Гром Медузы

Микаэль. На Гордости Императора отовсюду орала музыка. Именно что орала, ибо для того чтобы сказать иначе, стоило бы сделать оратории, ставшие стабильным звуковым сопровождением, хотя бы на пол тона тише. Всем было ясно, что музыка была призвана заглушить дурные мысли, объявшие голову Фулгрима после некрасивого и болезненного расставания с Горгоном, однако, на практике легче не становилось ни Фениксийцу, ни его детям, вынужденным теперь почти кричать, дабы услышать друг — друга. Как худо было летописцам капитану Микаэлю Атрейдесу приходилось только догадываться. Но, больше всех страдал Эйдолон. Несчастный лорд — коммандер оказался тем, кому была доверена честь находиться рядом с отцом и разделить с ним всю тяжесть тоски и творческого кризиса. Первые пару дней его вообще не видели, затем Эйдолон был замечен выходящим из покоев Фениксийца. Вид у лорда — коммандера, по свидетельствам всезнающих очевидцев (кем были эти самые очевидцы Микаэль не знал, поскольку к нему самому информация пришла из уст Мария Вайросеана, которому, в свою очередь, это тоже кто — то пересказал), был, мягко говоря, усталый и замученный. Тем временем, уныние сменилось жаждой деятельности, которая тоже долго не продлилась. Фулгрим попытался было поставить спектакль, однако заканчивать начатое не пожелал, поскольку собственная идея в момент стала ему совершенно отвратительна. Рукопись пьесы была в ярости отброшена (Микаэль, присутствовавший при репетициях на правах неплохого поэта, подобрал двадцать листов прекрасной сиреневой бумаги, исписанных прыгающим почерком и свернув, спрятал в тубус, который носил на поясе), актеры, набранные из летописцев и астартес, обруганы бездарными ничтожествами и разогнаны, а сам примарх удалился в свои покои, приказав себя не беспокоить. И вот, теперь все обитатели Гордости Императора находились будто под мечом Дамокла из древне — терранских легенд, готовым обрушиться и отрубить головы всем тем, кому не повезет попасть под гнев Фулгрима. Нервничали все.От капитанов астартес, до последнего летописца. Самые незначительные новости и любые детали так интересовали всех и так быстро передавались, что можно было бы подумать, будто идет завоевание очередной планеты, а все ждут вестей с полей брани. Микаэлю удавалось избегать впадения в коллективную молчаливую панику только благодаря постоянной занятости. Он попросту не давал себе времени задуматься о чем — то подобном, изводя себя часами тренировок, бодрствованием и работой над одой, посвященной его генетическому отцу. — Милорд, — из полузабытья творчества его вывел голос Беквы Кински, — Могу ли я составить вам компанию? На губах Микаэля застыло «нет», однако, помня о вежливости, он переборол себя и, вздохнув, кивнул. Синеволосая композиторша так и липла к любому астартес, обладающему хоть какой — то долей влияния. Раньше, объектом ее настойчивого интереса был Зигфрид, теперь же, когда заносчивый гвардеец Феникса решил игнорировать ее, госпожа Кинска возжелала переключиться на его брата — близнеца и мнение Атрейдеса явно не учитывалось. — Рад видеть вас в добром здравии, госпожа Кинска. Беква расплылась в самой очаровательной из припасенных улыбок, сделавшей ее еще менее приятной в глазах Микаэля. — Ох, зачем эти пустые церемонии, вам следует звать меня просто Беквой, — пропела смертная, явно наслаждаясь собственной очаровательностью, — Ходят слухи, будто из — под вашего пера вот — вот выйдет нечто великое. Не удовлетворите ли мое любопытство, рассказав что же это? Закатить глаза и заскрипеть зубами капитану помешали воспитанность и стремление к сдержанности. И угораздило же его присесть поработать в Ла Венице, в надежде что окружение смертных добавит в мелодию его вдохновения ту, особую ноту, которая является лишь в разномастной многодушной толпе живых людей. Однако, Микаэль явно недооценил навязчивость тех, кто предпочитал времяпрепровождение в Ла Венице всему остальному, в том числе и творчеству и теперь вынужден был пожинать плоды своей непрактичности, с недовольством ощущая возрастающее внимание к своей персоне. — Ничего существенного, моя дорогая. Очередная проба пера, не стоящая внимания. Я лишь пытаюсь не утратить той искры, которой я, по слухам, одарен. Хвастаться было дурным тоном, однако, альтернативой была искренность, любое проявление которой могло бы усугубить и без того пренеприятное положение дел. Сейчас, Микаэль отдал бы очень многое, дабы поменяться местами с Зигфридом, ведь заносчивому братцу не привыкать быть в центре. В центре внимания, в центре восхищения… — Микаэль! Высокий, холодный и звенящий, будто стекло голос. Лидий. Преторианец Фулгрима выглядел в Ла Венице, будто ледяная скульптура, среди серых камней. Микаэль улыбнулся. Он был рад появлению брата, хотя и знал что радость, скорее всего, не взаимна. — Брат. — Фениксиец желает видеть тебя. Немедленно. Сердце оглушительно стукнуло, кровь прилила к лицу, а дыхание на мгновение остановилось. Отец ждет. Не кого — либо другого, его. Мысль заставила астартес улыбнуться еще шире и, одновременно, внутренне напрячься, ведь ситуацию уже давно нельзя было называть штатной, а следовательно, зовут его отнюдь не для того, чтобы похвалить или одарить чем — либо. — Что ж, я думаю мы потом продолжим наш разговор, — Кинска, неплохо чувствовавшая ситуацию, отстранилась и вновь улыбнулась, на этот раз нейтрально — вежливо и самую малость понимающе. — Не так ли, друг мой? Капитан кивнул и чуть быстрее, чем следовало, последовал за Лидием. Длинные волосы, собранные в высокую косу, чуть раскосые глаза цвета индиго, подчеркнутые черным и оттого кажущиеся еще больше и печальнее, идеально — правильный нос и тонкие губы, улыбку на которых Атрейдесу доводилось видеть от силы раз десять. Лидий давно отдал свою душу одному из капитанов Железных Рук и не желал тратить свои благосклонность и радость на кого — либо иного. Двое воинов в полной броне стояли у позолоченных дверей, из — за которых доносился оглушительный грохот, такой, будто кто — то прямо сейчас крушил все в комнатах в порыве гнева, сжигающего изнутри и заставляющего ненавидеть все вокруг. К чести стражей, следовало отметить что даже неизвестно что, происходившее за дверьми не нарушало их абсолютного, непоколебимого спокойствия. Раздался удар чего — то стеклянного об стену. Микаэль сглотнул. Двери в покои Фулгрима распахнулись. С минуту посомневавшись и подождав приглашения, Микаэль все же вошел. Разруха вокруг напомнила ему поле боя. Всюду валялись обломки мрамора, сломанные кисти и стеклянные осколки, в которых капитан узнал одну из любимых ваз Фениксийца. Отовсюду веяло отчаянием, по коже Микаэля побежали мурашки, ему было страшно даже подумать, как же примарху должно быть невыносимо, чтобы пытаться уничтожить все, что ранее собиралось с таким трудом и скрупулезностью истинного ценителя искусства. — Господин, Вы звали меня, — астартес тщетно попытался придать голосу уверенности и тем самым выгнать из души тоску с нотками страха. — Да, сын… Голос Фулгрима и близко не напоминал тот, каким он был обычно, тихий и вымотанный, он выдавал всю опустошенность примарха. Микаэль повернул голову. Когда — то, ему довелось увидеть примарха восьмого легиона и сейчас, при виде Фениксийца на ум капитану пришел именно Конрад Керз. Потрескавшиеся губы, серовато — синие тени, залегшие под глазами, впалые щеки, кожа, бледная и тонкая, словно пергамент, и усталое выражение прекрасного лица — сейчас, Фулгрим легко сошел бы за брата — близнеца Ночного Призрака, если бы не куда более светлые глаза и посеревшие, спутанные светлые волосы. Примарх сидел на полу в центре комнаты, которая до разгрома была его студией и, чуть склонив голову печально и как — то беспомощно глядел на Микаэля. В глазах, казавшихся огромными на исхудавшем лице читалось непонимание. Фулгрим будто недоумевал что же произошло вокруг. — Прости… Я немного не в форме сегодня, — вина в голосе отца была так странна и почти пугающа, что Атрейдес невольно тихо охнул, отступив на шаг назад.Это не укрылось от взгляда примарха, тот встал, чуть пошатываясь и горько рассмеялся — О да, я очень далек от совершенства, правда? Микаэль не знал что делать и как сформулировать то, что сейчас творилось внутри. По щекам побежали слезы и капитан быстро закрыл лицо рукой, не желая представать слабым перед тем, кого считал почти что богом. — Тебе правда так меня жаль, Микаэль? Руки Фулгрима обхватили лицо сына, осторожно, словно хрупкую вазу и Микаэль невольно прильнул щекой к теплу, казавшемуся абсолютно родным и необходимой до боли в груди. — Да, отец, —голос тринадцатого капитана наполнялся силой и чувством; сомнения, страх и боль уходили, оставляя место лишь уверенности, пылающей и согревающей изнутри.—Мне больно видеть каково Вам и еще больнее знать, что я не способен утишить вашу скорбь и дать хотя бы искру надежды, ведь Вы — мой примарх, мой совершенный отец, которого я, нет все мы, каждый из ваших сыновей считаем, считали и будем считать тем, ради кого стоит жить и умирать. — Открой глаза, — попросил властный и вместе с тем приятный и музыкальный голос — Прошу. Микаэль подчинился и утонул в тепле и нежности, сошедших на него из сияющих озер глаз его генетического отца. Тонкие прохладные пальцы скользнули по щекам, мягко стирая слезы и одаряя несравненной благодатью спокойствия и веры в лучший исход, достигнуть которого возможно лишь пройдя сквозь мрак и сомнения. — Господин, Вы… — Отец. Зови меня отцом, хорошо? Астартес сглотнул и заторможённо кивнул, с трудом понимая чего же от него хотят. Множество чувств разрывали его грудь, выворачивая ребра и вспыхивая так ярко, что можно было бы ослепнуть. Ему удалось! Он, хоть и невольно, вернул примарха из тягостной тоски! Ему, ни Эйдолону, ни Зигфриду, именно ему удалось разжечь огонь в душе Феникса! Фулгрим вдруг быстро отстранился и принялся искать что — то расшвыривая хлам раздраженными, невероятно энергичными движениями, Микаэль же так и остался стоять, слегка отупев от свалившегося на него счастья. — Регицид! Нам с тобой понадобится доска для регицида! Мозг упорно отказывался обрабатывать информацию с необходимой скоростью и капитану пришлось прикусить губу, дабы легкая боль отрезвила его и вернула с небес восхищения в объективную реальность. Тяжелый аромат благовоний, смешавшийся с вонью, исходившей от стопки тарелок с недоеденной пищей, возвышавшейся чуть ли не до высокого, украшенного классической лепниной потолка бил в нос, вызывая тошноту до того сильную, что Микаэлю в голову пришла абсурдная мысль убрать здесь самому, не вызывая сервитора, дабы получить возможность свободно дышать. — Забудь о хламе, нам предстоит нечто куда более важное, чем уборка! Ты должен помочь мне, —откопанная доска была прижата к груди так, будто была любимым ребенком.—На этот вечер, нет, пока мы не разберемся в том, как мне следует действовать дальше, ты должен обращаться ко мне так, будто мы равны и ничто не отличает нас друг — от — друга! Не щади меня, делай все что угодно для того, чтобы пробудить мою способность ясно мыслить и рассуждать! Речь примарха звучала путано и почти бредово, однако, Микаэль верил Фулгриму, считая что раз Фениксиец ведет себя так, а не иначе, для этого есть причины (в глубине души Атрейдес радовался такому поведению отца, ведь нервическая увлеченность всяко лучше той потерянности и опустошенности, которые так поразили капитана в начале этого странного условного вечера), да и откровенного безумия в нем заметно не было, а значит, следовало довериться и делать что говорят. — Ф — фулгрим, — называть примарха по имени было странно и немного стыдно, однако, раз сказали, он сделает и это — может быть мне послать сервитора за моими фигурами для регицида? Взгляд Фениксийца стал таким негодующим, словно предложение сына было оскорбительным или, по крайней мере, глупым. — Мне нужны мои фигуры, Микаэль! И я их найду! — Прости, я не хотел обидеть… —Хватит лебезить! — нахмурившись, почти рыкнул Фулгрим, — Сегодня ты говоришь что думаешь и не оглядываешься на этикет! Пойми, мне нужно именно это! Захотел бы расшаркиваний и уверений в собственной неотразимости, позвал бы Мария или Юлия, уж поверь, я знаю как они мною восхищаются! И вообще, сядь! Меня раздражает то, что ты встал как истукан! Атрейдесу показалось что теперь он понял природу терпения и практически нерушимого спокойствия Ферруса Мануса, ведь для того, чтобы гармонично сосуществовать с Фениксийцем и выносить порывы вдохновения, сменяющиеся апатией, явно нужно иметь нервы, выкованные из того же металла, что и легендарный Крушитель Стен и быть готовым к чему угодно. Тем временем, Фениксиец вытащил низкий столик красного дерева на середину студии и уже расставлял фигуры на доске. Приглядевшись, Микаэль понял почему они были такими особенными — вместо столь привычных солдат, эклезиархов и полководцев были маленькие астартес и примархи, искусно выточенные из чего — то, напоминавшего кость давно вымершего терранского зверя — мамонта. Детализация поражала. На миг капитану показалось, будто под пальцами примарха оживает и заполняется космодесантниками настоящее поле боя, всего — то и отличий что маленькое и расчерченное клетками. Фулгрим жестом поманил сына, веля садиться напротив. — Играем на одной доске и по упрощенным правилам, — почти светским тоном сообщил примарх, —Кто тебе милее — Восьмой легион или десятый? — Восьмой, — не колеблясь, ответил Микаэль. — Оригинальный выбор. Раньше никто, кроме самого Керза, не выбирал партию за Повелителей Ночи. Что ж, первый ход за мной.