***
— Зачем тебе это? — уже почти безнадежно спрашивает Гарри, хмурясь. — Так нужно. — снова и снова отвечают ей, вгоняя во все больший ступор и недоумение. Впрочем, она сразу знала, что ничего толком так и не добьется от них этим. С такими, как он, иначе и не бывает. Достоевский — конченный псих, фанатик до мозга костей, больной человек, чью одержимость всеобщим очищением и избавлением всего мира от способностей заходит за все грани добра и зла. Федор и сам не знает, зачем ему освобождать весь мир от способностей — то ли не знает, то ли не помнит. Маргарет заглядывает в чужие фиолетовые пустые-мертвые глаза, которые напоминают глаза кукол, читает мысли, тщательно стараясь отыскать хоть что-то правильное и человеческое, хоть какое-то объяснение, но не находит совершенно. То ли он и правда ничего не знал. То ли ничего не помнил. То ли все знание и понимание похоронено на дне моря хаоса и одержимости, ведь у Достоевского в голове похлеще, чем в Стране чудес из-за одного небезызвестного рассказа-сказки Льюиса Кэрролла. Если бы у Поттер кто-то просил сравнить Федора с человеком, которого она когда-то знала, то она без сомнения назвала имя Темного Лорда, который погиб в итоге от руки ребенка, которого в годовалом возрасте пытался убить. Карма его все-таки покарала, пусть только и через шестнадцать лет. Конечно, умерших это не вернет, но это поможет избежать новых напрасных жертв. Девушка легко может сказать, почему сравнивает Волдеморта с Достоевским. Вроде бы у них такие разные цели, которые основаны разве что на утопии и идеализме, которые недостижимы в принципе, но вот достижение этих целей одинаковое. Через смерти, через кровь, через слезы, через жертвы. Именно поэтому брюнетка так сильно не любит подобных им людей. Они — пустые, безэмоциональные, равнодушные куклы, которые готовы пойти на все, что угодно, чтобы им хотя бы ненадолго стало интереснее. Ну, и собственную цель достичь было бы неплохо, раз уж представилась такая возможность. Достоевский — выжженная пустыня, словно Том Реддл после того, как впервые убил и создал крестраж. Федор крестраж не создает и не собирается создавать, но он хочет воспользоваться подвернувшейся возможностью и использовать крестраж, чтобы достичь своей цели. Разумеется, это действие было заранее обречено на провал. Эта… КНИГА была создана совершенно не для этого. Однако, подобные одержимые какими-то высшими и утопическими идеями всегда были страшнее всего, ведь они готовы по головам идти, открещиваясь эфемерным всеобщим благом, которое ждет их где-то за горизонтом. И никого не волнует, что до всеобщего блага не добраться — главное наобещать с три короба, чтобы все поверили. Достоевского Камелия и правда может сравнить разве что с Волдемортом, хотя последний всю свою жизнь гонялся за ребенком, а первый… теперь гоняется за КНИГОЙ. Они оба — сумасшедшие, поехавшие, пустые и давно утратившие все эмоции, которые живут лишь потому, что так нужно. Ну, еще потому, что впереди ярко-красным флагом маячит ЦЕЛЬ, до которой они во чтобы то ни стало должны дойти. Фанатики — они такие. Они не перед чем не остановятся, чтобы достичь того, во что поверили. Волшебница вздыхает и смотрит на тощего и бледного молодого человека, скованного по рукам и ногам. Он доставил очень много проблем, пока его пытались отловить, и еще больше проблем доставляет сейчас, желая добраться до КНИГИ, чтобы воплотить свою самую дурацкую идею в жизнь. Стереть из мира все способности? Великолепно, конечно! Но… Что будет с людьми, чьи способности сотрут? Они останутся без них? Или просто перестанут существовать? Судя по всему, Достоевского это не волнует совершенно — впрочем, было бы странно, если бы волновало. Ему ведь главное воплотить свою идею-фикс в жизнь, а все остальное уже неважно. Федор из тех, кто заплатит самую высокую цену за то, чтобы иметь хоть что-то. Весьма глупо и наивно, как бы это странно ни звучало по отношению к тому, кто является чертовым гением наравне с Огаем и Дазаем. Впрочем, Достоевский — человек у себя на уме, в хаосе мыслей и желаний которого не может разобраться даже Маргарет. А ведь она может читать его мысли и заглядывать в самые потайные уголочки его души! Поттер поджимает губы и делает шаг назад, призывая к себе КНИГУ. Она некоторое время смотрит на нее, краем взгляда посматривая за реакцией Федора — зрачки расширились, словно у наркомана, и дыхание сбилось совсем немного, но она заметила — после чего призывает меч Гриффиндора и без малейшего сожаления пронзает чертов крестраж насквозь. Слышится уже почти знакомый крик-вой, от которого кровь стынет и по всему телу идут мурашки. В ушах свербит, но ничего не поделаешь. Надо просто переждать импровизированный концерт. После того, как вой и крик закончились, девушка просто брезгливо кидает остатки… ТОЙ на землю и без малейшего пиетета сжигая — словно чумной труп, который должен быть уничтожен без остатка. По лицу брюнетки пробегает тень и она почти кривится от брезгливости, когда замечает, что Достоевский будто совершенно не заметил того, как она уничтожила то, за чем он так долго носился. Он больной — душой, мыслями, желаниями. Если бы его можно было увидеть как-то иначе, то наверняка бы у него из глаз, рта, ноздрей и ушей текла отвратительная черная жидкость, а вместо сердца в груди была дыра, пустоту которой нельзя заполнить ничем и никем. Таков уж тот, у кого такая способность. Даже «Больше не человек» по сравнению с этим не так страшен. Камелия не знает, что делать и как поступить. Ее ведь не учили работать с теми, у кого проблемы с психикой серьезны настолько, что еще немного, и все снесет цунами. Федора бы в больницу Святого Мунго в палату для душевнобольных, но так он ведь не маг. Может быть, можно его отправить к психиатру, но не факт, что тот справится, да и не дело скидывать столь опасного типа на простого человека, а Дазай уж точно не сможет ходить с ним всю жизнь под ручку. Вот только Достоевский не остановится, даже если знает, что КНИГА, за которой он охотился, уничтожена. Пройдет десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет, но он обязательно найдет какой-нибудь способ воплотить свою мечту в реальность. И это — тоже очень страшно, ведь такие, как Федор, как Реддл, как Пожиратели Смерти, не меняются. И одержимость их не проходит. Лишь становится сильнее и безумнее, пожалуй. Волшебница вздыхает еще тяжелее и смотрит в бок, где в соседней камере безумно смеется Гоголь, тоже схваченный, связанный по рукам и ногам и обвешенный устройствами, которые призваны заблокировать его силу, будто грушами. И с этим психом тоже надо что-то делать, а вот что — не понятно совершенно. Если Достоевского она сравнивала с Волдемортом, то Николая могла сравнить только с Беллатрикс Лестрейндж. И не сказать, что эта ассоциация ее хоть сколько-нибудь вдохновляла. Скорее уж с точностью наоборот. Такие, как они, так просто не сдадутся. Так что куда их девать непонятно. Убить жалко… Да и издеваться над юродивыми тоже. Вот поэтому и не понятно совершенно, что с ними вообще теперь делать. Дилемма. Маргарет качает головой, разворачивается и уходит, направляясь в сторону дома и мужа. О том, что с ними делать, она может подумать и после. Пока ей нужно успокоиться и выпить ромашкового чая, потому что у нее еще с утра ощущение какое-то странное. Нет, все хорошо, и беда не надвигается — больше никогда не надвинется, но… Просто очень странное ощущение.***
Она сгибается пополам от боли, хватаясь за живот, и у нее отходят воды сразу же, как только Маргарет пересекает порог дома. Это больно, больно, так больно… Она не может толком соображать. Помнит лишь то, что ее подхватывает на руки муж, а с другой стороны пристраивается Джинни, что-то быстро говоря. Сознание немного размывается — всего на пару секунд, а потом снова собирается, и Поттер все видит предельно четко. Роды — это больно, даже если ты маг. Сильное обезболивающее лучше не накладывать, хотя от легкого толку практически никакого. Девушка не переживает ни за себя, ни за ребенка — за ними наблюдает Хель. А Предвечная Невеста не позволит забрать своих единственных живых потомков. Роды — это больно. Впрочем, не больнее, чем пытки круциатусом, поэтому брюнетка выдерживает все со стоическим терпением, лишь изредка выдыхая сильнее, чем обычно, да шикая. В палате только Джинни да Йосано, оставшаяся на случай, если что-то пойдет не так. Все остальные в коридоре — там же и Мори, у которого руки тряслись, словно у пьяного, так что от него, как от врача, толку было мало. Уизли его передала с рук на руки Чуе и Акутагаве, после чего вернулась в палату к подруге. Камелия не могла сказать, сколько именно длились роды, но по ощущениям прошло очень много времени, прежде чем тишину палаты, где она была, не разбил громкий крик новорожденного. Уставшей Камелии вручили маленький сверток, из которого торчало разве что маленькое красное личико, которое было одновременно и немного уродливым, и таким красивым… Волшебница аккуратно протянула палец, чувствуя, как за него слабо хватается маленький детский кулачок. Она тут же испытала такой восторг и такой прилив любви… Наверное, это должно было быть страшно, но на самом деле вызывало только восторг и безграничное счастье. У ее малышки были черный пушок волос и ярко-красные, как у отца, глаза, которые своим цветом напоминали чистейшие рубины. — Девочка… — Мори слабо вошел в палату, шатаясь подошел и почти сполз рядом, с трепетом заглядывая в маленькое личико. — Ага. — кивнула Маргарет, отвечая на поцелуй Огая. — На тебя похожа. — На нас. — поправил мужчина. — Как назовем? — Ну… — Поттер ненадолго задумалась, а потом счастливо заулыбалась, чувствуя, что это имя будет идеально подходящим. — Аврора. — Ей подходит. — согласно кивнул брюнет, с небольшим ужасом и удивлением поглаживая ее по пухлой нежной щечке. — Знаешь… Я… Думаю, я люблю тебя. — Какое совпадение. — заулыбалась девушка, с нежностью смотря на мужа. — Я тоже. Они безгранично счастливы, даже если знают, что впереди много проблем. Но они совершенно не беспокоятся об этом, ведь знают, что вместе обязательно разберутся с этим.