ххх
твой образ в моей голове – ложь, так чему же мне верить?
Два дня в радиомолчании для всех чувствуются, словно испытание, если не наказание. Американцы раздражены и взвинчены, присутствие корейцев напрягает их ещё больше. Им же практически полностью ограничивают зону передвижения и запрещают расходиться. Чондэ бы и рад дальше игнорировать капитана, только не подчиняться прямым командам он не может – Джинки именно этим и пользуется. Целенаправленно отдаёт приказы, отдаляя его от заточённого доктора всё дальше. Чондэ лишь стискивает зубы, думая, что перетерпит, выхода у него особого нет. Джинки проявляет относительное благоразумие, меняя смену Чондэ не на Минхо, а на Кибома, отправляя младших лейтенантов вместе обойти периметр после того, как американское командование даёт на это добро. Джинки от такого неуважения к собственному чину и их стороне скрипит зубами, а Тэмин кисло улыбается на приказ, явно виня в нём поведение Чондэ. Американцы им не рады и показывают это всем своим видом, натыкаясь на них, а в остальное время игнорируют, Чондэ только отдаленно понимает в их речи пренебрежительное «корейское жужжание под ухом», и иронично соглашается, ведь слушать развязные иностранные выкрики напрягает его тоже. Они обходят периметр медленно, рассматривая полуразрушенные здания, молча подмечая детали. Натыкаются на господина Кана и удивляются, как раньше его не видели –настолько они с госпожой Ким были призраками, – тот весь мертвенно бледный даже не смотрит на них, заправляя рубашку в брюки и скрываясь в доме. Уйдя на достаточное расстояние от закрепленного за корейцами дома, они позволяют себе опустить оружие с груди и идти чуть ленивее. Чондэ останавливается рядом со скинутыми в гору холщовыми мешками, тычет носком берцев, чувствуя, как песок внутри под давлением меняет форму. — Хён, — умоляюще скулит Тэмин, выглядя жалостливо. Чондэ почти испытывает сочувствие. Почти. — Мне жаль, что тебе досталось, — говорит Чондэ искренне и младший закатывает глаза. — Может ты расскажешь, что всё-таки произошло и почему я попал в немилость вместе с тобой? Твоё поведение слегка... Вышло за рамки. — Это только между мной и кэпом, — говорит Чондэ, но Тэмин фыркает, подходя ближе и приваливаясь бедром к горе. — А заодно страдаю я! — Никто не виноват, что ты младший, — Чондэ смеётся, получая удар по плечу, и машинально трёт место удара, смотря вверх на темнеющее небо. Они с Тэмином единственные знали друг друга с подросткового возраста: отцы военные поспособствовали этому. Вместе выпустились из школы, вместе поступали в военную академию – Чондэ мечтал продолжить дело отца, Тэмин – потому что не знал, чем хочет заниматься в жизни и был потерян. Его старшие братья уже служили, поднимаясь по карьерной лестнице, были отцовской гордостью, а он, будучи самым младшим, был беспечным и более свободным. После развода родителей остался с матерью, которая не так сильно волновалась о сыне от первого брака, но содержала его, выполняя минимальные родительские обязанности, единственная причина, почему Тэмин и стал независимым и взрослым слишком быстро. Пойти за старшим в военную академию было решением необдуманным с его стороны, но он не жалел – Тэмину действительно нравилось это какое-то время, к тому же, впервые его отец посмотрел на него так, словно он стал существовать для него и не был просто разочарованием, возможно, он выглядел тем, из кого вышел бы толк. Чондэ был его примером, старшим хёном, опорой. Тэмин служил дома, в Корее, когда Чондэ мотался по заграничным миссиям, пока не случился Йемен. Они шли рука об руку и доверяли друг другу всё – по-другому на войне нельзя. Их многое связывало в прошлом и настоящем, Чондэ считал его своим братом и был уверен во взаимности этого чувства. Мог ли он рассказать ему, доверить открывшуюся тайну, мог ли подвергнуть тем же мучительным угрызениям совести, сжигающим его изнутри о том, что всё, что он делал эти годы было ложью? Растоптано в одно мгновение ради чьей-то выгоды, ради чьих-то погон? Чондэ не мог поступить с ним так. Только не с Тэмином. — Это... Сложно, — всё-таки говорит он спустя некоторое время, отводя взгляд. Тэмин уже знает, что он не расскажет, поэтому не настаивает, только чуть брыкается, пытаясь строить обиженного. — Я не тупой. — Ты не задумывался... — Чондэ замолкает, облизывает пересохшие губы и качает головой, — О том, что всё что ты делаешь – бессмысленно? — Что? — Тэмин не понимает. Чондэ пытается пояснить. — Я имею в виду карьеру. Нашу службу. Ты не думал о том, что всё это – бессмысленно? Никогда не закончится? Тэмин округляет глаза, поворачиваясь к хёну всем телом: — У тебя кризис среднего возраста? Ты ударился головой? — Сядь, — раздражается Чондэ, двигаясь на мешке, и ждёт, когда младший подчинится. — Хорошо, — Тэмин усаживается рядом и опасливо косит на него взгляд, очевидно считая сумасшедшим, — Я само внимание. Но Чондэ не говорит ни слова. Они вновь слышат отдалённые оклики за спиной и шум в здании рядом, завывание северного ветра и шорох песка. — Мы заканчиваем одну миссию и направляемся на другую. Миссия за миссией. Страна за страной, — Чондэ опускает пальцы с винтовки и сцепляет их в замок, — Мы помогаем союзникам, воюем сами. Официально или нет, неважно. Это всё продолжается и никогда не закончится. Этому не будет конца, понимаешь? Мой дед воевал, мой отец тоже воевал, но приносят ли его медали ему счастье? Принесли ли они счастье моей матери? А мне? Тэмин молчит и смотрит слегка скептично, будто не веря, что это говорит Чондэ. Тот лишь отдаленно думает – как иронично. Примерно те же мысли высказывал когда-то в средней школе юный Ли Тэмин. А после потерялся в жизни, обделенный вниманием семьи, и отправился служить, только чтобы это внимание получить. Чондэ продолжает. — Чему будут рады дети капитана: знать, что их отец, возможно, умрёт, защищая родину... — на этих словах Чондэ кривит губы в отвращении, — Или тому, что будет с ними долгие годы? — Ты... Разочаровался в службе? — не понимает Тэмин, — Из-за этой миссии? Что-то случилось? — Ничего, что могло бы тебя волновать, — уклончиво отвечает Чондэ. Тэмин всегда видел суть, но не задумывался над ней. — Доктор-пацифист прочитал тебе лекцию? — Тэмин щурится, — Как он это сделал? У меня никогда не получалось. Думаешь, мне стоит познакомиться с ним поближе? Уверен, вернувшись в Корею, ты бы с ним сошелся. Оба — чудики. Чондэ вздрагивает, впиваясь ногтями в кожу. — А ты разве не думаешь об этом? Сам ведь мечтаешь о конце контракта. — Тэмин медленно кивает, соглашаясь. — Думаю, с меня хватит. Пытаясь быть в глазах отца кем-то, я перестаю быть собой. Я люблю свою страну и всё такое, но не думаю, что смогу выдерживать это дальше, — уже чуть тише Тэмин добавляет, — Я видел, как умерли незнакомые дети тогда, в Сане, потому что мы не успели забрать до бомбы всех. А ты видел, как умирали те, с кем сражался бок о бок. Иногда мне снится это и становится страшно, что теперь это моя жизнь, что я выбрал её, чтобы соответствовать чьим-то ожиданиям, а не потому, что хотел. Проводить учения дома, нести службу там – это одно, а здесь видеть смерть постоянно — невыносимо. Так что, — Тэмин откашливается и продолжает громче, — Пусть свою карьеру строят хёны. Вернусь домой, отдохну, займусь свободным творчеством. Отец, конечно, вообще перестанет со мной разговаривать, но переживу как-нибудь. Словно они с матерью вообще когда-нибудь могли обо мне вспомнить, наивный, — Тэмин закатывает глаза на собственную глупость. Чондэ грустно усмехается на монолог друга, хотя под конец теряется, погружаясь в собственные мысли. Тэмин же, словно забывает, что слушал Чондэ до этого и о чём тот говорил. — Понимаю, что это твоя мечта и ты дослужишься до какого-нибудь генерала, но ведь в свободное время ты сможешь навещать меня? Знаешь, я мог бы купить долю в каком-нибудь клубе, думаю денег, которыми мать от меня откупилась, будет вполне достаточно. Помнишь Чансона-хёна, с которым я тебя знакомил в прошлом году? – да, к сожалению, хотя он предпочел бы подобные знакомства забыть, — После возвращения мы встречались, и он сделал мне выгодное предложение. Стану владельцем малого бизнеса или типа того. — Осядешь, остепенишься, — почти широко улыбается Чондэ, зная, что Тэмин не рождён для этого. Тот в ответ корчит рожицу. — Глупо с моей стороны было полагать, что кто-то за полгода полюбит меня достаточно, чтобы дождаться, ага? Я и не надеялся, — Тэмин врёт, Чондэ слышит это и вспоминает, как Минхо подтрунивал над младшим после приезда. Младший лейтенант не выглядел особо верящим в свои слова, но кажется тот человек ему действительно нравился, — Буду вести светский образ жизни и порочить свою форму, — отшучивается младший, желая перевести тему. Чондэ закатывает глаза, потому что может представить, как Тэмин пускается во все тяжкие, имея при этом финансовую возможность и полную свободу. — Но вообще-то, — Тэмин становится серьёзным, — Тебя на гражданке я не представляю. Ты же с ума сойдешь без дела. Тебе нужно кого-то защищать, — он намекающе приподнимает брови и Чондэ резко мрачнеет, чувствуя, как всё веселье улетучивается. Провести Тэмина не получилось. Тот внезапно смеётся, будто не замечая, — И с кем-то воевать в принципе. — Сейчас получишь ещё пулю, — мрачно предупреждает Чондэ, сводя всё в шутку, и Тэмин кивает, будто поверил. — Знаешь, я правда хочу знать, что этот доктор поведал тебе. Я же вижу, как ты меняешься, когда я упоминаю его, и не понимаю с чем это связано, — Чондэ приподнимает брови. Тэмин всё видел, даже во время этого разговора, смеясь и смотря куда-то на горизонт, он всё равно видел состояние старшего. — Я не могу сказать, — говорит он честно, — Статьи девять-четырнадцать, кажется? — О, это что-то серьезное? Только капитан знает об этом? — Чондэ кивает. Тэмин немного размышляет, — Это связано с твоим странным поведением и тем, что капитан на тебя злится? — Он не на меня злится, — поправляет Чондэ, потому что знает, что прав. На государство, на руководство, на себя, но точно не на Чондэ. Чондэ – единственный, кто пытается воззвать к его совести. Тэмин размышляет некоторое время и Чондэ может представить, что тот мог придумать. Что-то настолько важное об операции, что заставило его, помешанного на военной славе человека, разочароваться в своей профессии, заставило поругаться с собственным капитаном. Что-то, о чем он не мог говорить и было связано с секретной военной миссией правительства. Определенно ничего хорошего. — Ты ведь можешь мне сказать. — Тебя не касаются мои проблемы и сомнения. — Но это важно. — Ничего, что могло бы тебя волновать, — повторяет Чондэ, всё ещё не веря в собственную ложь. Однако Тэмин её принимает – верит ли в это, Чондэ не знает, он решил не делать с младшим поспешных выводов, — но принимает. Они сидят некоторое время в тишине, прежде чем Тэмин поворачивается к нему и смотрит вполне искренне и немного неловко: — Ты ведь знаешь, что я, ну... Всегда можешь на меня положиться, хён. Всё для тебя. — Ты ничем мне не обязан. — Да, но без твоего влияния я бы, как это сказать, «сбился с пути». Уже давно и ты это знаешь, я ведь был доверчивым, — Чондэ скептично приподнимает брови и Тэмин примирительно исправляется, — И сейчас, хорошо, но сейчас уже меньше. Это не обязанность, а благодарность. — Хорошо, — миролюбиво соглашается Чондэ и выпрямляется, — Тогда кое-что ты можешь сделать для меня. Кёнсу отрывается от чтения своих записей и слегка улыбается, видя Чондэ. Выглядит эта картина непривычно, но приятно. Тепло. — Ты опоздал. — Что? — удивляется Чондэ и ещё больше теряется, когда Кёнсу улыбается шире. — Твой караул. Ты опоздал на семь часов сорок две минуты. Лейтенант Ким... — Ах, — выдыхает Чондэ, понимая, что тот имел в виду. Смена, с которой его сняли, — У капитана были другие распоряжения. — Твой капитан действует рационально, но недальновидно, — заключает Кёнсу и откладывает свои листы, устроив руки на коленях. Он смотрит, как Чондэ присаживается на своё излюбленное место и замирает, показывая, что он весь во внимании. Даже выжидающе приподнимает брови, — Он прав, отдавая тебе приказы, не относящиеся к моей охране, потому что ты чересчур эмоционален и вспыльчив, а я — причина этому, и ты показываешь удивительное для своей военной закалки неповиновение от такого, казалось бы, незначительного факта, как мой трансфер. Но в то же время, ты – единственный, с кем объект установил связь и которому способен доверять, поэтому разумнее держать тебя рядом со мной, но при себе, чтобы не возникло непредвиденных ситуаций. Так бы я поступил на его месте. Чондэ морщится. Он принимает всё изложенное и соглашается во всём, кроме одного. — Не называй себя объектом. — Но это констатация факта. Я – объект. Интеллектуальная собственность государства, если быть совсем точнее. — Интересно, привыкну ли я когда-нибудь к твоим прагматичным выводам, — Чондэ усмехается, погружаясь в себя, и не замечает последовавшей тишины, пока она оглушающе не бьёт по ушам. Нет необходимости привыкать к Кёнсу. У них нет какого-то общего будущего. Потому что у Кёнсу нет будущего. Чондэ осторожно поднимает свой взгляд на доктора, но тот не выглядит враждебным, скорее снисходительным. Чондэ глубоко вздыхает, а затем качает головой. — У меня не так много времени, поэтому давай не будем его тратить. — А чем ты хочешь, чтобы мы занимались? — склоняет голову на бок доктор и Чондэ позволяет себе лёгкую улыбку, предлагая выйти на улицу подышать свежим воздухом. Молодой доктор рассказывает ему о своей жизни «до» достаточно сухо, бросаясь лишь обычными фактами, которые обычно стенографируют для какой-нибудь монографии или некролога. Так Чондэ узнает, что для семьи Кёнсу был обузой, пусть и приносящей определенную выгоду. Мать уставала заботиться об особенном ребёнке, но он всё ещё оставался её сыном. Кем бы она была в глазах знакомых, общественности? Отец же не понимал, что ему нужно, предпочитая игнорировать существование неразумного отпрыска всё детство, пока, в какой-то момент, Кёнсу не поражает всех своими энциклопедическими знаниями. Становится легче, когда они получают поддержку от государства. До Кёнсу преодолевает школьную и университетскую программу, словно в этом нет ничего особенного. Благодаря его впечатлительным успехам, университет почти радостно принимает его сестру на обучение, надеясь на ещё одно юное дарование, а родители пользуются всей материальной выгодой от наконец пригодившегося сына. Но даже денежное содержание от научных публикаций, постоянной работы и консультаций доктора До Кёнсу, не спасает их от угнетения, которое они чувствуют. Годами потраченные нервы, а позже общественное давление от самого факта рождения юного гения с ограничениями, насмешки друзей, не желающих мириться с тем, как легко госпоже и господину До дались их блага. Человеческий фактор, подводит итог Кёнсу вполне равнодушно, но Чондэ всё равно не понимает и осуждает. Его родители использовали своего сына как могли, получили всё – огромные апартаменты, доставшиеся доктору от университета, будущая успешная карьера любимой дочери, ежемесячные проценты от публикаций научных трудов и полезные знакомства. Что ещё, как не удачная сделка с университетом могла бы завершить эту картину? Огромная сумма и уверенность в будущем дочери в обмен на сообщение о том, что для всех их сын трагически погиб, работая над важными правительственными программами. Идеальный, удачный расклад для всех. Чондэ слушает и не может поверить, что такое действительно происходит в жизни, буквально перед его носом. Он даже не представлял, что такое вообще возможно. — Моя сестра только расстраивалась, что родители не верили в неё. Что ей пришлось послушать их и поступить в университет по моей рекомендации, а не собственными стараниями. Но она достаточно зависима от них и не может противостоять этому. — Она знала о твоём отъезде? — То же, что и все, — подтверждает Кёнсу то, что его сестра ничего не знает о его заключении. Чондэ осторожничает. — Ты бы хотел к ним вернуться? Если бы мог? — Я не испытываю сильной привязанности к семье, — говорит Кёнсу, немного подумав, но Чондэ кажется, что тот лукавит. Он уверен, что слышал нежность в его словах о сестре, — Место моего проживания никак не влияет на то, чем я хочу заниматься, так что для меня не будет особой разницы. — Заниматься... Чем? Наукой? Расчётами? — Кёнсу кивает. — То есть тебе всё равно, что тебя продают другой стране, ведь для тебя ничего не поменяется, — кивает головой Чондэ, звуча так, словно обсуждает погоду. Конечно, Кёнсу всё равно. Только у него здесь мир рушится. — Ты действительно в это веришь или пытаешься убедить себя и других в этом? — не понимает Чондэ. Кёнсу говорил, что ему сложно различать чужие интонации, но идиотом себя ощущал именно Чондэ, будто это он ничего не понимал. Однако взгляд Кёнсу, в нём было многое, целая буря, бушующая из подавляемых чувств – так Чондэ казалось. Вот что дало ему уверенность в том, что доктор не верит в то, о чем говорит, или, по крайней мере, не во всё. — Так лучше. — Для всех или для тебя? — Для всех. — Десятая статья Конституции Республики Корея говорит, что все граждане имеют человеческую ценность и достоинство. И право на достижение личного счастья. Государство закрепляет за нами фундаментальные, неприкосновенные права и гарантирует их соблюдение, — Чондэ останавливается, закончив декларирование, выученное когда-то наизусть, и кривит губы в усмешке, — Это касается всех и каждого. — Я не думаю, что стоит говорить об этом теперь, ведь решение уже принято, — спустя некоторое время отвечает доктор тихо. Чондэ был идиотом. Это ведь Кёнсу был здесь одарённым заключённым, его собирались передать, словно вещь, а он приходил к нему не в силах вынести муки совести и каждый раз напоминал о больном. Чондэ был эгоистом. — Извини, — извиняется он, чувствуя вину и думая, что лучше уйти, но даже не шевелится. Кёнсу снова удивляет его – он улыбается. — Ничего. Думаю, тебе можно. — Потому что я – понедельник? — озвучивает свои мысли Чондэ и Кёнсу кивает, улыбаясь и заставляя лейтенанта засмотреться. — Тэмин спросил у меня об этом. Младший лейтенант Ли, я имею в виду. Интересовался, как у тебя получается менять моё представление о жизни и как я нашёл с тобой общий язык, — Чондэ останавливается и немного улыбается, — Я не ответил, но думаю, если бы сказал, что я — понедельник, он бы не понял. Кёнсу не отвечает. — Возможно, я ощущаю... – начинает он неловко, смотря куда-то вдаль на границу лагеря и Чондэ замирает. Доктор редко откровенничал и говорил о своих чувствах. Чондэ чувствует, как его сердце больно билось о рёбра. – Я чувствую будто добровольно шагаю в чёрную дыру. Голос под конец звучит слегка вопросительно и очень тихо, Чондэ приходится сделать шаг ближе и встать почти вплотную рядом с Кёнсу, чтобы услышать его сквозь порывы ветра. Кёнсу выглядит очень растеряно и осторожно. Внезапно он поднимает голову и смотрит на едва видимые среди туч звёзды. — Ты знаешь, что такое «горизонт событий»? – Чондэ молча кивает. Кёнсу задумчиво перебирает пальцы. — Общая теория относительности состоит в том, что всё относительно. И даже проблема жизни и смерти относительна. Представь, космический корабль направили прямиком в центр черной дыры. С нашей точки зрения космонавт никогда не пересечёт горизонта событий, потому что это невозможно, корабль остановится, как бы ему не приказывали, не угрожали усилить мощность двигателя. Ничего не получится, потому что время, с человеческой точки зрения, там останавливается. Но на самом деле для космонавта время продолжает идти, он свободно падает в чёрную дыру. А поскольку в центре чёрной дыры сингулярность, приливы силы возрастают до бесконечности, то он... Космонавт просто будет разорван этими приливными силами. В центре черной дыры классическое понятие времени исчезает. И пространства тоже, — Кёнсу опускает глаза и пересекается взглядом с Чондэ, который чувствует мурашки на руках, совсем не от ветра, вынужден он признать, — Так и получается. С нашей точки зрения космонавт всё ещё живой, а с его собственной точки зрения он уже мёртв. Вот... Как можно описать моё состояние. Я – этот космонавт. Чондэ молчит, не отрывая взгляд от Кёнсу, пальцы сильнее вцепляются в винтовку, и он не дышит, боясь, что это разорвёт его на части. — Тебе просто не повезло, — шепчет он с внезапно вырвавшимся отчаянием. Кёнсу, как ему кажется, грустно усмехается. — Будем считать, что я проиграл. — Нельзя выиграть, не купив билет, а ты даже не стараешься, — слабо возражает тихо младший лейтенант. Но доктора это не убеждает. — В этой ситуации вообще нельзя победить. Вероятность того, что этот гипотетический билет выиграет равна один к сорока одному миллиону, — Кёнсу находит это сравнение собственной жизни забавным и усмехается сам себе, — То есть, если покупать двадцать билетов каждую неделю, ты сможешь выиграть джекпот один раз в сорок тысяч лет, простая теория вероятности. Это то же самое. Здесь не победить, младший лейтенант Ким Чондэ, так зачем стараться? Доктор перестаёт улыбаться и выглядит уставшим и грустным. Решив, что на сегодня откровений достаточно, он встаёт со складного стула и через несколько секунд скрывается в шатре. Его время истекает, Чондэ это понимает. Он не знает вернётся ли, позволит ли ему капитан, поэтому ничего не говорит вслед, уходя, только вяло машет Кибому, который обеспокоенно на него поглядывает. Он бежит что есть сил до Тэмина, который, словно улитка бредёт в сторону их здания, ненавязчиво оглядываясь. Чондэ наваливается на него, догоняя, и младший раздражённо закатывает глаза, пихая в сторону и не обращая внимания на его мрачный вид. Они ужинают, когда Джинки сухо говорит Чондэ взять ночную смену и Чондэ прикладывает все силы, чтобы растянуть губы в небольшой улыбке. Сегодня он будет охранять сон доктора До. Время неизбежно идёт вперед, не желая останавливать или замедлять свой ход. Три дня в радиомолчании. Три бесконечных, для всех вокруг, дня и таких быстрых, мгновенных для Чондэ. Капитан находится в максимальном напряжении, практически не спит и постоянно пропадает в шатре с радиорубкой и руководством союзников, пока остальные слоняются по выделенному зданию без дела или охраняют доктора. Когда происходит этот переломный момент Чондэ не знает, может быть после их разговора молодой доктор что-то для себя решает. Внезапно Джонхён и Кибом оказываются втянуты в какой-то только им интересный спор, мысль о котором им подкинул Кёнсу. Тэмину, кажется, тоже выпала честь поговорить с доктором во время своего караула – он усиленно размышлял о каких-то будущих вложениях и говорил что-то о падении биржи и анализе рисков – явно не обычные его переживания. Один Минхо обижался, что доктор всё ещё насторожено к нему относился. До Кёнсу не видит их вместе, лишь каждого по отдельности ни с кем толком не говорит, но этого времени хватает, чтобы все сошлись в едином мнении – Доктор Чудик, как его окрестил Джонхён, им понравился. Капитан смотрит на всё это слишком напряжённым взглядом, а Чондэ пустым. С каждой минутой пугало осознание того, что незамысловатое действие – передача человека под чужую охрану, – разрушит его, едва свершившись. Он не должен был, но пришлось признать – он привязался к доктору сильнее, чем мог подумать. Тот был непосредственным и упрямым. Вся его холодность и, на первый взгляд, отстранённость рушились, представляя собой всего лишь оборону. Он умел находить смешное даже в своих цифрах, его глаза загорались каждый раз, когда он придумывал что-то новое и мог прервать обед, чтобы успеть записать мысль в блокноте. На вопросы Чондэ, что он там пишет, тот лишь отвечал, что свои будущие проекты – что это конкретно означало он не объяснил. Иногда он волновался и начинал выдавать совершенно бессмысленные факты из своей головы, которые приводили его к новому умозаключению, а иногда молчал и практически не шевелился, только зрачки бегали будто по строчкам невидимой книги перед его глазами. Доктор До раздражался, когда Чондэ начинал постукивать носком ботинка по земле, потому что его ритм был нервным, прерывистым и сбивал своей неточностью. Он искренне предупреждал, по просьбе Чондэ, что сейчас пошутит, а затем выдавал совершенно непонятную умную шутку, связанную с какими-то расчетами, понятными только ему. До Кёнсу был живым. Именно поэтому, когда на четвертый день их изоляции все вокруг кричат и ругаются на английском, а откуда-то из песчаной бури выходит группа специального назначения, Чондэ чувствует, что проваливается в настоящую мучительную агонию. Никто не спешит отобрать доктора и быстрее избавиться от них. Команду располагают в одном из зданий и откармливают, дают время на восстановление, пока капитан новоприбывших скрывается в штабе вслед за Джинки. Чондэ бы должен что-то сделать, но он не может контролировать своё тело, словно робот, выполняя простые движения на автомате. До ночи большинство из американцев посматривают на границу, хотя команда специального назначения заверила в своей убежденности об отсутствии преследования (хотя Чондэ им особо не поверил). Джинки возвращается в дом поздно и устало рассказывает, что после неудачной, из-за песчаной бури, высадки, команда попала в засаду боевиков и отбивалась от них почти сутки, прежде чем их средства связи были уничтожены. Им не удалось уничтожить всех и несколько боевиков на джипах скрылись в песчаной буре, а отряд, оставшись без средств связи, с уничтоженными машинами, сначала замаскировались, а затем преодолели несколько десятков километров до лагеря. Капитан говорит, что они восстановили связь с руководством и на следующий день собираются экстренно отбыть. Чондэ понимает, что это значит. Он вызывается взять смену и смотрит на Джинки очень внимательно. Тот лишь устало машет рукой, очевидно больше не желая об этом думать и мечтая поскорее со всем покончить. Чондэ укладывается спать с совершенно пустой головой, ни единой мысли не возникает, как бы он не старался думать об этом. Едва прикрыв глаза, он проваливается в темноту, а затем резко их открывает и по ощущениям знает – рассвет. Он перекусывает в сухомятку и идёт в сторону шатра, наблюдая за розовато-красным рассветом слишком грязного оттенка, предвещающего ещё одну песчаную бурю. Вдоль границы он не видит дополнительных постовых, которые были установлены после прибытия команды, словно американцы самонадеянно уже решили – опасности нет. Чондэ хмурится, потому что ему это не нравится и противное чувство внутри – после пары сухих кусков хлеба его мутит. Борясь с неприятными ощущениями, он доходит до шатра, приветственно отдаёт честь Джонхёну и заменяет его. Он заходит в шатёр, заставая спящего Кёнсу, свернувшегося клубочком, оставляет на столе завёрнутый в небольшую материю хлеб и бутыль с водой. Он наблюдает, как небо вдалеке постепенно светлеет, тучи становятся грязно оранжевыми, напоминающими размазанный песок, а за ними, чуть выше, серое мессиво. Кёнсу выходит из шатра, смотрит на небо и приходит к такому же варианту. — Ожидаемо. — Где-то там наверху солнце, — просто говорит Чондэ, вглядываясь в тучи, и хмурится. — Бури распространяются на высоте до трехсот метров. Там, выше, воздух остается чистым. Учитывая некоторые факты, думаю, это будет длительная буря с ухудшением видимости до трёх-четырёх километров. Их продолжительность от пары часов до нескольких суток с кратковременными ухудшениями. — Должен ли я спросить почему ты так думаешь? – предлагает Чондэ, зная, что за этим последует и оказывается прав. — Устойчивое распределение атмосферного давления в последние четыре дня с большими барическими градиентами, — туманно осведомляет доктор До, но младший лейтенант всё равно не очень это понимает. Кёнсу, однако, решает над ним сжалиться и поясняет, — Я говорю об изменении атмосферного давления в пространстве. Это, а также скорость ветра в последние несколько дней, его направление и общий анализ факторов позволяют предположить, что новая буря будет достаточно продолжительной и сильной. Чондэ облизывает губы и смотрит на доктора: его лицо оттеняло красным, глаза казались почти чёрными, утягивающими вглубь омутами. Он хочет сказать, что доктора передадут сегодня, но не может выдавить ни слова. Он должен попрощаться, сказать, что был рад узнать его ненадолго, что внезапно – был бы счастлив узнавать его всю жизнь. Хоть что-нибудь. Вместо этого Чондэ растягивает губы в фальшивой полуулыбке, наблюдая за ним. Оранжевое небо в какой-то момент светлеет, но уже через несколько минут поднимаются тяжёлые песчаные тучи огненных оттенков. Чондэ наблюдает за погодой, ощущая, как ветер с каждым разом становится все порывистее и царапает кожу кружащимся в воздухе песком. Он не может избавиться от неприятных ощущений и съёживается – Кёнсу ненадолго оставивший его, возвращается из шатра, останавливается рядом, рука к руке, и видит, что ему отчего-то неуютно. Склоняет голову набок, выглядя обеспокоенным. — Ты напряжен больше, чем обычно. — Это так... заметно? — Для меня, — говорит доктор и Чондэ не спорит. — Неприятные ощущения, не знаю... Мне не нравится что-то и это меня беспокоит. Как это по-научному назвать... Интуиция? — Интуиция — это не более чем высказывание гипотезы, подсознательный синтез определенных математических принципов и теорем, — незамедлительно отвечает Кёнсу, но тоже хмурится, переводя взгляд на небо. — Значит интуиция, — подтверждает слегка позабавленный Чондэ и поворачивается к Кёнсу телом, морщась от порывов ветра, — Тебе лучше зайти. Я не знаю, когда... Он не договаривает, но доктору и не нужно, он понимает. Он некоторое время смотрит на Чондэ и возможно высматривает что-то, потому что Чондэ видит это в чужом взгляде, словно в замедленной съёмке. До Кёнсу протягивает ладонь к рукам Чондэ на оружии, аккуратно сжимает запястье, словно поддерживает и его руки холодные, но подушечки пальцев тёплые – этот контраст Чондэ не понимает. А затем доктор возвращается в шатёр. Как и в самом начале, кусочки пазла в его голове, непонятные и разбросанные в виде мелких подсказок, складываются, медленно приобретая очертания. Чондэ знает, время передачи скоро приблизится, но вот смогут ли они вернуться в Корею, если Кёнсу уверяет – буря может идти несколько дней. А Кёнсу можно было верить. Чондэ перехватывает винтовку удобнее и продолжает размеренные шаги перед входом в шатёр, напряженный словно струна от всего сумбура, происходящего вокруг, и нагнетающей обстановку погоды. Пик его волнения приходится на очередной порыв ветра, песок, летящий в лицо, заставляет закрыть глаза и слышится какой-то странный жужжащий шум, смутно знакомый, но никак не возможный здесь, посреди пустыни Сирии, напоминающий шум мотора. А затем за спиной раздаются выстрелы.ххх
со временем ран становится лишь больше, и даже светлые воспоминания растворяются
Обученное годами войны тело действует автоматически, быстрее, чем осознаёт мозг. Чондэ влетает в шатёр и смотрит через щель наружу, лишь мельком замечая удивлённое лицо доктора. Очередь глухих выстрелов вдалеке раздаётся снова – ему не показалось. Чондэ резко разворачивается к доктору, хватает его за руку и тащит к складному столу, где лежит его скомканная куртка. — Надевай, — приказывает он резко севшим голосом, разрывая старую ткань одеяла на части. Доктору не нужно повторять дважды, он быстро влезает в свою куртку и успевает только лихорадочно собрать со стола листы блокнота, пряча их во внутренний карман. — Забудь ты о них, — шипит Чондэ, дергая доктора на себя. Он обматывает шею Кёнсу тряпкой, прикрывая лицо наполовину, и затем делает то же самое с собой. Лишь чудом доктору удается схватить принесённый утром термос в руки и сунуть его в свой небольшой рюкзак – Чондэ больно хватает его за запястье и, прикрывая собой, дёргает наружу. Спасти До Кёнсу, лихорадочно мигало красным в его голове. Он снимает предохранитель, прижимает винтовку ближе и щурится, осматриваясь по сторонам и сетуя на неудачное расположение, которое не понравилось ему ещё в самом начале. Закрывая своим телом доктора, он теснит его за шатёр, ближе к разрушенному строению, там, где ещё в первые сутки обнаружил заколоченный досками проход. Кёнсу морщится от песка, летящего в глаза, и натягивает сползающую материю выше, закрывая практически всё лицо, пока Чондэ, убрав одну руку с автомата, дёргает доски, открывая небольшой узкий проход. — Живо, — командует он напряжённо и почти затаскивает медлительного доктора внутрь, даже толком не смотря на него. Он крепко вцепляется в ткань куртки, почти за шиворот таща Кёнсу вглубь по узкому проходу между строениями, до небольшого окна в стене одного из домов. Помогает тому перелезть через раму и сам с легкостью запрыгивает внутрь. Они быстро перемещаются по коридору и заворачивают в самую дальнюю угловую комнату, Чондэ пытается прикрыть дверь, но та с треском отваливается с петель и падает на земляной пол. Ругнувшись, он оставляет её и следует в комнату за доктором. Чондэ будто на стену налетает, замирая на полпути, когда видит Кёнсу, раскачивающегося из стороны в сторону в углу, за дряхлым буфетным шкафом. Пальцы доктора побелели от силы, с которой он вцепился в ткань своего потрёпанного рюкзака, глаза бегали по комнате, а губы шевелились. С трудом заставив себя двигаться, Чондэ подходит ближе и присаживается на корточки рядом, чтобы услышать, как доктор едва слышно бормочет какие-то цифры и только спустя время понимает, что тот подсчитывал количество исписанных собою страниц блокнота. Чтобы успокоиться, доходит до Чондэ. Ужас волной накрывает его спустя несколько секунд. Осознание того, что всё это время что-то было неправильным. Интуиция не подвела его, на лагерь действительно напали боевики, вероятно, те же, что преследовали американское подразделение. Те сами вывели их на этот лагерь. Чондэ чувствует внезапно разгоревшуюся внутри ненависть. Глупая, бездумная самонадеянность чужаков. Он оглядывает комнату, а затем возвращается взглядом к доктору и, нагнувшись ближе, трясёт того по плечу. — Кёнсу? Кёнсу, пожалуйста, посмотри на меня. Всё хорошо. Очнись. Кёнсу отрывается от бормотания и смотрит на чужую руку, обхватившую его запястье, а затем на Чондэ и тот сглатывает, видя полные ужаса глаза. — Всё будет хорошо, — ещё раз шепчет он и сильнее сжимает его руку в своей. Кёнсу вздрагивает, когда ветер за ветхими стенами завывает и становится почти оглушающим – буря началась, — Я защищу тебя. — Ты не должен, — голос у Кёнсу бесцветный, еле слышный, Чондэ сперва думает, что ему показалось. — Ты – мой приоритет, — говорит Чондэ уверенно и понимает, что это – чистейшая правда. Когда это стало настолько точным и правильным, он не понимает. Доктор До смотрит на него слишком испуганным, доверяющим взглядом, Чондэ знает, что не ошибся в выборе слов. Знает, что всё в нём кричит так же, как и всегда – защищать из последних сил, до последнего вздоха. На этот раз он будет защищать Кёнсу. Решение отдаётся будто удар гонга по голове. Уши закладывает, а буря за стеной и скрип старых деревяшек действуют словно белый шум. Все слова Чондэ, все его обещания, казавшиеся такими пустыми и оправдывающими его трусость и сделку с совестью, внезапно стали иметь ценность. Я бы сделал всё, чтобы спасти тебя от этого места, обещал он Кёнсу несколько дней назад, терзаемый муками совести и чувством стыда. Осознание, ужас, страх и решительность, Чондэ будто с головой окунают в весь спектр эмоций разом и ему кажется, будто проходят часы с момента осознания, когда на самом деле – считанные секунды. Единственно, что он замечает – Кёнсу впервые смотрит на него так долго, глаза в глаза, и Чондэ первым разрывает этот зрительный контакт, понимая, что надо сосредоточиться, это единственное, что он может сделать прямо сейчас. Он не один раз участвовал в спасательных операциях, но непредвиденных ситуаций практически никогда не было, они всегда шли с чётко установленным планом, с поддержкой, никак не в одиночку. Экстремальные случаи отрабатывались лишь на полигонах и в учебных центрах. Всё, о чем мог думать Чондэ – это выстрелы, продолжающиеся до сих пор, он мог слышать крики и непрекращающуюся звенящую очередь, словно две армии воевали друг с другом на настоящей войне, а не отражали внезапное нападение группы боевиков. На секретной правительственной базе посреди пустыни. Чондэ не знает, что происходит снаружи, но может догадаться, какие команды должны последовать со стороны капитана – кто-то должен прийти к ним на помощь, но только если угрозы раскрытия объекта не будет, а значит они должны просидеть в безопасном месте приличное количество времени. Если нападение совершили с центрального входа, значит никто не сможет легко добраться до этой части лагеря, если только не решит их окружить, что имело большую вероятность. — Где твои беруши? – внезапно вспоминает Чондэ и смотрит на доктора внимательно, пытаясь понять его состояние. Тот вздрагивает от его голоса и начинает шевелиться, будто приходя в себя. Кёнсу снимает с себя съехавшую материю, которая ранее была его одеялом, пытается раскрыть сумку и достать беруши чуть трясущимися руками, но Чондэ не может долго отвлекаться от охраны, поэтому отворачивается с оружием в сторону двери, всё так же закрывая доктора своим телом с открытой стороны. Он пытается вслушаться в звуки снаружи, пристально разглядывая проем, который они оставили без двери. Доктор позади будто понимает, что именно ему необходимо и замирает, не шевелясь и практически не дыша. Долгие минуты, прерываемые стонами ветра и скрипом досок снаружи, Чондэ чувствует, как ноги начинает покалывать и меняет позу, вставая на одно колено. Что-то внутри подсказывает ему, что добром это не кончится, и Чондэ верит своей интуиции больше, чем чему бы то ни было в этот момент. Слышится огромный грохот, а за ним еще один, будто что-то взрывается, и кажется, что земля под ними сотрясается. Глаза в ужасе расширяются и Чондэ переводит взгляд назад, на Кёнсу. Тот смотрит в стену, со стороны которой раздались звуки. и Чондэ видит в его руках оранжевые всполохи берушей. Кёнсу переводит на младшего лейтенанта ничего не выражающий взгляд, крепко сжимая руки в кулаки, и в его взгляде Чондэ лишь видит просьбу спасти его. Что-то определённо меняется в атмосфере, он чувствует. Рёв мотора не должен быть слышен им здесь, понимает он, но тот внезапно прорывается сквозь завывания ветра и звучит громче, чем очередь автоматов. Чондэ нет труда сложить всё до конца и понять зачем нужны были отвлекающие взрывы у центрального входа. Боевики собирались окружить лагерь. Если при осмотре периметра они обнаружат их... Чондэ ощущает это, перемену внутри себя, непоколебимую уверенность идти до конца и дать Кёнсу жить, защитить любой ценой. Дикий ужас, готовый распространиться по всему его существу, сковывается в зародыше, прагматичный расчёт перебивает эмоции, позволяя сосредоточиться на выстраивании плана действий. Мотор утихает и сквозь тонкие стены постройки, сквозь свист ветра, слышатся шаги. Чондэ позволяет себе в последний раз обернуться к доктору. — Отвернись от двери и надень беруши. Что бы не произошло, следуй за мной и смотри вперёд, — шепчет он, надеясь, что это просто лишняя мера предосторожности, что ему не придется стрелять, не на глазах у Кёнсу, не при нём. Кёнсу в последний раз смотрит на него, а затем разворачивается. Чондэ видит, как доктор вжимает голову, будто пытается спрятаться от внешнего мира. Хочет было вновь повернуться к Чондэ, но замирает на полпути и возвращается в изначальное положение. Чондэ тоже отворачивается. Он не был лучшим в стрельбе, но никогда не отставал, занимая лидирующие позиции, зато определенно был лучшим в тактической подготовке. Это позволило ему выпуститься из академии и начать успешную карьеру для своего возраста, не многих при отсутствии опыта направляли на важные международные миссии. Всё, на что был способен Чондэ сейчас – это приготовиться. Холодно рассчитать несколько вариантов развития событий, подумать о форс-мажорах и отступных путях, занять удобную позицию, возможно, помолиться о том, чтобы боевики прошли мимо них. Но Чондэ не верит в Бога, не в этом мире и не в этой жизни. Всё, что он может – это надеяться исключительно на себя и быстрое реагирование собственного капитана. В это он верил. Окрики на чужом языке режут слух, он не знает, что они говорят, но услышанная решительность в голосе звучит крайне недружелюбно. — У них тоже бомбы, — внезапно говорит Кёнсу и Чондэ вздрагивает от неожиданности. — Я же сказал – беруши, — практически шипит он, прикладывая своё наработанное годами терпение, чтобы не повернуться к доктору. Каким тот иногда был несносным! — Но я могу помочь, — говорит Кёнсу, звуча неожиданно упрямо. Чондэ не отвечает. Разве не он только что вздрагивал от каждого его слова? — Они собираются подорвать здания. Я думаю, их не так много, потому что говоривший просил поторопиться, и они разделились. — Ты знаешь арабский? — Нет, — отвечает Кёнсу неуверенно, — Я знаю фарси. Это одна языковая группа, но есть исторические изменения и... — Неважно, — прерывает Чондэ и позволяет себе тихо фыркнуть, — Забыл, что ты у нас доктор—умник. Что ещё ты умеешь, летать? — Я занимался структурированием и анализом информации геопространственной разведки азиатского полушария, — напоминает Кёнсу, пропуская его колкость мимо ушей, что заставляет Чондэ устыдиться, — Моя коллега занималась Ближним Востоком, так что я в курсе некоторых вещей и ещё знаю особенности языка. Современный фарси почти наполовину заимствован из арабского. — Что ещё они говорят? – отмахивается от его слов Чондэ почти сразу же, не позволяя себе отвлекаться на извинения за собственную грубость. — Я их больше не слышу. Зато Чондэ слышит. Чьи-то шаги снаружи, внезапно прерывающиеся, а затем едва различимые – кто-то вошёл в дом. Минимум двое, приходит он к выводу, затаившись, указательный палец ложиться на спусковой крючок, и ждёт. Он убивал. Боевиков, впервые в Израиле, это отпечаталось в его сознании на всю жизнь. Он не страдал кошмарами, его не преследовали муки совести, но что-то в нём изменилось, словно перевернулось. Знать, что однажды ты можешь убить кого-то и на самом деле сделать это – разные вещи, и, если он свыкался с первым осознанием на протяжении лет, то ко второму просто быть готовым никогда бы не получилось. За первым разом был и второй, а затем он сам потерял всю команду, испытав противоположные чувства. Казалось, что-то внутри него не просто надломилось, а разлетелось на мелкие осколки, оставив место только одному единственному решению – исполнять свой долг и нести эти чувства в себе. Как никогда сильнее Чондэ чувствует отвращение к этой жизни в тот самый момент, когда двое боевиков падают в дверном проёме, не успев даже среагировать на угрозу. Чондэ выжидает ещё несколько секунд, но больше никого нет, ни в коридоре, ни рядом, никто не бежит на звуки его выстрелов. Он оставляет своё место, приближаясь к трупам, морщась, затаскивает их в комнату и выглядывает в пустой коридор. Когда он наконец решается повернуться, лицо Кёнсу не выражает каких-либо эмоций, стеклянный взгляд упирается в угол буфета, за которым они прятались. — Нужно идти, — бросает Чондэ, смотря на оранжевые беруши в ладонях Кёнсу, которые тот так и не надел. Тот только кивает, не поднимая взгляд, и Чондэ едва слышно вздыхает, возводя глаза к потолку. Он не был готов иметь дело с приступами и особенностями доктора, только не сейчас. Ему казалось, что прошли часы, так бесконечно тянулось время, хотя на деле всего пара минут и вот они окружены в доме с двумя трупами под ногами. Они следуют по коридору – доктор прямо за ним, – когда всё вокруг трясётся, со стен летят слои пыли и штукатурки и их отбрасывает мощной волной от первого взрыва. Чондэ ударяется головой о кирпичную кладку, морщится, пытаясь перевернуться на грудь, но всё, что он видит перед собой – кружащая в воздухе мгла. У них бомбы, сказал Кёнсу. Они собираются подорвать здания и зашли с тыла. Они поджидали, специально собирались окружить их лагерь и подорвать всех? Что с его командой? Что с... Нет. Кёнсу. Чондэ трёт глаза, открывая их в серый туман, и пытается прислушаться, но внезапные звуки огня, осыпающегося песка и скрежет мешают. Он должен спасти Кёнсу. Чондэ может о себе позаботиться. Кёнсу нет. Он встаёт на ноги, спотыкаясь о собственную винтовку, и, опираясь на стену, бредёт по узкому коридору. Судорожный выдох раздается сквозь серую мглу и Чондэ видит скрючившегося на полу доктора. Его отбросило обратно к дверному косяку комнаты, куда совсем недавно Чондэ утащил два трупа. Параллель доктора с мертвыми боевиками будто бьёт гонгом по голове, и он бросается к доктору, пытаясь осмотреть его на предмет травм. Чондэ осторожно переворачивает его за плечи, пытаясь осмотреть, но видимых травм не замечает, только внезапно Кёнсу в руках застывает и он чувствует его напряженность. Доктор совершенно неожиданно вырывается из его рук со вскриком, Чондэ дёргается было за ним, чувствуя лёгкое головокружение, но доктор будто заходится в лихорадке, всё тело трясётся, а стеклянный взгляд бегает по узкому помещению. — Доктор?.. Кёнсу не нападает, наоборот, забивается всё дальше и дальше от него, пока не упирается спиной в стену, прикосновение к которой сразу вызывает каскад спадающей штукатурки прямо на его черные волосы. Доктор что-то невразумительно говорит себе под нос, впивается пальцами в колени и начинает раскачиваться из сторону в сторону, ударяясь головой о стену. Впервые за последние полчаса Чондэ совершенно теряется и не знает, что должен сделать – он имел дело и с боевиками, и с войной, но никогда – с приступами. Кёнсу выглядел так, словно начинал терять связь с реальностью, с собой настоящим, проваливаясь куда-то во внутренние дебри своего разума. Чондэ имел лишь крохи информации, которые мог сопоставить с нынешним состоянием доктора и его поведением – он не собирался вредить кому-то. Кому-то кроме себя самого. Руки доктора будто пытаются порвать ткань одежды прямо на себе, нервно взлетают вверх и впиваются в волосы, оттягивая их в разные стороны. Впервые доктор Чудик похож на сумасшедшего в приступе и действительно пугает, чем когда-либо до этого. Не представляя, как поступить и что делать, Чондэ на коленях ползет к доктору и осторожно пытается схватить его за запястья, но доктор дёргается будто от электрошокера и обхватывает свою голову ещё сильнее, будто желая раздавить её. Как Чондэ может защищать его от всех вокруг, когда не может даже защитить от самого себя? — Доктор До, — шепчет он настойчиво, слыша как за спиной что-то падает с потолка и щёлкает пламя, — Кёнсу. Он сильнее доктора, но применять к нему насилие, когда тот находится в невменяемом состоянии не кажется ему хорошей идей. Со всей силы он дёргает доктора на себя, желая, чтобы тот прекратил биться головой об стену, и доктор падает прямо на его грудь, ослабляя хватку на волосах, что позволяет Чондэ молниеносно обхватить его руки и прижать их к телу. Кёнсу пытается вырваться, что-то неразумно мыча, продолжает раскачивать головой, но теперь ударяясь о грудь Чондэ, и тот со всей силы прижимает брыкающегося доктора к себе. — Кёнсу-Кёнсу, — шепчет он, чувствуя слабые попытки доктора дёргать руками, будто у него совсем не было сил, — Я просил надеть беруши, просил же? Ответа, разумеется, ему не получить, но Чондэ предполагает, что был прав. Некомфортные условия, громкие звуки взрывов, вызвали у него приступ и тот из заумного доктора с особенностями превратился в обычного испуганного и раненого мужчину. Может быть не физически, но ментально. Ещё один взрыв вдалеке звучит глухо, но волна всё равно проносится сквозь них, с потолка падают непонятные ошмётки строительных материалов и где-то за их спинами все ещё потрескивает огонь. А затем ещё один. — Пожалуйста, — просит Чондэ ласково, надеясь, что доктор услышит его. Они не могли больше здесь оставаться, им нужно выбираться, — Кёнсу, послушай меня. Кёнсу дёргается. — Это я, помнишь? Ты сказал, что я особенный, пожалуйста, приди в себя. Помнишь меня? – Чондэ крепче сжимает чужие руки, — Понедельник. Новое начало. Доктор не замирает, но слегка замедляется, будто спотыкаясь об эти слова. По инерции продолжает раскачиваться, но уже не так агрессивно, а скорее машинально. Он в очередной раз ударяется лбом о плечо Чондэ и замирает, будто перестает функционировать, Чондэ даже не уверен, что тот дышит. Когда он отстраняется, чтобы проверить, взгляд у доктора расфокусированный и потерянный, Чондэ наклоняется ближе и между их лицами всего несколько сантиметров, он чувствует чужое дыхание и позволяет своим рукам на его запястьях разжаться. — Посиди здесь, хорошо? – шепчет он и не дожидается реакции, догадываясь о её отсутствии, встает и, скрючившись, бежит до своей винтовки, застрявшей в песке. Подхватив оружие, он идёт было по коридору в сторону окна, через которое они забирались, но путь ему преграждает горящие стены. Чондэ вынужденно отступает. Он не отражает, как добирается до доктора, который продолжает, не шевелясь, сидеть на песке, опустив руки по швам, полностью игнорируя огонь почти рядом с собой. Чондэ осторожно обходит горящую мебель, балки и деревяшки, кидает взгляд на выглядывающую из комнаты ногу трупа. План, только формирующийся и ещё не до конца осознанный, мигает в его сознании будто красная кнопка. Чондэ отходит от Кёнсу вновь и начинает снимать с боевиков верхнюю одежду, пытаясь торопиться. С ёкающим сердцем он снимает с себя каску и бронежилет, заменяя на чужую одежду, натягивает их на один из трупов, меняется обувью, а затем, сомневаясь лишь долю секунды, берёт несколько из горящих в коридоре деревяшек, отошедших от двери, и кидает их прямо на трупы. Он видит, как начинает гореть одежда и отворачивается, бросаясь к доктору. — Быстрее-быстрее, шевелись, — Чондэ обматывает голову доктора новой тканью, сооружая тюрбан, скрывает лицо, а затем хватает его за предплечья, помогая встать на ноги. Слышится ещё один взрыв, и он машинально пытается прикрыть голову Кёнсу, но тот только сильнее жмётся в его сторону, жмурясь. Чондэ оглядывается назад лишь на секунду, видит, как выглядывающий из комнаты горящий труп шевелится от изменения температур, и отворачивается обратно к доктору, крепко сжимая его плечи. Искать вход, через который боевики пробрались внутрь и выходить на открытое пространство, было рискованно, поэтому Чондэ ведёт доктора сквозь огонь в другую сторону, выпрыгивает из окна и слегка пошатывается, чувствуя противный гудящий писк в голове. Кажется, его сильно приложило. Он тянет руку вверх к окну и смотрит на доктора До уверенным взглядом, пока тот не решается, делая минимальные усилия над собой, чтобы шевелиться. Кёнсу спотыкается, падая на Чондэ, и тот слегка пошатывается, но крепко прижимает к себе небольшое тело, позволяя ему прийти в себя. Они наконец идут и Чондэ вновь спереди, целясь, однако на этот раз всё по-другому, он будто чувствует себя голым, без своей брони, одетый в тряпки противника. Шатра больше нет и построенного забора в отдалении тоже, их разнесли в щепки и где-то в отдалении Чондэ видел горящий брезент сквозь песчаный столб пыли. Чондэ почти неверяще смотрит на брошенные военные внедорожники американской марки. Была ли это удача, чья-то неосторожность или непродуманность, но они стояли там, три старых побитых машины не лучшего вида. Это был их шанс. Он безмолвно проверяет территорию через прицел, а затем поворачивается к Кёнсу, который смотрит на него, но уже по-другому, более осознанно. Будто наконец пришёл в себя. — Сейчас мы заберёмся в машину и уедем отсюда, — говорит Чондэ хрипло и сам не верит в свои слова. Что он собирался делать, почему не мог дождаться помощи или самому прийти к своему подразделению на помощь? Имея слабое представление о своем местоположении – только идеальные расчеты Кёнсу и когда-то увиденная карта в кабинете старшего по званию спасали его в этом плане. Без чёткого плана и экипировки, без запасов, вдвоём с гражданским доктором, который страдает приступами. Чондэ ощущал себя смертником, — Ты должен идти за мной. До Кёнсу кивает и смотрит на Чондэ уверенно и спокойно, безоговорочно доверяя ему свою жизнь. Чондэ не мог оплошать, не когда ему так доверяют. Перебежками добежать до ближайшего внедорожника получается не быстро, постоянно сбивали порывы ветра с песком, и доктор спотыкался, Чондэ приходилось ждать, пока тот поднимется, прикрывая их обоих и не смея отвлекаться на помощь. Он помогает доктору забраться внутрь и залезает на водительское сидение, недолго возится с проводами, будучи немного более благодарным за то, что американские автомобили поступали и в корейскую армию, отчего они знали, как завести их и без ключей. Ему кажется, что всё это происходит не с ним. Словно со стороны он наблюдает, как двигатель внедорожника взревает, начиная работать, Чондэ сдаёт назад и резко ведёт руль в сторону, разворачиваясь. Возможно, именно в этот момент в нём уже не было веры в лучший исход, надежды, что они выберутся из этой ситуации, что капитан не допустит плохого исхода. Чондэ продолжал утешать себя этими мыслями, лихорадочно кружащимися в голове, опасаясь осознавать последствия своих действий, пока внедорожник, взревев, вторя шуму бури, набирает скорость навстречу пустыне. Об изъянах в своей логике Чондэ предпочитает не думать. Даже если их и спасли – у них нет будущего, а за подобную оплошность – не сносить им головы, вернувшись домой. Но только если вернувшись... Кёнсу некуда было возвращаться. Осознание этого кажется чем-то диким, не просто изъяном, а настоящей трещиной в тех остатках плана, что у него оставались. Доктора так и должны были объявить погибшим – должен ли был Чондэ оставить его, фактически, осуществляя судьбу, или спасти... От чего? Внезапной атаки боевиков или собственного государства, относящегося к нему словно товар? Ориентирование дается ему с трудом, из-за бури небо темнело слишком быстро, приходится опираться на собственную память и наблюдательность за последнюю неделю. Если верить карте, которую перед ними раскрывали в кабинете генерал-лейтенанта, то на юге в сотне километрах пустыни находились территории, занимаемые сирийскими беженцами. Прибиться к кому-то местному было бы неплохим вариантом в самом крайнем случае. И кажется он наступал прямо сейчас. Чондэ крепко цепляется пальцами за стёртый руль, не смея смотреть на доктора, но периферийным зрением он замечал, что тот сидит в одной и той же позе, уставившись вперёд – за лобовым стеклом только бесконечная пустынная равнина, которую они едва ли могли разглядеть в песчаном шторме. Между ними нет неловкой тишины – буря говорит за них, заполняя пустоту вокруг, своей монотонностью заставляя забываться в гуле голосов в голове. Чондэ продолжает давить на педаль газа, словно за ними гонятся, он вглядывается в едва видимый горизонт и с силой сжимает челюсти. Всего несколько минут, – а может быть часов, как долго они едут? – назад они были в доме, а теперь где-то в пустыне, отдаляясь от любой возможной помощи ровно так же, как и от своей вероятной гибели. Он бросил свою команду, ударяет Чондэ одно из осознаний, острое как стрела, охватывающее всё сознание. Бросил Кибома, Минхо и Джонхёна, оставил Тэмина. Нарушил приказ Джинки. Он верил, что у них было преимущество над боевиками, что их не испугаешь бомбами, они и не такое пережили. Он надеялся, что они все вернутся домой и боялся думать о другом исходе. Чондэ тоже должен. — Мы найдём лагерь беженцев, — неубедительно начинает он и голос сипит после многочасового молчания. Доктор никак не реагирует. — Он должен быть в паре десятков километров. Сбежим с ними через Турцию или Египет, я слышал... Слышал об этом, когда был в Израиле. На торговом судне можно будет выйти в открытое море и доплыть до Кореи, если... Если ты хочешь. Если он и надеялся получить от доктора хоть какую-то реакцию, то абсолютно точно просчитался, тот продолжал молчать, смотря перед собой. Пути назад нет, понимает Чондэ, когда небо чернеет, а они все ещё бороздят песок лишь с одной включённой фарой. Только тогда возможно, увидев бескрайний горизонт в ночи, он начинает в полной мере осознавать, что натворил. Оставил пост. Подверг объект – Кёнсу, – опасности. Нарушил приказы и все правила безопасности. Теперь они вдвоём, исчезнувшие в пустыне без какого-либо продовольствия, плана, с минимальными представлениями о местности вокруг. Чондэ умел выживать, но он не имел ни малейшего понятия, справится ли доктор. Что-то внутри назойливо жужжало, напоминая о том, что До Кёнсу не простой доктор, что он успел доказать свою особенность не один раз и недооценивать его не стоит, но Чондэ было не до этого. Они подскакивают на ухабе и от неожиданности он резко давит на тормоз. Инстинктивно тянет руку, удерживая Кёнсу на месте, и замирает в таком положении, бездумно пялясь на свои растопыренные пальцы на чужой груди. — Турция, — Чондэ вздрагивает от едва слышного голоса доктора, словно тот наконец сделал над собой усилие. — Что? — не понимает он. Доктор поднимает на него свои бездонные глаза. — Торговые суда ходят через Турцию, — повторяет он медленно и затем опускает взгляд на руку Чондэ. Медленно и неохотно, но тот всё-таки убирает её. — Значит Турция, — говорит он, облокачиваясь на водительское кресло и смотрит на чёрное небо, скрывающее за тучными облаками Луну.ххх
ради тебя я сделаю что угодно, найду на это силы, и ты знаешь об этом но я не смогу ничего сделать с твоим сердцем
Чондэ прикрывает глаза, потому что его снова мутит. Корабль раскачивается из стороны в сторону и в очередной раз слишком сильно склоняется на левый бок. Чондэ думает, что его снова вырвет. Вот почему он пошел служить в сухопутные войска. Ничего, успокаивает он сам себя. Ещё каких-то несколько часов, и они будут в Инчхоне. Он в очередной раз оглядывается, прежде чем незаметно исчезнуть в трюме, спускается по пустым лестницам, тенью направляясь к машинному отделению. Кёнсу сидит в темноте, уткнувшись лицом в свои бумажки, которые за всё это время умудрился сохранить. — Держи, — Чондэ бесшумно присаживается рядом и протягивает доктору сворованную еду. Они бороздят пустыню ночь, потому что сна у Чондэ ни в одном глазу, а еще страшна неизвестность – сколько топлива в баке оставалось, сколько они уже проехали и ещё оставалось, найдут ли они вообще кого-то или останутся здесь похороненными под песком. Вероятно, умереть от бомбы в развалинах неизвестного лагеря было бы лучшей идеей, но назад им уже было не повернуть. Чондэ лишь примерно знал, где находится поселение беженцев, не так уж и далеко, учитывая, что база, на которой они находились, вела за ними тайное наблюдение – это лишь догадки и никто им, конечно, этого не подтверждал, но военный опыт давал основания предполагать. Когда Чондэ видит сквозь бурю мигающие огоньки, то останавливает машину и пережидает до утра, не сомкнув глаз, пока Кёнсу рядом, свернувшись на кресле калачиком, тихо спит, спрятавшись в куртку. Едва небо светает, Чондэ готовится. Вылезает наконец из старого внедорожника, обходит его и осматривает на предмет полезных вещей сначала снаружи, а затем внутри. Под потрепанным задним сидением он обнаруживает тряпичный мешок с купюрами и монетами, и пару ножей в обивке. Осторожно прячет их, один нож осторожно в ботинок, второй в карман и перепроверяет запас патронов в винтовке. Когда Кёнсу открывает глаза на рассвете – ровно, как и всегда, у Чондэ нет часов, но он уверен в этом, ведь сам доктор был ходячим будильником и спал шесть часов сорок семь минут, – они выдвигаются в путь. Буря, бушевавшая целые сутки, оставила за собой лишь порывы сильного ветра и грязно-оранжевое небо, Чондэ продолжает идти впереди, а доктор медленно плетётся за ним следом. У него не было точного плана как контактировать с беженцами, не говорящими на его языке, ровно как и что делать, если их воспримут как врагов, но Чондэ кажется слишком много думал об этом – всё проходит относительно отстранённо. Их встречают разрушенные дома и бараки, разбросанные по небольшой площади шатры, рядом с которыми сидят дети и старики, и куча сломанной мебели прямо на улице. Все косятся, но не подходят близко, Чондэ лишь сильнее сжимает рукоять разобранной винтовки, спрятанной под курткой – идти по незнакомым улицам среди людей, бежавших от войны, с оружием в руках было крайне глупо. Они так и проходят почти всё поселение, пока их не останавливают несколько человек, Чондэ вновь слышит незнакомую речь, но внезапно доктор, следовавший до этого за ним тенью, выходит вперед и медленно, практически едва слышно пытается сказать что-то на ломаном фарси, который те могли понять. Чондэ видит по чужим лицам, что его отчасти понимают и переглядываются между собой, затем что-то спрашивают, рукой указывают куда-то за спину и – на удивление – отпускают. — Они тебя поняли? — удивляется Чондэ и смотрит на доктора с восхищением, — Почему нас отпустили? — Через два дня группа беженцев пересечет границу Турции. Они сказали не путать ноги, — только и отвечает Кёнсу, смотря на спины уходящих мужчин. Чондэ хмурится: — Что? — Не мешаться под ногами, — поправляет себя Кёнсу и оглядывается на Чондэ. Тот только вздыхает и кивает, подзывая того ближе к себе: — Хорошо. Давай найдем, где остановиться. Чондэ с тяжелым сердцем приходится торговаться. Он вновь находит тех мужчин, с которыми объяснялся доктор, и через последнего выменивает деньги за собственную винтовку, когда Кёнсу говорит, что оружие и патроны ценны для них. Один из мужчин, очевидно, был кем-то вроде главного в этом небольшом лагере, поэтому принимает оружие, взамен отдавая определенную сумму, Чондэ, слишком уставший, не особо понимает является ли это справедливой платой за оружие. Их отводят к одному из заброшенных зданий и говорят оставаться в нём, но лишь до ухода группы беженцев – они не хотели чужаков в своём лагере. Чондэ вновь не спит всю ночь, слишком напряженно ожидая подвоха – ослабишь зоркость, придут и вырежут их тут, ведь теперь они были беззащитны. Однако наутро его организм сдает – больше двух суток без сна и практически без пищи. Чондэ только вздрагивает, когда Кёнсу без слов подползает к нему и усаживается на песок рядом, неожиданно берёт его руку в свои ладони и хлопает по своему плечу, будто предлагая прилечь. Чондэ качает головой, но Кёнсу не упирается, только растягивает губы в едва видимой улыбке и смотрит перед собой, продолжая массировать чужую ладонь. Успокаивающие круговые движения так расслабляют, что Чондэ всё-таки вырубает почти на сутки, и встает он только когда Кёнсу дёргает его и показывает на выход – пора. Они присоединяются к группе беженцев – молодые парни и девушки, совсем не похожи на тех, кто способен защищаться от внезапных атак. Те разговаривают в пути, но Чондэ не понимает ни слова, только один раз замечает косые взгляды, будто все говорят о них. На его вопросительный взгляд Кёнсу только пожимает плечами. Они пересекают границу и расходятся, с ними остаются только две девушки, направляющиеся в Стамбул. — Иск... Кендерун? — медленно выговаривает Чондэ название ближайшего морского порта и одна из беженок кивает головой, показывая, что тот произнес верно. – Она сказала, что это ближайший порт, — говорит Чондэ позже Кёнсу, привычно посвящая его в какую сторону они направляются. Кёнсу хмурится. — Что? – в очередной раз спрашивает Чондэ и притихает, оглядываясь и поправляя купленную на выменянные оружием деньги куфию. За прошедшие два дня Кёнсу едва ли сказал ему и пару слов. Чондэ гадал было ли это связано с их шатким положением, так ли сильно Кёнсу не верил, что Чондэ сможет выполнить своё обещание – вернуть его домой. Это внезапно злило и вселяло отчаянность – Чондэ единственный делал всё, чтобы получить его доверие, и даже действовал, нарушая устав, но он сделал это всё, защищая их жизни. Кёнсу не имел права ненавидеть его. Имел, подсказывало его сознание, ведь именно Чондэ – тот, кто изначально был приставлен к доктору верным стражем, больше надзирателем, тот самый винтик в политической машине их государства. Вероятно, Кёнсу было бы легче умереть, чем возвращаться в страну, которая уже его предала, к семье, которая его не ждала. — Искендерун, — внезапно говорит Кёнсу и Чондэ чувствует мурашки на коже, несмотря на адскую жару – голос доктора спокойный и тихий. Он скучал без этого голоса, который был ему почти жизненно необходим, чтобы убедить себя в том, что ему ещё есть за что бороться, — Мужчина говорил об этом ещё в первый день. — Почему ты мне ничего не сказал? – чувствуя себя идиотом, спрашивает Чондэ, но это уходит в пустоту, потому что Кёнсу вновь замолкает. Ровно сутки они добираются до города и только по кивку доктора Чондэ вообще понимает, что они наконец дошли. Интуитивно выходят к морю и Чондэ практически с упоением рассматривает голубой горизонт и чистое небо, чувствуя появившуюся ненависть к пескам и пустыням. Кёнсу рядом впервые едва заметно, но более открыто улыбается, наблюдая за водной гладью. Сил у них больше нет и Чондэ, искренне не веря в Бога, вспоминает все молитвы, услышанные в детстве от матери, чтобы в порту оказался корабль в Корею. Отправление до родины, узнают они, будет через два дня, целый корабль с местными продуктами питания, начиная специями и заканчивая разными видами орехов. Это кажется благословением и удачей, они пробираются в порт и ищут нужный корабль, тот в самом конце причала на погрузке и Чондэ резко тормозит, слыша родную корейскую речь. Он готов угрожать, просить, умолять, чтобы их взяли на корабль. Он оставляет Кёнсу ненадолго в безопасном месте, а сам ошивается у кораблей, пока не ловит компанию рабочих с корабля. Чондэ долго сидит, притаившись, слушает их разговоры, приправленные грубыми шутками об ужасной стране и мечтами поскорее вернуться в Корею – предстоял месяц плавания по морю. Чондэ в ужасе осознает то, о чём даже не задумывался – путь по морю на другой конец земного шара не близок. Сколько они летели тогда, неделями ранее, ещё в составе группы, часов девять? Вплавь это как раз занимал практически месяц жизни. Не то, чтобы у них был выбор, но Чондэ не устраивал подобный расклад, вряд ли кто-то согласился бы на их провоз практически на месяц. Чондэ возвращается за Кёнсу, они вдвоём следуют за корейцами в местный бар рядом с портом. Это сложно назвать приличным местом, скорее забегаловка, наполненная кучей иностранцев-матросов. Он оставляет недовольного Кёнсу за одним из столов в углу, а сам подсаживается к подобию барной стойки, где заседают корейцы и совершенно непринуждённо вливается в чужой разговор якобы (и на самом деле) с облегчением слушая корейскую речь. Матросы, приветствуя земляка, щедро угощают его, а Чондэ пытается ненавязчиво выведать детали отправления и подтверждает свои худшие догадки о месячном морском «круизе». — Я и мой коллега потеряли документы, не можем вернуться в Корею, — говорит Чондэ с прискорбием и двое из трёх сочувственно и достаточно пьяно вздыхают, предлагая Чондэ ещё выпить. Тот любезно соглашается и отпивает немного для вида. — Зачем же вы сюда приехали? — не понимает один из мужчин напротив и вопросительно склоняет голову, поглаживая свой живот. Чондэ разводит руками, вдохновенно придумывая историю про гуманитарную миссию, нападение и потерю связи, а затем долгие скитания по странам Ближнего Востока. Почти правда. — Так вас ведь ждут в Корее, — хлопает по столу старший, осматривая их с Кёнсу по очереди. Скрипя зубами, Чондэ пришлось вместе с матросами переместиться за стол к доктору, лишь бы не потерять тех из виду. — Дело в том, что господин Сон болен, — взволнованно говорит Чондэ и замечает на себе пристальный взгляд Кёнсу. Он мысленно извиняется, — Он жил здесь какое-то время, понимаете? Нас должны были вывезти первым же рейсом в Корею, но внезапно на наше поселение напали, все наши документы оказались уничтожены, а связь оборвалась. Боюсь, как бы нас не посчитали умершими. Его семья не переживёт такого горя. Чондэ снова мысленно извиняется, когда замечает нервно сжавшиеся в кулаки руки Кёнсу. — Так может вам это, в посольство? — спрашивает третий и самый младший, задумчиво хмурясь в пустоту и икая. — Нам откажут, посчитав нас беженцами. Скорее нас бросят в тюрьму, чем вернут в Корею, если не посчитают беженцами с Севера, — убежденно говорит Чондэ и пристально смотрит в глаза матроса. Тот почти механически согласно кивает, выглядя убежденным. — А ведь и правда. Вот не повезло. — Вы бы могли уехать с нами, лишние руки не помешают, но мы идём целый месяц, — говорит старший задумчиво и цыкает, отпивая из кружки очередную порцию пива. Ужасного на вкус, по мнению Чондэ. Недолго думая, он готов согласиться и на месяц в море, когда средний внезапно вздрагивает и машет рукой: — Хён, а разве босс не отправляет определенные... вещи в Хатае? — Хатай? – оживляется Чондэ. — Там аэропорт, — поясняет старший задумчиво, — Босс отправляет некоторые... Определенные вещи грузовым самолетом, но в Китай, а не Корею. — Обычно за день до отплытия, босс едет туда, чтобы передать некоторый груз. Если у вас есть чем платить, то думаю с ним можно договориться, — поддакивает один из мужчин и Чондэ на секунду задерживается взглядом на Кёнсу, когда тот смотрит на него в ответ. Это был их шанс. Если не срабатывают деньги, коих у них было совсем мало и местного достатка, то угрозы Чондэ остаться калекой влияют куда больше. Не в его правилах угрожать людям, когда они ни в чем не виноваты, но ситуация требовала отчаянных мер, а Чондэ начинал чувствовать определенную безысходность. Всегда можешь на меня положиться, улыбался ему Тэмин в один из их последних разговоров. Сколько времени прошло с тех пор, несколько дней, ровно неделя? Где они были сейчас, погребены под сирийскими песками или дома, в Сеуле, делали вид, будто этой недели никогда не было в их жизни, будто младший лейтенант Ким Чондэ погиб где-то при взрыве во время охраны каких-то складов? Кажется, это придумали для них в качестве легенды? Что если кто-то не выжил? Чондэ боялся даже думать о таком исходе, но всё чаще мысли возвращались к команде, когда казалось, что сил у него больше не было: одни в незнакомой стране, без денег и еды. Поступиться с принципами и начать воровать Чондэ не мог, но вероятно, вскоре пришлось бы, ведь от этого зависело не только его выживание, но и жизнь До Кёнсу. За короткий промежуток времени один человек разрушил всё представление Чондэ о мире, в котором он жил, оставил его без ответов, без единой толики уверенности, заставил действовать вопреки принципам и, по правде говоря, он не знал что он выбрал бы, будь у него этот самый выбор – продолжать жить во лжи или вновь пережить потрясение, осознав правду. Можно было бы обвинить доктора, только вот в чём – в реалистичном взгляде на мир? В собственном смирении? Чем больше времени проходило, тем больше мысль о том, что Чондэ должен спасти Кёнсу не только ради него, но и себя самого, настойчиво укреплялась в его сознании. Теперь им не угрожали бомбы, боевики, продажа другой стране, но перед ними открывался бесконечный океан неизвестности, вдвоём против всего мира. Чондэ угрожающе улыбается каждый раз, когда «босс» оглядывается на него, но продолжает путь. Кёнсу неодобрительно наблюдает за этим, но ничего не говорит – как обычно – и Чондэ впервые рад, что он внезапно стал таким тихим, так он хотя бы не будет высказывать своё осуждение вслух заумными ответами, на которые у Чондэ не было сил. «Босс» не выглядит особо счастливым, но выбора у него немного, он прижимает к себе руку, которую минутой ранее Чондэ грозился сломать, и боязно смотрит на ящики с контрабандой. — Мне плевать, что там у тебя, — тихо говорит Чондэ, присаживаясь перед, как он успел узнать, боцманом и демонстративно достаёт из кармана один из ножей, играясь с ним, — Всё, что мне нужно – долететь до Китая. Можешь не переживать о своих драгоценных коробках. Босс судорожно выдыхает, отстраняясь. — Но знаешь, что мне интересно? — продолжает Чондэ и щурится, — В плане полёта значатся вовсе не эти ящики. Так и... Как вам это удалось? — Это не то... — Поддельные документы, — прерывает Чондэ, — Чья работа? — К-Ким из Сеула. Я-я расскажу, только прошу... — взгляд боцмана бегает от ножа к Чондэ и он нервно сглатывает, — Я расскажу. Я всё расскажу. Чондэ выходит из гаража, предварительно спрятав нож, и плотно прикрывает дверь, на что Кёнсу неодобрительно хмурится. Чондэ только пожимает плечами и кивает в сторону ангаров, предлагая поторопиться. Они летят двадцать часов в грузовом отсеке небольшого старого самолёта, ничего общего по равнению с быстрым полётом на военном лайнере всего несколько дней назад. Чондэ засыпает среди огромных ящиков под ужасающий шум двигателя и просыпается от него же. Он приоткрывает глаза и замирает, встречаясь взглядом с Кёнсу – тот сидит напротив и внимательно его рассматривает. Чондэ присаживается, зевая, и смотрит на доктора сонно: — Не переживай, всё будет хорошо. Я не позволю ничему с тобой случится, — Кёнсу, склонив голову, улыбается, — Ну, помимо того, что уже было. Зато мы живы. Чондэ не ждёт ответа, оглядывается и отползает чуть назад, прислоняясь спиной к стенке огромного закрытого ящика. — У меня есть деньги в ячейке банка, думаю, даже если меня уже похоронили, то до них ещё не добрались, я не говорил родителям о ней. Так что на первое время будет на что жить. А потом... – Чондэ замолкает, задумчиво смотря на бледно—бордовую надпись «пропеллер». А что потом? Вся его жизнь была завязана на военной карьере, он и не умеет ничего, кроме этого. Кто он теперь? Призрачная тень в собственной стране. Пустое место. Он не знал кого должен винить в этом, какой момент можно было назвать переломным. Когда его выбрали на эту миссию? В этом был виноват Джинки. Когда он решил притвориться, что так и должно быть, что он сможет забыть о докторе, едва ли вернувшись на родину? Вина лежала целиком на нём. В тот момент, когда, нарушая все положения, решился спасать жизнь Кёнсу радикальными методами? Был ли он виноват в этом? А Кёнсу? Чондэ вздрагивает, когда чувствует тёплую ладонь на своём запястье – Кёнсу подполз ближе и осторожно взял его за руку, совсем как несколько дней назад, смотря куда-то перед собой на маркированные ящики с явной контрабандой внутри. — Мы доберемся до Циндао к утру, а там отправимся в порт. Матросы сказали, что он один из самых больших, так что там наверняка будут корейские корабли. Ещё день по морю, и мы будем... В стране. Их босс рассказал, где можно получить поддельные документы, так что мы сможем тихо жить... Там. Чондэ не мог сказать, что они будут дома. — Прости, — говорит он внезапно и Кёнсу впервые оглядывается на него, выглядя непонимающим. Приоткрывает рот, словно хочет спросить за что тот извиняется, но ничего не произносит. Чондэ выдыхает, — Надеюсь, ты не ненавидишь меня, потому что я правда не выношу мысль об этом, хотя, вероятно, и заслуживаю. Всё это происходит по моей вине. — Твоей вины не может быть в цепи случайных событий, происходящих по независящим обстоятельствам, когда всё, что у тебя есть – лишь твоё настоящее, — Чондэ вздрагивает от голоса, который не слышал уже несколько дней, — Ненависть – нерациональное чувство. Как и любовь, — говорит Кёнсу и Чондэ поднимает на него удивлённый взгляд. — Я не могу ненавидеть тебя. — Я... Думаю, я рад. — Как-то ты спросил меня люблю ли я свою мать, — неожиданно говорит доктор, меняя тему, и Чондэ кивает, не понимая к чему тот ведёт: — Ты сказал, что не понимаешь, почему всем важно любить кого-то. Кёнсу смотрит слишком внимательно, словно рассматривает его душу со всех сторон. — Думаю, я мог бы любить тебя, даже если это нерационально. Чондэ замирает. — Почему? — Я уже говорил. — Потому что я – понедельник, — шепчет Чондэ и вряд ли доктор слышал его, возможно прочитал по губам, но он утвердительно кивает. Чондэ лишь прикрывает глаза и, поддавшись порыву, кладёт голову на его плечо. – Я рад, что ты не ненавидишь меня. — Мы начнём сначала, — едва слышит он голос доктора и хмурится, потому что кажется, будто у него галлюцинации. Чондэ чуть поднимает голову и смотрит на умиротворённое лицо доктора, совершенно равнодушное к шуму вокруг, совсем не как раньше, и думает, что ему и правда почудились эти слова, а возможно и весь разговор, но он вселял в него надежду, что До Кёнсу не ненавидит его, что возможно они справятся, если останутся вместе, нужно лишь немного потерпеть. Это была последняя надежда, за которую Чондэ был готов хвататься до конца, словно утопающий в море бесконечного песка.xxx