Дом, в котором плачут птицы.

Глава 17.Город у моря. Подготовка. И старые друзья.

Осенью море было неспокойным. То и дело по радио передавались сообщения о разбушевавшейся стихии, но этот крупный приморский городок все несчастья обходили стороной. Вот и сейчас, в конце сентября, когда деревья горели ярким огнем, море был спокойным и тихим, только изредка жемчужная пена пробегалась по ногам людей, слишком близко подошедшим к воде. Приморский городок славился спокойной обстановкой, относительно мягким климатом и невероятной красотой видов. Местная архитектура в основном представляла собой постройки из светлого кирпича на высоком фундаменте. Проспекты, бульвары и скверы, огромное количество мостов, бугристая поверхность почвы позволяла с самой высокой точки оглядеть всю прелесть города, за которым простирается бескрайняя морская ярко-голубая гладь. А еще здесь была какая-то особая атмосфера, свойственная прибрежным городам, словно дышится по-другому, словно ты временно переместился в иной мир. Белоснежные яхты, грузовые корабли, шхуны и бригантины, маленькие рыбацкие лодки и громоздкие трехмачтовые парусники – вот главные украшения города. Галерея утопала в ярко-алых кленах. Багровые листья струились под ногами, лучи солнца отражались от них, заставляя листья сиять пламенем костра. Случайный порыв ветра принес один из листьев прямо мне в руки, и я не сдержалась и собрала целый живописный красный букет. Вставить бы в него несколько веточек рябины и гипсофилы для контраста. Может, предложить Эрику украсить зал такими букетами? Все равно в атмосфере осени они будут смотреться удачнее, чем присущие всем его выставкам белые композиции. Здание галереи находилось на небольшой возвышенности. Отсюда открывался прекрасный вид на весь город, море и мерцающие голубой полоской горы вдалеке. Здесь было тихо. И очень спокойно. Я впитывала ярко-алый цвет листьев и слушала песню моря. И чувствовала, как гармония струится по моим жилам. Внешний мир вовсе не жесток, если принять его, если полюбить его. Жаль, не все это понимали. Но, к счастью, я не одна. Галерея встретила меня запахом еще не до конца высохшей краски и хлорки, с которой недавно вымыли полы, и теперь они блестели и переливались. На первом этаже никого не было, только неразобранные коробки и пустые мобильные стенды для картин. - Эрик? – мой голос эхом разнесся по второму этажу галереи. Никто мне не ответил. Я перекинулась через перила и еще раз окинула взглядом первый этаж, но он по-прежнему был пустым. - Эрик? – крикнула я громче. - Привет! Быстро ты. Сзади послышались плавные движения инвалидной коляски. - Я договорилась с радиостанцией и заказала несколько крупных плакатов, их развесят ближе к четырем, плюсом я еще решила сделать мелкие листовки. Наймем каких-нибудь подростков, они раздадут на улицах. - У меня самый лучший менеджер на свете. В каштановых прядях Эрика бликами играло закатное солнце. Мой друг по привычке одетый в простую рубашку и джинсы выглядел задумчивым и немного взволнованным, он неловко улыбался и постоянно мял пальцы, словно это помогало ему думать о чем-то очень важном. - Не волнуйся. Мы не в первый раз все это переживаем, - пытаюсь успокоить его я. - Да, но никогда еще масштабы не были столь велики. - Не всю же жизнь твоим картинам ютиться в темном углу непримечательной выставки молодых художников. Миру пора узнать о тебе и твоих работах. - Думаешь все пройдет удачно? - Конечно же, я что зря три месяца все это организовывала? - Я уже говорил, что ты лучшая? - Нет. *** Мы снимали небольшую квартирку в новостройке (наличие лифта было главным условием) в нескольких кварталах от галереи. Утром мы спускались на лифте вниз, завтракали в небольшом кафе на соседней улице, потом Эрик ехал в галерею, где занимался планировкой, я же ездила по копи центрам, дизайнерским студиям и рекламным компаниям, потом приезжала в галерею и помогала Эрику с рассылкой приглашений. Обед мы чаще всего пропускали, но ужинали всегда в одном и том же милом китайском ресторанчике. Вечером мы возвращались в квартиру, где Эрик продолжал раздумывать над тем, как лучше всего разместить картины, а я отвечала на письма и принимала согласия на посещение выставки от приглашенных. Этот вечер не стал исключением. Мы сидели на кухне и занимались важными, по своему мнению, делами. Вечерняя прохлада проникала в маленькую кухоньку через приоткрытое окно. Передо мной на столе лежала смета, изрядно помятая, выученная мною наизусть и люто ненавидимая. Я вглядывалась в цифры, пытаясь понять, не появились ли где новые, незамеченные до этого значения, но перед глазами все расплывалось. А итоговая сумма все никак не сходилась. Эрика бумажные заботы не волновали совсем. Когда он понял, что всю финансовую дребедень можно скинуть на меня, окончившую экономический колледж, никогда больше не прикасался к смете и калькулятору. Вот и сейчас он лениво разглядывал вечернюю улицу за окном, попивая горячий чай из кружки, когда-то подаренной Черным. Дизайн у нее был отвратительный, не понимаю, как эстет внутри Эрика не бился в истерике при виде нее. Тишину вечера, сопровождаемую лишь моими тяжкими вздохами и редкими вскриками с улицы, нарушил звонок в дверь. Я мигом вскочила со стула, радуясь тому, что Вселенная позволила мне отдохнуть от бесконечных неровных рядов цифр. Я открыла дверь. - Здрасте-здрасте! Что-то быстрое и шумное ворвалось в нашу квартиру. Оно кружилось вокруг меня и размахивало какими-то пакетами: бумажными, пластиковыми, одноразовыми, подарочными, среди них была даже потрепанная авоська - чуть было не снесло вешалку, стоявшую недалеко от двери, и мусорную корзину. Нечто остановилось, чтобы перевести дух, взмахнуло копной русых кудрей и бросило пакеты на пол. При дальнейшем подсчете пакетов окажется одиннадцать. - Чаки! – из меня само собой вырвалось привычное укорительно-умилительное восклицание. - Здаров! Она перестала вертеться как юла, подошла ко мне и чмокнула в щеку. - Миленькая квартирка. Дорого взяли? Давно вы уже в городе? Тут есть по близости магазины? А то я помираю с голоду. Или может лучше все вместе сгоняем в ресторан? Я видела тут один по дороге, на вид очень милое заведение, правда греческие статуи на входе меня немного смутили, учитывая то, что там подают бургеры и жареную картошку. А еще я привезла подарочки! Кира, я нашла такой чудесный шарфик, он идеально подойдет к твоему пальто. Этот лазурный цвет такой восхитительный. Не понимаю, Эрик, почему ты не используешь подобные в своих картинах. На, держи. Примерь. А Эрику… Эрику… Да где же она?! А вот! Биография Дали. Не говори ничего, я знаю, что ты меня обожаешь. А Черному… А где этот угрюмый амбал? Не приехал еще. Что ли? Ну, дает. А он вообще будет? Впрочем, это не так важно. Уфф… Чет я устала… Чаки шумно опустилась на крохотный пуфик и вытянула ноги. Огромные каблуки черных сапог оставили на линолеуме две черный полосы. - Ты же говорила, что завтра приедешь, - сказал Эрик, подбирая пакеты и складывая их горкой у себя на коленях. - Уффф… Говорила, да, но я поссорилась с начальницей, психанула и уехала раньше на день. Представляете, эта мымра устроила мне выговор. Знаете, из-за чего? Из-за сраных букв на ценниках! Видите ли, у меня неправильный наклон зубилообразного наконечника! Я ей говорю: «Дамочка, то что у вас травма детства из-за курсов «Юного каллиграфа» - это не моя проблема. Я сама пишу этикетки к своим изделиям и пишу буквы под нужным углом». А она мне все про какие-то пропорции и стандарты затирает. Вот дура. Я даже знать не знаю, что за зверь этот «зубилообразный наконечник», потому что пишу обычной шариковой ручкой, купленной в ближайшем киоске. А у вас как дела? Все готово? - Почти, осталась парочка мелочей, а так мы готовы к своему дебюту, да, Эрик? – я предупреждающе похлопала друга по плечу пару раз. - А? Да-да-да. Разумеется, Кира. - А если бы наш гениальный художник не впадал в депрессию каждые десять минут из-за пролетающих птиц за окном, то все было бы уже давно готово. - Да-да-да, Кира. Чтобы я без тебя делал? Я уже говорил, что ты лучшая? - Не-а. *** Где-то минут через сорок мы выдвинулись ужинать в тот ресторанчик, что заприметила Чаки. Решили идти пешком, потому что вечер выдался на удивление приятным и почти безветренным. На улицах расплодился народ, уставший от многочисленных дождей и духоты крохотных квартир. На главной пешеходной улице музыканты пели старый романсы и странные новомодные песенки, которые никто из нашей компании не оценил. Пахло вечерней прохладой, людьми, уличной едой и опавшими листьями. Мы втроем решили, что у всех у нас в жизни давно не было такого особенного вечера. Ресторанчик оказался весьма годным, хотя греческие статуи смотрелись и вправду нелепо. Разве что Чаки закатила скандал, что у них нет пандусов, но испуганный администратор лично помог Эрику подняться по ступенькам, предоставил нам лучший столик у окна с видом на пешеходную улицу и принес десерт от шеф-повара в качестве извинения. Поедая вкусный Капрезе, удивляясь, что в бургерной с греческими статуями на входе подают итальянские десерты, я лениво разглядывала прохожих за окном. Сделала в голове пометку не забыть позвонить поставщикам шампанского завтра утром. Эрик и Чаки обсуждали вступительную речь на открытие, к написанию которой Эрик еще не приступал. Тихая интимная атмосфера этого странного ресторанчика навеивала необъяснимую печаль и тоску. Здесь я могла позволить себе расслабиться, на какое-то время забыть о работе, но на смену мыслям о трудовых буднях приходили те мысли, которые я совсем не желала. Прошлое, настоящее, будущее – все такое смутное, почему-то обязательно болезненное, особенно первое. Семья, Дом и Он. Первый пункт был самым простым в этом списке, потому что уже миллион людей проживали похожие сюжеты. Менялись имена, места действия, немного обстоятельства, но суть оставалась одна – неблагополучная семья, которая когда-то была счастлива до боли в зубах от переизбытка сладкого. Отец в тюрьме. Ему впаяли срок не только из-за меня, но и из-за наркоты, которую он неумело прятал и распространял, а я в детстве все гадала, почему у него есть деньги на выпивку, но нет мне на школьный обед. Пару лет назад он вновь стал искать со мной встречи, писал слезные письма, просил прощения, умолял приехать, говорил, что мы «семья», но у меня не было никакого желания встречаться с этим абсолютно посторонним человеком. Возможно, когда-нибудь я созрею и соберусь с силами, сяду на поезд, напишу заявление и встречусь с ним, правда нас будет разделять стекло, но так даже лучше, так безопаснее. Но пока я не готова. Даже от одной мысли, что мне придется смотреть ему в глаза, меня бросает в дрожь. Последнее письмо от него мне пришло два месяца назад, но я разорвала его на первой же странице, увидев имя брата. Что писать в ответ я не знала. Обычно мои письма ограничивались простыми ответами на его вопросы: Жива? Жива. Здорова? Здорова. Все еще работаешь с тем художником? Да. Замуж вышла? Нет. А что так? Так никто не зовет. Я понимаю, что на зоне этому человеку не хватает тепла, которым его не могут обеспечить другие заключенные. Он не хочет терять связь с внешним миром, и я – его единственная ниточка, связывающая его с волей. Но посредником я быть не хочу. Нить, связывающая нас, оборвалась много лет назад, когда этот человек забыл о своих обязанностях и оставил своих детей наедине с жестоким внешним миром. И простить это я пока не могу. Да и не хочу. Через два с лишним года он освободится. Я не знаю, что мне делать в этой ситуации. Приезжать встречать его с распростертыми объятиями после всего того, что он сделал, я не собираюсь. Но и игнорировать его, как сейчас, уже не получится. Знакомым я спокойно говорила о том, что я сирота. Отца я никогда не видела, а матушка погибла из-за болезни уже довольно давно. Старший брат разбился на машине. Я хожу на их могилы раз в два месяца и приношу свежие цветы. Что ж, в этой истории большая часть – правда. Кто посмеет меня за это осудить? Мои близкие – воспоминания. Хорошие и не очень. В целом, вся наша жизнь – воспоминание о прошедшем мгновении. Некоторому срок в секунду, некоторому в десятилетие, но именно они определяют нас самих. Есть еще будущее, но оно ближе по ассоциации у меня с какими-то шаманскими гаданиями, когда ты выстраиваешь десятки предположений, как закончится то или иное событие. Философствованиями я увлеклась недавно, и то, потому что моя работа по большей части сидячая. Я уже выросла из того возраста, когда девочки мечтают о платонической любви. Мне сыграло на руку, что тот период моей жизни благополучно забылся из-за травмы. А в 17 лет? Что это была за любовь тогда? Платоническая? Уж явно нет, учитывая то количество драмы, что сопутствовала этим чувствам. Взрослая жизнь приказывала мне мыслить разумно, принять тот факт, что физическое влечение в том возрасте – абсолютно нормальное явление. Но почему сейчас, когда я уже стала взрослым человеком, я не могу двигаться дальше? «Стервятник» - было написано десятки раз на полях моей тетрадки и сотню раз перечеркано косыми линиями. Мне тяжело было произносить это имя вслух, даже осознавая, что это никакие не имя, а всего лишь кличка кем-то данная ему или придуманная самостоятельно. Хищная птица? Ну-ну. Если только за девичьими сердцами. Любовь – это абстрактная штука, в биологическую, химическую и философскую суть которой дилетантам, вроде меня, лучше не лезть. Нет смысла копаться в чувствах, разбирать завалы воспоминаний, гадать на кофейной гуще, пытаясь ответить на вопрос: «А была ли она?». Надо быть проще, отвечать односложно. Да. Была. У меня-то уж точно. И все, больше никаких рассуждений и самокопания. Ну не получилось и не получилось. Бог с ней, надо жить дальше, а то из омута своего психологизма можно и не выбраться, а я не молодею, и жизнь, между прочим, продолжается. - Боже, Кира, а родители? Я же забыл им написать! – голос Эрика выдернул меня из их густого мысленного тумана. - Нет, не забыл. Точнее, я не забыла. Отправила им приглашения в числе первых. - Хорошо, спасибо. Я же уже говорил, что ты лучшая? - Не-а. Мы пошли домой, напоследок выслушав обещания сердобольного администратора обязательно установить пандусы к нашему следующему приходу. О том, что мы больше никогда здесь не появимся, мы решили не упоминать. Стоял приятный осенний вечер, какие бывают редкостью. Открытие выставки должно было состояться послезавтра – в пятницу. Эрик, сказал, что это самый удобный и выгодный день, хотя я настаивала на вечере субботы, аргументируя это тем, что у большинства посетителей будет выходной, но у Эрика были свои причины, и он не считал нужным их объяснять. Приезд Чаки немного скрасил унылую атмосферу нашей съемной квартиры. За прошедшие годы Чаки не утратила своей способности устраивать праздник в любом месте, где бы она не находилась. Ее веселость, дружелюбие и оптимизм привлекали людей. Неудивительно, что каждый вечер она обзванивала чуть ли не дюжину своих друзей, интересуясь их работой, семейными делами и прочей бытовухой, которую обычный человек не мог слушать и десяти минут. Да и в целом, у обычного человека не может быть столько знакомых, чтобы звонить им каждый вечер и ни разу не повторяться. Нас с Эриком не беспокоила ее болтовня, особенно учитывая то, что Чаки уговорила нескольких своих знакомых купить билеты на выставку. И пускай Чаки оставалась все той же домовской Чаки, она, как и многие из нас, прошлое не вспоминала. Не то чтобы она его ненавидела, просто не считала нужным упоминать его без особой причины. Вот только одно оставалось неизменным – кличка. Или, вернее сказать, милое прозвище, которое в нашем тесном кругу бывших выпускников Дома стало почти нарицательным. Эрик предлагал ввести термин «чакинутость». Я же настаивала на «чакости». Изредка появлявшийся в наших кругах Черный предложил «чачность». Больше мы этот вопрос не поднимали, решив, что страдаем ерундой. Кстати, Черному тоже не удалось избавиться от клички, но мы над ним просто издевались. Черный в наших краях появлялся редко, но исправно писал Эрику письма, в которых изливал все свои чувства. Прочитав один из его многостраничных монологов, я поинтересовалась у Эрика, как он еще не сошел с ума от этого второго Бальзака. Эрик сказал, что он не может представить своей жизни без их переписки и не видит в трехстраничных описаниях пейзажа и пяти страничных рассуждениях о повышении цен ничего страшного. Я распознала это как явный намек. Пожалуй, был еще Рыжий. Исправно посещавший выставки Эрика с одной единственной целью – напиться. Изредка вместе с ним появлялся Дикобраз, но время расширило пропасть между нами и сделало ее непроходимой, и даже та тонкая ниточка работы в «Пустых страницах», что связывала нас, не могла помочь преодолеть то огромное расстояние. О Дронте я узнала от Чаки, он уехал из страны давным-давно и возвращаться не планирует. Книга вроде бы обосновалась в столице и даже издавала какие-то свои рассказы, подрабатывая в местной пропагандистской газетенке. Она изредка присылала мне открытки. О Табаки я запретила себе вспоминать, а друзьям – упоминать о нем. Больше я ни с кем особо не общалась, за исключением рабочих вопросов. Подобные люди надолго не задерживались в моей жизни, неизменными оставались только их типажи: угрюмая секретарша рекламного агентства, жадный директор радиопередачи, бойкий работник копи центра и так далее. Но три раза в год: на мой день рождения, на Новый год и в день выпуска звонил еще один особенный человек – Алиса. Она тоже могла бы стать призраком прошлого, изредка мелькавшим в суете будней, но она бесспорно была дороже моему сердцу, чем те же самые товарищи по «Пустым страницам». Вот только Алиса сознательно не шла на контакт, на свой день рождения неизменно выключала телефон, на письма не отвечала, своего адреса не сообщала. Она бежала от меня, от Чаки и от наших совместных воспоминаний. Чаки поначалу возмущалась, а потом смирилась, сказала, что это ее жизнь и мы не имеем права навязывать ей свое общество, и успокоилась. Мне до Чаки и ее восприятия мира было далеко, я скучала по Когтю, по ее невероятной ауре и тому чувству спокойствия и защищенности, которое дарит ее присутствие. А потом время сточило острые углы воспоминаний, и Алиса стала светлым отголоском прошлого, одним из немногих приятных воспоминаний. Сегодня она почему-то сделала исключение из правил и позвонила мне без повода. - Не спишь? – приветствиями Алиса никогда себе не утруждала. - Сплю. Два часа ночи вообще-то, - я говорила тихо, боясь разбудить спящую на соседней раскладушке Чаки, но та даже не дернулась от шума. - Прости, у меня только одиннадцать. - Что-то стряслось? - Нет, с чего ты решила? Потому что иначе ты бы мне не позвонила, учитывая, что сегодня не «особенный» день. - Да просто… - Короче, я слышала, что бывший Фазан увлекся картинами. От прозвища «бывший Фазан» Эрик стрелялся еще сильнее, чем от «Курильщика». - Увлекся. Лет шесть назад еще увлекся. До сих пор увлекается. - Язвишь? Ну, будет тебе. Короче, я смогу приехать? Эта фраза настолько удивила меня, да и весь окружающий меня мир, что даже Чаки проснулась, подползла ко мне и прижалась ухом к моему телефону. Я молчала где-то минуты две. - Кира? – голос по другую сторону звучал взволнованно. - Конечно же. Я назвала ей дату и место провидения, чуть было не забыла добавить, что она может остановиться в нашей квартире и что мы все будем рады ее видеть. Чаки пыталась настойчиво отобрать у меня телефон, но я ловко отбивалась от ее рук. - Я приеду в пятницу, наверное. Ближе к вечеру. - Хорошо, тогда встретимся сразу же на открытии? Тебя не нужно забирать с вокзала? Найдешь дорогу? - Все нормально, я сама доберусь. Пока. - Спокойной ночи. И она завершила вызов. Я долго смотрела на единственный источник света – горящий экран телефона, пока Чаки возмущенно не пихнула меня в бок. - Ну, и почему ты не дала мне с ней поговорить? - Боялась, что ты своим напором испугаешь ее. - Испугать Когтя? Да не смеши меня! Она сама кого хочешь напугает! - Кого хочешь напугать она могла лет семь назад, а сейчас, кто знает, какой она стала? - И то верно… Чаки сгорбилась, хлюпнула носом, почесала пятку, с которой сполз носок, и завалилась обратно спать, но уже на моей кровати. Я попыталась спихнуть ее обратно на кушетку, но Чаки уже крепко спала. Вернее, она хотела сделать вид, что спит, но я ей не поверила. Наверное, она тоже догадалась, что я притворяюсь спящей, но никто из нас эту иллюзию сна разрушать не хотел, ведь иначе нам нужно было бы говорить, а ночные разговоры предполагают те темы, поднимать которые мы обе пока были не готовы. Так наступило утро четверга. День обещал быть насыщенным, но я чувствовала себя истощенной. К счастью, почти весь объем работы был выполнен. Картины уже украшали собой белые стены галереи, столы для закусок и буклетов были расставлены, ремонтники устанавливали стойку для администратора возле входа. С утра я забрала из типографии памятные буклеты и наняла мальчишек для раздачи листовок. В это время Чаки и Эрик заканчивали вступительную речь. Вечер пятницы должен стать самым значимым в нашей с Эриком карьере. Я смогу доказать себе, что из меня, вопреки словам преподавателей, получился неплохой менеджер и организатор. А Эрик просто поверит в то, что он настоящий художник. Мы не можем облажаться и проиграть судьбе, мы прошли огромный путь от детей Дома до тех, кем стали сейчас. Мы больше не бумажные куклы в огромном мрачном кукольном домике, которым заправляет невидимый кукловод. Мы сами выбрали свое будущее и мы же понесем за него ответственность. Мне немного страшно, низ живота сводит от легкого волнения, мурашки бегают по телу. Я завидовала спокойствию Чаки, но для нее эта выставка особой роли и не играет, в отличие от нас с Эриком. Надеюсь, все пройдет удачно.