пой, соловей, о жизни своей. Пой, соловей, о новом рассвете. - Это очень важная встреча. Будьте скромны и вежливы, вы меня поняли? Пой, соловей, о дальних странах. Пой, соловей, о последнем полете. - Улыбайтесь и здоровайтесь со всеми. Пой, соловей, о своих оторванных крыльях. Пой, соловей, о занесенном ноже. - Не смейте позорить отца! Пой, соловей, свою последнюю песню. Пой, соловей. *** За окном мелькают картины полей, лесов и деревень. В дорогой машине, блестевшей чистотой на солнце подобно изумруду, было тепло. Водитель в забавной шляпе сосредоточенно смотрел на дорогу. Maman в белом полушубке, который совсем не соответствовал времени года, кажется, спала, утомленная разговором с директором. Для нее это вообще было неприемлемо – приезжать куда-то далеко, решать важные вопросы, заполнять бумаги, общаться невоспитанными неучами вроде Акулы. Она считала себя рожденной для более великих дел, например, для лежания на кушетке в позе барышень с картин Рембрандта или для светских бесед с почтенными дамами, или для изысканного поедания винограда. Короче говоря, maman родилась не в том веке и не при той власти, но ей повезло «выскочить» (так всегда говорила бабушка Роза) за богатого «жмотяру» (это тоже говорила бабушка Роза). Поездка домой заняла несколько часов, Мадонна парочку раз порывалась сбежать на временных остановках, но пугающий взгляд молчаливого водителя ее останавливал. Да и куда ей бежать? Скитаться по улицам, подобно бездомной кошке, выпрашивать еду у незнакомцев, строя из себя калеку, мать-одиночку или сбежавшего из цирка фокусника? Ты будешь свободна. Не буду. Они приехали ближе к вечеру. Дом блестел напыщенными золотыми красками, несмотря на скучный серый пейзаж начинающейся весны. Диана точно знала, что после гибели их семьи, это место превратят в музей и будут следующим поколениям рассказывать о чудесах архитектуры этого времени. Но сейчас ей предстояло в этом «чуде архитектуры» жить. Вернее, ей предстояло вспомнить, как здесь жить. Maman, все еще оскорбленная самим фактом общения с директором и часовым пребыванием в Доме, потребовала немедленно приготовить ванну и «привести дочурку в порядок перед ужином, чтобы не ударить в грязь лицом перед гостями». - Ди, отдохни немного, - велит ей maman. Ди? Замолчи. *** Жизнь Дианы проходила под лозунгом: «Красивая дочь богатых родителей». Конечно же, она была не первым ребенком в семье и не последним, но, бесспорно, красоте ее поражались многие. На всех мероприятиях она была красивым приложением к послужному списку отца, который, кажется, не всегда мог точно сказать сколько ей лет. На банкетах, встречах, праздниках, пикниках – и прочих-прочих скучных сборищах взрослых к ней подходили люди только для того чтобы обозвать ее каким-нибудь умилительно-противным прозвищем. Куколка. Ангелочек. Принцессочка. А потом куколка-ангелочек-принцессочка свалилась на пол. Ее кости выворачивало, вены вздувались, мышцы разбухали, из горла вырывались мучительные хрипы. И все это на глазах десятков пар глаз. Так куколка-ангелочек-прицессочка превратилась в дьявольское отродье. Ее сослали к дедушке и бабушке Розе - родителям ее maman, которых та стыдилась, но в обществе уверенно заявляла, что она «человек из народа». Ближайшему кругу знакомых было принято говорить, что девочке необходим покой, тишина и свежий воздух. Деревня – лучшее место для этого. Натуральные овощи, молоко, купание в речной воде, загорание на солнышке вылечат любую болезнь. Бабушка Роза же говорила, что на их голову скинули «припадошное дите, которое жмотяре стыдно показывать людям». Бабушке Розе до ее припадков дела не было. Она говорила: «Это как в туалете – посидел, отдохнул, пришел в себя и вперед работать дальше». Она была человеком… сложным. Громко ругалась, не стесняясь в выражениях, критиковало все: от партий и цен, до новой юбки ненавистной соседки. По соседству жила одна фрау, которая состояла с бабушкой Розой в странной взглядовой войне. Каждое воскресенье они сталкивались на рынке и презрительно смотрели друг на друга пока выбирали помидоры. Иногда одна из них не выдерживала и кидала злобную фразочку в адрес другой, и тогда начиналось что-то страшное, от чего дедушка всегда старался увести Диану подальше. Когда дедушка умер, фрау навестила их и принесла мясной пирог. Его потом Диана два часа отскребала со стены. Фрау была толстокожей, крючконосой немкой, которая, кажется, застала при жизни Вильгельма I. Она громко ругалась и не стеснялась присутствия нежных цветочков, вроде Дианы. Однажды она назвала девушку «Makkaronifresser». Пожирателем макарон. Диана никогда бы не подумала, что эта противная фрау предскажет ее судьбу. И к слову это прозвище ей нравилось намного больше прочих. Но потом резко стало хуже. Бабушка, измученная артритом, уже не справлялась, слала гневные письма дочери и жмотяре с просьбой «помочь бедному дите», проклинала их, грозилась высшим судом, но ответа не было. А потом она умерла. И эту часть своей жизни Мадонна предпочла забыть. Она помнит только летний вечер – один из многих – бабушка читала прессу, Мадонна распутывала клубки пряжи. А следующее воспоминание – Дом. И между ними только пустота, которую она никогда не захочет восполнить. *** Диана во время припадка (по началу ей не нравилось это слово, она считала его слишком вульгарным) ждала спасения. «Спасение» в ее детском наивном сознании, выращенном на европейских сказках, представлялось в образе прекрасного принца, что проберется сквозь туман, вырвет ее из лап монстра и унесет ее на своих руках в маленький лесной домик, где они будут жить долго и счастливо. Но вот только принц все не приходил. А потом она увидела его там. В Доме. Вот только принц немного отличался от ее представлений, но Диана дала себе понять, что в этом мире нет ничего идеального. А Спортсмен был ближе всего к идеальному. Вот только он не спешил вызволять ее из пелены тумана, в который она погружалась каждый раз, стоило ей лишь на секунду расслабиться. Врачи пичкали ее таблетками, диетами, твердили про здоровый образ жизни, но девочке, названной Мадонной (имя ей дала никто иная как Крыса), это было не нужно. Ей было проще поверить, что существует чудодейственный эликсир или заклинание доброго дедушки-волшебника, которые снимут с нее «проклятие». Но ни принца, ни чудодейственной водички, ни могущественного мага в ее жизни не предвиделось. Кажется, именно так дети взрослеют. *** Голос, внезапно появившийся в голове, поначалу казавшийся неплохим собеседником и ставший единственным верным другом, вскоре начал немного раздражать своими странными навязчивыми идеями про иные реальности, сущности и сам Дом, называние которого он произносил с такой торжественностью и почитанием, словно говорил имя бога. Рассказать о голосе было некому. Даже в мире Дома голоса слышать ненормально. Соседки не поймут. А жаль. Мадонна думала, что они смогут стать близкими друзьями. С Безымянной случилась та же история. Мадонна даже на мгновение поверила в то, что эта странная беловолосая тощая немного лопоухая девчонка понимает ее. Но голос говорил об обратном. А потом он отвел ее за грань. Невидимую черту, разделявшую миры. В иной реальности голос получил тело – бесформенное, черное, пугающее. Мадонна получила кандалы и обещание, что она станет свободной, если будет соблюдать правила. *** Безымянная подозревает тебя. Она враг. Нет. Она – друг. Наивная дура. Она причинит тебе вред. Избавься от нее. Нет. Да. *** Он тебе не верит. Ты предала его. Ты пропустила чужачку. Нет, это не правда! Я верна! Докажи. Как?! Жертва. Нужна жертва. Тогда он поймет тебя и заберет. *** - Дездемона поймет. Она простит. Так надо. Так правда надо. Прости, Дездемона, прости меня. Так надо. Так надо. Так надо. Он простит. И ты простишь. Дездемона. Дездемона, прости, - шептала в полубреду Мадонна, подвешивая бездыханное мокрое от крови тело. *** Напиваться с первыми встречными парнями на детской площадке, предварительно сбежав из Дома, пропустив прием лекарств и никого не предупредив, было не лучшей идеей. Жеманная maman, строгая бабушка и любая другая уважающая себя женщина не позволили бы себе такое поведение. Но Мадонне было плевать. Впервые в жизни ей хотелось заставить людей обожать ее. Она хотела, чтобы на нее смотрели так же, как ценители искусства смотрят на картины Рафаэля. Она хотела, чтобы ей поклонялись, чтобы падали ниц перед ее красотой, которую глупый Черный не оценил. От бессилия Мадонна разрыдалась, припадая губами к бутылке с дешевым пойлом. Пацаны странно на нее посмотрели и переглянулись, но промолчали. В чем смысл красоты, если от нее толку никакого? Влюбить в себе человека? Бесполезно. Заставить родителей понять? Тоже нет. Победить болезнь? Вот это уже совсем смешно. - Эй, лапочка, - уронил пацан с засаленными черными волосами, долговязый, как пальма, и рябой, как береза. – Угощайся. Он протянул ей какую-то бумажную трубочку. Мадонна помедлила, а потом решительно втянула в себя что-то. И вновь перед глазами был туман. Но уже другой. А голос молчал. *** Диана пальцами распутывала свои влажные длинные волосы, стоя перед огромным зеркалом в позолоченной витиеватой раме. Казалось, в этом доме покрыли искусственным (все же их семья не настолько богата, чтобы покрывать настоящим) золотом все, что только можно. Например, дверные ручки, ножки кресел, фоторамки, перилла лестниц, держатели для полотенец, вешалки, спинки кроватей и многое другое. Диана вышла из ванной и в очередной раз вздрогнула от представшей перед глазами картины. Вырвиглазная бархатно-золотая роскошь была слишком тошнотворно отталкивающей после жизни в Доме, где удачей считалось спать на матрасе, пружины которого не впиваются в кожу. Чужой мир, полный дорогих вещей, которые нельзя трогать, раздражал до желания крушить все подряд. На мгновение Диана представила, как она срывает тяжелые темно-красные портьеры с окон, зацепив ими парочку ваз, что стоят неподалеку. Потом она бы взяла абсолютно ненужный в век электричества канделябр и запустила бы его в зеркало. Затем пришла бы очередь кровати. Мадонна бы вцепилась в подушки и с яростью разорвала их, перья покрыли бы собой весь пол подобно снегу. Она порвала бы чистые хлопковые хрустящие своей белезной простыни. Сломала бы уродливые стулья на причудливых позолоченных ножках. Сорвала бы со стен картины. Вытащила бы из шкафов всю одежды. Раскидала бы цветы из ваз. Лишь бы заглушить эту раздирающую ненависть внутри себя. Ярость застилала Мадонне глаза, она дышала подобно разозленному быку, перед носом которого какой-то идиот махал красной тряпкой. Ненависть – страшное оружие. Мадонна рухнула на пол, застланный перьями и осколками. Один из них впился ей в руку, но она проигнорировала вспышки боли. Как же она ненавидит этот дом. Эту семью. Эту жизни. Сама мысль о том, что ей надо будет спускаться вниз, в богато убранную столовую в неудобном платье, приторно улыбаться всяким придуркам, делать вид, что она любит свою семью, которая с радостью бы избавилась от нее еще раз при любом другом удобном случае, заставляла Мадонну трястись от ярости. Она почувствовала, как знакомая судорога сводит тело, обездвиживает, лишает воли. Она ухватилась за это ощущение, которое было единственным привычным в этом позолоченном убогом мире. Она позволила себе раствориться в белоснежном тумане, который на этот раз почему-то не казался таким пугающим и причиняющим боль и страдания. Она утонула в нем. Туман рассеялся. Перед Мадонной простиралась бесконечная асфальтовая дорога.