Genesis

      Когда-нибудь он меня убьет— эта простая и реальная мысль полосует сознание и скребет череп изнутри. У Хосока снова эйфория в голове, нарушаемая лишь тихими выдохами брюнета, что отжимается последний час, видимо чтобы не сорваться и не прикончить рыжего. Чон понимает, что не сахар, когда болезнь заполучает контроль над его телом, а кристальная пелена четкости слетает с глаз. Но все же, это не повод скучивать его в одеяла, завязывая руки за спиной и затыкая ему рот кляпом из полотенец. Стоило парню вернуться со свидания, как его сразу подвергли этой унизительной пытке, напонимая времена лечения болезни. Хосок пытается вытолкнуть языком скрученное полотенце, но выходит тяжело и муторно, силы покидают его, ведь в этой чертовой тюрьме так легко простудиться и всем будет плевать на тебя, хоть умри от лихорадки. А лекарства он собирает, он не может выпить ни одной, потому что тогда всему придет конец. Болезнь захватит его с потрохами и никакие наркотики не помогут. Рыжий смотрит на идеальное тело своего сокамерника и только бесится, потому что у него оно худое и тщедушное, а здоровье такое слабое, что удивительно, как он вообще еще жив. Стук от металлической дубинки режет по ушам, а Мин резко останавливается и не выйдя из положения лежа, вскидывает голову, холодно смотря на офицера. Джин гулко сглатывает вязкую слюну, и отходит на пару шагов, только тогда почувствовав себя в относительной безопастности произносит: — Заключенный 140503 на выход. Тут взгляд офицера падает на скрученного Хосока и мужчина устало прикрывает глаза, мысленно считая до десяти и мягко улыбнувшись, просит солдата: — Развяжи своего сокамерника, пожалуйста, — звучит действительно, как просьба и брюнет смерив рыжего холодным взглядом, вытаскивает слюнявое полотенце, но не развязывает, показательно переступает через парня и подходит к выходу из камеры. Ким выдыхает тяжело и закатывает глаза, пытаясь успокоиться, после чего все с той же слабой, но уже немного кривой улыбкой, застегивает наручники и лишь после со скрипом открывает дверь. Хосок провожает соседа недовольным взглядом и переворачивается на другую сторону, решив поспать. Во сне ему слышится голос Чимина и его задушенные всхлипы, дрожащие крики и обвинения. Ему снова больно, а предательство полосует сознание и выедает разум, заставляя пуститься во все тяжкие и кричать, едко выплевывать оскорбление и получать их в ответ. Ругаться до хрипоты и сорванного горла, после лишь громко хлопнув дверью собственной квартиры и через день проснуться от стука в эту же дверь, за которой скрывалась полиция. Осознание, что его сдал Чимин, тот кого он любил больше жизни и ради кого, он почти слез с наркотиков, резало сильнее самого острого ножа и жгло похлеще кислоты. Хосок так его любил, что не услышать его голос хотя бы раз в день было подобно ломке от наркотиков. И после ссоры его так же ломало и выкручивало всего, потому что не видел и не слышал. Он и хотел бы быть сильным, продержаться хотя бы один день без, но кажется, если ты в чем-то наркоман, то ты зависим от всего, что имеешь. Иначе Хосок не может объяснить — почему он так быстро наплевал на все и первым позвонил. Почему он извинялся, хотя был не прав именно Чимин и почему, в очередной раз, именно рыжий идет на уступки, на которые идет лишь он в этих отношениях. Всхлипы Пака преследовали парня и набатом звучали в голове, бились о черепную коробку и разбивались столпом искр полного отчаянья, оставляя в органах прожженные дыры. Хосок не выдержал. Он никогда не выдерживал, эта любовь была зависимостью, без Чимина плохо и с ним плохо, но хотя бы не больно. Хотя бы легкие не выворачивались наизнанку, а сердце не перекручивалось в кашеобразное нечто, кости не дробились в пыль и сознание не полосовало безнадежностью. Да, с Чимином иногда было плохо, но чаще всего хорошо, настолько, как никогда не бывает даже под самым сильным приходом. Он улыбался, а у Хосока все обмирало внутри и у его бабочек в животе были бабочки в животе. Чимин смеялся, а Чон точно пение ангелов слышал и сердце ход пропускало, и в голове лишь крутилась неоном мысль — как же мне повезло. Но Хосоку не повезло, потому что на следующий день после ссоры, когда он раздавил собственную гордость и на горло наступил самому себе, позволяя смешать себя с грязью еще больше, чем когда-либо, Чимин его предал. Назвать это справедливостью парень не мог. Язык присыхал к небу и не двигался, распухал от едкой горечи осознания и слезы наворачивались на глаза, стоило на любимого взглянуть. Пак Чимин был ангелом, чистым, прекрасным и великодушным. Его любовь была слаще нектара и амброзии, его прикосновения исцеляли лучше всяких панацей, а улыбка была священее Грааля. Хосок был готов положить к его ногам весь мир и даже больше, переплыть край света и достать звезду с неба, да что там с неба, даже из черной дыры. Но Чимину ничего этого не было нужно. Ему даже Хосок не был нужен. И это подкосило, убивало хлеще, чем ломка. Рыжий буквально крошился на осколки, трещал по швам и расползался на мерзкие ошметки, когда смотрел, как тот, ради кого он был готов на все, безразлично наблюдал его арест. Он же и устроил этот арест. Чон не верил, отчаянно гнал от себя эти мысли первые дни заключения и не желал встречаться ни с кем абсолютно. Мать, сестра, парень, друзья. Никого не хотелось видеть, потому что Чон Хосока больше не было. Он треснул и по швам расползся, оставив после себя лишь пустую оболочку. Без души и намека на прежнего себя. Болезнь отбирала контроль над телом и все, что мог парень это наблюдать, как его медленно и планомерно уничтожает его же разум. Но ему было плевать, потому что его больше нет, лишь пустая оболочка, что сгниет в глумливых руках болезни. Он путался в словах и мыслях, в действия и образах, глаза бегали по всему вокруг, а местность ярким калейдоскопом искрилась и переливалась, вызывая тошноту и головокружение. Ему было откровенно хуево, а душевное состояние лишь усугубляло все. Хотелось умереть. Просто исчезнуть и никогда не рождаться в принципе. Чтобы любая память о нем стерлась навсегда. Хосок правда этого хотел, больше чем что-либо. И возможно в тот момент, когда к нему перевели этого демона, он сломался еще раз. Потому что захотелось нестерпимо увидеть еще раз Чимина, услышать его мелодичный голос и взять маленькие ладошки в свои. Он на грани еще одного слома, стоит и качается от завывающих могильных ветров, едва в пропасть не падает, от сильных порывов, что в спину толкают, смерти его желают. У него внутри все скрипит и натягивается, когда он слышит очередной запрос на посещение и слышит заветное имя. Он повторяет про себя, что его предали, но все равно отрывисто кивает, едва ли не плача от собственных действий. Любимое имя шепчет себе под нос беспорядочно, клянется себе больше не верить чужой лжи, но почему-то все, что говорит не Чимин мигает красной пометкой «ложь». Эта мысль ядом растекается по венам, втирается в кожу отравой и пеплом, слизью капает по горлу и оседает на сердце, заставляя его биться быстро и глупо, точно ему снова семнадцать и они в школьной кабинете прячутся от учителя с Минни. Его смех в ушах гудит и эхом раздается, отбивается от пустой оболочки, где души давно и нет, лишь жалкое напоминание, причем настолько жалкое, что Хосоку самому от себя противно. Он не может себе объяснить у него инфаркт или просто блядский кусок мышц, так рад видеть Пака, что отбивает чечетку и ребра грозится переломать. Хосок смотрит на выкрашенные в персиковый пряди и думает, что это же насколько он зависим, насколько данный парень в нем, что даже спустя полгода не вытравился, не исчез и даже не сгнил внутри, пусть и сам рыжий сгнил. В день ареста. Смеяться хочется, сильно и громко, насмешливо и чтобы так ядовито, что яд будет с зубов стекать на пол, проедая бетон. Только весь это яд будет адресоваться ему самому, потому что с Чимином по другому не бывает. Потому что Чон жалкий наркоман с отклонением, да еще и сидящий теперь, и плевать, что сидит он по вине любимого, все равно парень жалок. Они долго молчат, внимательно смотрят друг на друга, пристально вглядываются в усталые, покрасневшие глаза и пытаются разглядеть каждый свое. Находит ли Чимин в его глазах, то что искал? Рыжий не знает, но слышит горькое: — У тебя все хорошо? — в голосе забота и тревога звучит, и Хосоку хочется громко смеяться, ведь он снова верит. Глупо и отчаянно, верит во все, что говорит Пак, ведь это он и иначе не могла быть никак. Он снова верит в эту фантазию, где Чимин его любит и заботится о нем, беспокоится и дорожит его вниманием. И пускай каждый факт и каждая секунду проведенная вместе, за последние полгода искажаются и подвергаются сомнению, с долгими раздумьям. Пускай. Хосок все равно верит, хотя бы потому что это Чимин. У Чона в горле пересохло от молчания и переживаний, от задушенных слез и проглоченных слов обиды. Он хочет ответить, но в горле едкий вязкий ком стоит, кадык подпирает, не вздохнуть и не выдохнуть. Моргает ресницами, стараясь смахнуть слезы, что собираются в уголках глаз и лишь улыбается криво, точно в сломанное зеркало смотрит. Мычит что-то в ответ, вроде как соглашается и все так же смотрит с застарелой болью. У парня за стеклом такая же боль в глазах, кружится и скручивается в тугие канаты. Чимин кивает понятливо и улыбается горько, точно ему жаль, будто ему больно и он не хотел этого всего. — У меня тоже все плохо, — звучит глухо и слегка надтреснуто, а по щекам Пака бегут слезы. Хосок снова мычит что-то непонятное, но явное согласие и позволяет влаге обжигать лицо, громко капать под писк таймера на стол. Рыжий уходит из комнаты посещений и глотает всхлипы, размазывая кулаком слезы по лицу. Ему так противно от самого себя и так жалко самого себя, что это невыносимо. Он глаз от пола не отводит, пытается хоть как-то сильным оставаться, только истерика душит и давит на плечи, свинцом затекая в кости.

И это играет с ним злую шутку.

Он врезается в чужую крепкую грудь, но глаз не поднимает, просто не в силах. У него плечи дрожат и все мышцы свело от истерики, его вновь выкрутило и сломал пополам. Он не выдерживает. — Заключённый 02199418. И это ещё одна причина почему Хосок не выдерживает.