Клянусь я первым днем творенья, Клянусь его последним днем, Клянусь позором преступленья И вечной правды торжеством. Клянусь паденья горькой мукой, Победы краткою мечтой; Клянусь свиданием с тобой И вновь грозящею разлукой.
***
Олег задумчиво курил. Можно было поехать домой, хотя да, ведь Насти нет дома. Плохо себя почувствовала ее мама, и она уехала, шумя, опаздывая, накупив кучу подарков. Хоть он и не причисляет себя к примерным мужьям, но возвращаться в пустую огромную квартиру не хочется. Он бездумно глядит в никуда. Видит перед своим внутренним взором Сашу Петрова. Сцены с ним в «Притяжении». Саше идет кровь. Как он медленно стирал ее с шеи, щек, губ… Как жаль, что он, Олег, не умеет рисовать. Саше идут мучения. Когда он страдает, кажется, все вокруг плачет вместе с ним. И эта чистота… Откуда, черт побери, ты берешь свою чистоту, Сашка?.. Вот он, Олег, кажется, никогда не был наивным. Нет, правда. Или потому что рано начал сниматься со звездами, рано узнал подоплеку мира кулис? Или все же это свойство характера?.. Демоны в душе. Демоны под кожей. В мыслях. Как когда-то заметила Ингеборга, «Олежек, твои внутренние черти так идут тебе. Хотя без них ты добрей». Иногда судьба предстает перед ним этаким хитрым Фаустом, что, взяв за руку, увлекает к славе и интересной жизни. Он отдал за это кое-что. Дружбу многих. Возможность беззаботно бродить по улицам. Покой. Возможность чувствовать и любить, не оглядываясь, не думая, что скажет общество и пресса. …Он не знает, почему остается на съемочной площадке, почему сегодня опять потянуло, почему захотелось прикоснуться к теплой груди Саши, поправляя толстовку, распахнутую на груди. Саша хороший актер, он умеет сдерживаться, когда в кадре. И все же… когда второй раз, уже по сценарию, кладет руку на грудь, сердце там бьется как сумасшедшее. Олег спокойно ждет в трейлере, когда же вернется Петров. Тот заходит через полчаса, серый от усталости. Прислоняется к двери изнутри, выдыхает.***
Не то, чтобы он был интровертом, но так приятно порой остаться одному. Сегодня были сцены в костюме робота. Компьютерная съемка потом просто будет накладываться, но игру актера никто не отменял. Сложно. Хорошо — и сложно. Да еще и Олег Евгеньевич с утра… Вел философские проникновенные беседы, потом отдал последний кофе, потом поправлял ему ворот толстовки. Ну вот зачем? Ведь было же все хорошо, ровно, он все понял, не дурной, отступил назад. Зачем эти игры? Он вытирает пот кстати подвернувшимся полотенцем. И застывает, как гончая, взявшая след. В трейлере пахнет духами Меньшикова. Уж ему ли не знать этот горький чувственный запах. Запах самых дорогих воспоминаний. Сегодня же он ненавидит этот аромат. Делает шаг вперед и видит гостя на низеньком мягком диванчике в углу. Руки закинуты за голову, ноги в кроссовках опираются на стол. Ну конечно. Это очень в стиле ОМа. Троллинг продолжается. В душе завитки ярости начинают закручиваться все сильнее. Включается режим «пацана с района». Он еле сдерживается. — А, Артем! Как там моя Юля? Гость поднимает голову, забавно ухмыляется, морща нос. Но Саше не до смеха, не до игры. — Прекрасно. Замечательно. Просто зашибись. Вы что-то хотели, полковник Лебедев? — спрашивает он очень тихим голосом. Меньшиков садится, складывает красивые руки на коленях и серьезно смотрит, чуть наклонив голову. — Что случилось? — Ничего, — Саша дергает плечом, закуривает, он у себя в трейлере, ему можно. Не глядя на Олега, садится на стул, спина устало сгибается. — Замотался? — заботливый гость поднимается, подходит близко, еще ближе. И… гладит по голове. От этого у Петрова поджимаются пальцы на ногах, он стискивает зубы и продолжает смотреть в стену. Терпит. Как злой кот, которого дергают за усы. — Да. Сейчас докурю — домой поеду. — Я тебя довезу. — Не надо. — Пойдем, пойдем! Ну да, куда уж возражать ему! Разве мог кто-нибудь и когда-нибудь противиться Меньшикову? Не слушая ворчания, Олег заставляет забрать пиджак, сумку, подхватывает свои вещи и они выходят из трейлера. — Да, подвезу Сашу, — говорит он всем любопытствующим, — довели вы его сегодня. Он пожимает руки, выслушивает планы на завтра, смеется на анекдот. Саша внутренне в стороне, чувствует себя какой-то дебильной жертвой. «Какого черта!» — думает он, — «Довезет — и все. И все закончится». В машину он садится вымотанный настолько, что почти засыпает. Тем не менее его удивляет одно обстоятельство. — А… а где ваш водитель? — говорит он недоуменно. — Это интересная история, — мельком взглядывает на него Меньшиков, — если коротко, — ты уже засыпаешь, — он украл из моей сумки шесть миллионов рублей и смылся. Завтра будет суд. Такие дела. Попрошу его особо не наказывать, пусть только деньги вернет… Если честно, терпеть не могу водить сам: устаю. Но уже месяц как приходится. — А… я не знал. — Надо чаще со мной ездить. В машине тихо играет «Болеро» Равеля, конечно же, исполняемое обожаемым Меньшиковым Караяном. У Олега оно и на звонке мобильного. Мелодия одновременно успокаивает и завораживает своей надменной поступью тактов, мрачностью духовых, легкомысленным полетом скрипки, звучит фоном их беседы. Они говорят о перспективах проката «Притяжения» за границей, о том, выстрелит ли проект, о том, как правильно выбирать спектакли и фильмы для карьеры, и Саша слегка оттаивает. Смеется. Ему так хорошо, что, кажется, можно ехать бесконечно… Олег ласково смотрит, отвечает что-то, но пассажир уже спит. И в легком сне, почти на грани дремы, продолжает звучать та же потрясающая сдержанная музыка, которая постепенно становится громче, растет… Там же — Олег, весь в черном, танцует главную балетную партию… Он строг, движения отточены и выверены, кисти рук взлетают, музыка ширится и нарастает. И вот уже она звучит яростно и торжественно. За спиной Меньшикова чудятся призрачные черные крылья. Его фигура двоится, троится, множится, тени массовки покорно подчиняются его движениям, скачут паяцами… Алые софиты бросают отблеск на чеканное лицо. Торжество Демона. И во сне и в жизни. Клянуся сонмищем духов, Судьбою братий мне подвластных, Мечами ангелов бесстрастных. Моих недремлющих врагов; Клянуся небом я и адом, Земной святыней и тобой, Клянусь твоим последним взглядом, Твоею первою слезой, Незлобных уст твоих дыханьем, Волною шелковых кудрей, Клянусь блаженством и страданьем. Клянусь любовию моей: Я отрекся от старой мести, Я отрекся от гордых дум… Машина тоже танцует, делая на скорости плавный вираж по кольцу… Или это ему снится?.. Он просыпается лишь тогда, когда ему ласково взьерошивают волосы. — Саш, проснись, Саша… Петров подрывается и мгновение смотрит недоуменно в карие мягкие очи. Потом вспоминает все. Демон. Смущенный, глядит в окно. — А… где мы? Что это за место? — Тут недалеко от твоего дома. Два квартала. Пошли. — Да что… Зачем? Не слушая возражений, подхватив свою сумку, Олег берет Сашу за руку и, как ребенка, ведет его. Перед ними красивый старинный особняк с одинокой башней в обрамлении уютных пока еще спящих фонарей. — Это ваш дом? — Нет, — говорит Меньшиков, набирая код и открывая одну дверь, затем другую, — это дом моего хорошего знакомого, доктора. Неделю назад он выехал за границу, а завтра здесь начнется полный капремонт. Потому и охраны нету. Да здесь и красть нечего. По-прежнему держа Сашу за руку, он проводит его сквозь анфиладу комнат с высокими потолками. Петров идет за ним, как зачарованный: сон продолжается. Они поднимаются наверх, еще, и попадают в крошечную застекленную башенку, где из мебели — почему-то один старинный письменный стол. — Садись, — показывает рукой Меньшиков, — будем пить. Здесь самый красивый в Москве закат. Я приходил сюда один уже пару раз. Странно, но в Москве у меня мало мест, где можно спокойно посидеть, подумать, знаешь ли. Пожав плечами, Саша ерзает, устраивается на столе. — Вот, держи, — говорит Демон. Текила «Хосе Куэррас». — Вы же больше любите виски? — Да, но не было моего любимого. Ты был такой напряженный, усталый, и тут я подумал: а не хлопнуть ли нам по рюмашке? Остановился, купил. Только лимона нет. Тон его залихватский, театральный, наигранно-веселый, но за этим что-то скрывается. Петров не хочет знать, что. Не смущение же. Не у Олега. Меньшиков смотрит на него пристально и терпеливо протягивает бутылку с таким лукавым и заботливым видом, словно это лекарство. — Рюмок тоже нет? — Нет. Это действительно может помочь. Если не вырубит окончательно. Хотя мысль о том, что они будут пить из одного горлышка не успокаивает. Наоборот. — Замотался я что-то, — ерошит Саша волосы, — одни съемки, другие. Спектакли… — Просто берешь на себя слишком много. Я понимаю: хочется от всех пирожных откусить, да? — подначивает его Меньшиков. Они сидят плечом к плечу, а перед ними за огромными окнами разворачивается космическое представление — балет солнца. Часть третья, «Светило исчезает». Саша отвинчивает пробку, помедлив, салютует закату и первым делает глоток. Огненная река захватывает его, поглощает, яростные золотые лучи проникают и в башню, и бегут по жилам, вздергивают усталые нервы. Пламя бьет в голову, мысли танцуют и кружатся. — Хорошо… Он смотрит вперед, туда, где главную партию исполняет солнце. Это красивое и безнадежное зрелище. Как его любовь. Он едва не произносит это вслух. — Ну, говори, — подает голос худрук. — Что говорить? Умирает светило! — патетически вещает Петров, протягивая вперед руку в напульсниках. — Фраза будто из «Вишневого сада», — фыркает Олег. И небрежно кладет ему руку на плечо. Саша считает до трех и сбрасывает ее, не глядя. У него в душе вновь бесится преображенный Артем, и нужно совсем немного, чтобы черти с ножами полезли наружу. «А может, просто предложить себя ему?» — влезает в душу подлая мыслишка. Ведь тут никого нет. Никто не увидит. А потом легче будет возненавидеть. Но тут же он вспоминает, с кем имеет дело, кто рядом, и усмехается. Это даже не Ира. Все пойдет по плану худрука. В этом спектакле будет только то, что захочет Меньшиков. Кто б сомневался. — Тогда скажу я, — беря бутылку и делая глоток, поворачивается к нему Олег, — Саш, ты видишь этот дом? Я похож на него. Я старый, циничный и усталый человек… Петров ржет. Ему уже до такой степени наболело, что нормально реагировать невозможно. Он спрыгивает со стола, алкоголь уже ударил по нервам, его лицо краснеет. Останавливается перед худруком, снова ржет, приближает к нему лицо, почти ненавидя, желая ударить, вдыхая разочарование, горькие духи и горькую текилу. — Вы?! Вы моложе меня и моих друзей! В нашем театре говорят: худрук пьет кровь младенцев… Ну кто б еще додумался встречать закат здесь?! Меньшиков! Кто дал мне от ворот поворот, а потом заботливо обустроил трейлер, — Меньшиков! Кто поправляет мне толстовку, кто прикасается так, что… — его голос срывается, он смотрит, яростно жестикулируя, не в силах сказать что-либо, затем ударяет по столу рукой. — Вас любит полстраны, и полстраны ненавидит. А вы! Ну, сказали б мне сразу: «Саша, я люблю Никиту!» Или кого вы там любите… Да, вы, по ходу, только себя любите… А. Я это уже говорил. Он отходит к окну. Складывает руки на груди. Солнце из жаркого желтого круга превратилось в подтаявшее алое мороженое. — Да, алкоголь тебе вреден, буду знать, — задумчиво бросает Олег реплику в спину. — Или… понимаю, — продолжает рассуждать Саша, не оборачиваясь. — Вам скучно. Все это… поклонники, деньги, слава, рестораны, друзья… Надоело, да? Вам мало, да?! А тут наивный влюбленный Саша Петров, который вас обожает. С ним можно позабавиться… Как с… — Да нет, — голос Олега меняется. Он как будто перенял его усталость, — Дело не в «скучно». И с Никитой мы не вместе уже больше двух лет. — Тогда зачем? — Не знаю. Прости. Но ты такой на меня не похожий. Ты мне нравишься, Саш. И всем этим я, наверное, пытался извиниться. Потому что… ведь у нас с тобой ничего не будет. Меньшиков салютует бутылкой, глаза его уже влажно блестят. Он смотрит на Сашу не отрываясь, словно проводит интересный эксперимент. Словно до чертиков заинтересован в ответной реакции. А Петров теряет дар речи. Вот просто, стоит и пырится на Меньшикова. И молчит. Затем отмирает. Этим закатом, и текилой, всей этой блядской романтикой Олег пытается извиниться? Или красиво послать?! И это он думал, что у него самого в голове тараканы больные. У худрука, по ходу, не тараканы. Там демоны размером с самосвал! — Сука! — выдыхает он, вырывает бутылку и с размаху бьет ее о пол. Бьет, чтоб не заехать чем-нибудь в Олега. Его личные маленькие бесы радуются: у них появился отличный учитель. Обхватывает себя руками: его колотит крупная дрожь. — Саша. Саша, прости. — за его спиной встревоженный голос Олега. Он кладет ему руку на плечо, — Саш… — Отойди от меня, — говорит тот сквозь зубы. И не поворачивается: эти злые слезы лучше не показывать ему. Слишком больно. Слишком ожидаемо. И ведь это то, что он хотел! Ну, «мы не можем быть вместе», «ты замечательный парень…», вотэтовсе. Олег настойчив, он держит за руку, вежливо, как на светском приеме, спрашивает, о самочувствии и не порезался ли. Сашу кроет от близости Меньшикова, он устало и обреченно вздыхает. Он правда устал. Смотрит так, как будто убить хочет. Под этим взглядом великий ОМ начинает заикаться, невольно копируя акунинского детектива. — Ты… ты что, м-меня ненавидишь? — А вам вот, бля, обязательно надо, чтоб все вас любили? — Не все. Только ты. — Не лгите себе. Да, я вас ненавижу! Он скрежещет зубами и пытается просто свалить, но попадает в кольцо цепких рук. Олег крепко обнимает его, прижимает к себе сначала нежно, потом со страстью и невольно отмечает, как пробивает Сашку током от его прикосновений. Тот голодно смотрит на губы, в глаза. И снова на губы. — Ты же хочешь меня! Хочешь! — Я. Вас. Ненавижу. И не все ли вам равно? Ведь у нас, как вы говорите, ничего не будет! Тогда, а не пошли бы вы… Меньшиков запускает руку в отросшие светлые волосы, которые ему так нравятся, грубо тянет, затыкая грязно матерящийся рот жадным поцелуем. Вылизывает мягкую горячую глубину, слышит всхлипы и буквально чувствует, как «плывет» Петров. Саша умирает, его трясет и разрывает почище, чем от текилы. Так можно совсем сдаться и потерять себя. И потерять нечто большее, чем поцелуй. Он сжимает кулаки и отдирает себя от Олега. — Я пойду! — говорит он, не поднимая глаз. — Нет. — Я пойду… пока вы не пожалели. — Нет! Смотрит в пьяные от страсти очи своего Демона и — вопреки своим словам — снова попадает в плен рук и губ. Они целуются, жадно, до крови. Это останавливает, отрезвляет на мгновение. Но Саша упрям, ему хочется понять. Он видит свое отражение в непроницаемых черных зеркалах, задумчиво слизывает соленое с нижней губы. — Ничего не будет или «не уходи»? Я дурак, я не понял. Меньшиков отстраняется и молчит. Затем, вздохнув, толкает его к столу. — Зачем? — Молчи! Петров сидит на столе и весь поглощен горячим эксклюзивным зрелищем: его уважаемый худрук опускается на колени, расстегивает ширинку его джинсов, спускает брючины и белье. Внимательно и жадно смотрит. Член Саши давно истекает смазкой, даже трусы слегка мокрые. — Зачем… вы… — говорит он почему-то шепотом. И тонет во взгляде.***
Рай. Глубокое проникновение в это блядское горло. Обжигающее порно ласки, тесная заполненность рта. Глубокое удовлетворение. …Многоопытный юркий язык ведет узор по венам, губы вдохновенно посасывают, зубы, играясь, прикусывают кожу... Чуть больно. Пальцы в кольцах ласкают головку, скручивая, опытно, бесстыже и нежно. Каждое движение настолько точно выверенное, оно дарует чувствительному Саше вселенную эмоций. Его трахают и ртом, и рукой, ласкают поджавшиеся яички. Им, кажется, любуются, но ему все равно. Надолго его не хватает, потому что — уносит. Потому что — на разрыв. Он кричит в руках любовника, бьется, тот придерживает ему колени, поднимаясь, сцеловывает усталость с замученных губ. Затем Олег достает снежно-белый платок из кармана, кладет ему в руку, медленно нашаривает в лежащей рядом куртке сигареты, отходит к темному уже окну. Саша постепенно приходит в себя. Садится, как после обморока, проводит по лицу рукой. Вытирается. — Ты кончаешь очень красиво, — говорят задумчиво от окна. Он застывает на мгновение, потом смущенно смеется: — Это так важно? — Нет. Я… я просто думал об этом. В смысле, как ты кончаешь. Меньшиков, докурив, возвращается, с жадностью смотрит на полуголого Петрова, откинувшегося на столе, расслабленного, оттраханного. Ведет по его виску и щеке костяшками пальцев. Взгляд ясен и чист, жесток и ласков. Отстраняется, когда Саша пытается приласкать его в ответ. — А ты? Я… тебя? — Нет. Пошли. Уже поздно. У тебя с утра съемки. — Я знаю. — Саша перестает счастливо улыбаться, молча одевается, перебрасывает куртку через плечо. Окидывает худрука задумчивым взглядом. У Олега явно и хорошо стоит, член натянул джинсы, руки подрагивают, и тем не менее они должны идти. Мда. Или он потрясающе себя контролирует, или… Или это вновь особо крупные фирменные демоны Олега Евгеньевича Меньшикова. Ну что ж. Теперь Саша кое-что понял. Если сценарий известен, можно играть. — Спасибо за закат. Ну что, пошли? Извини… извините, что так получилось, с бутылкой… — Да ничего… ничего страшного, — голос у Олега какой-то странный, удивленный наверное. Саша первый спускается вниз, вниз, по ступенькам, по-прежнему не веря в реальность происходящего. Уже глубокий вечер, лестница вся в тени, из окон ложатся платки света на подоконник и пол. Они выходят и… застывают друг напротив друга. Немая сцена. — Ну… — говорит во дворе Олег, пытаясь подобрать слова. Его лицо тоже в тени, хочется всмотреться, взять за плечи, но Саша перебарывает себя. — Да, до свидания. У вас же завтра репетиции нет?.. Спокойной ночи! Тут недалеко, я дойду. Он разворачивается и почти бежит, скрывается во дворах, радуясь, что сдержался, надеясь, что правильно поступил. Там, дома, можно собрать себя по кусочкам, представить собственный горько-соленый вкус чужих губ, нежность языка и жестокость взгляда. Дома можно встать под душ и долго стоять, опираясь на кафельную стену, не в силах смыть этот странный закат.***
Через неделю Саша занимается любовью с Ирой. — Я… я что-то устал сегодня. — Да, нужно больше отдыхать, — говорит она с сочувствием. — А давай с тобой мотнемся… на Мальдивы! — произносит он с энтузиазмом. — Сашка, ты просто прелесть! Ты читаешь мои мысли. Так, я с подружками на шоппинг! Мне нужен новый купальник. Буду часа через три! Он упал на диван, от нечего делать открыл телефон. Пальцы сами нашли видео из «Кухни». Меньшиков. Длинная челка, плащ, циничный взгляд. Мерзавец. Следующий кадр. Чацкий. Отчаянные глаза. Пот, льющийся в ключичную ямку. Страдание. «Утомленные солнцем». Циничный предатель с порносигаретой во рту, салютующий образу Сталина на закате… Несчастный, мучающий себя и других… — Сукаа, — он длинно выдыхает, водя рукой по члену, благо картинки в голове свежие. Мир взрывается, распадаясь на миллион осколков, ярко, остро… — Какая же вы сука, товарищ худрук. — обреченно говорит он, — А я извращенец. И потом думает о долгой и красивой мести. Которую можно и нужно подать холодной. И Ангел строгими очами На искусителя взглянул И, радостно взмахнув крылами, В сиянье неба потонул. И проклял Демон побежденный Мечты безумные свои, И вновь остался он, надменный, Один, как прежде, во вселенной Без упованья и любви!..