Per fas et nefas

      Александр Христофорович отбыл с Аксиньиного двора, жуть как досадуя на упрямую сверх всякой меры постоялицу. Признаться, было за что – несносная девица эдак вцепилась в версию об убийствах по праздникам, что и тягловой лошадью не сдвинуть. Мол коли душегуб покуда орудовать не намерен, стало быть, в селе безопасно. А раз так, то разумнее дожидаться брата как условлено, благо в три, наибольшее, в четыре дня должен обернуться. И хоть выражалась она при том в куда более приличествующих даме выражениях, а кроме того божилась непременно убраться восвояси по истечению отведенного срока, у полицмейстера все одно на душе скребли кошки.       И дело было даже вовсе не в беспримерном упрямстве столичной мадемуазели или новой душегубовой метке, а в одном крайне скверном открытии. Подумать только! Да чтобы он, Александр Христофорович Бинх, гвардейский офицер*, никогда прежде не отступавшей перед лицом опасности, и вдруг боялся брать на себя ответственность за чужую жизнь. Неслыханно! И тем не менее… В таком даже самому себе признаться было тошно, не говоря уже о том, чтоб поделиться опасениями с незваной гостью.       А опасаться, прямо сказать, было чего. Каким-то внутренним чутьем предвосхищая близость нового нападения и не имея при том на примете ни единого подозреваемого, версии или плана, Александр Христофорович ощущал свое полнейшее бессилие. А оттого не видел не единой возможности защитить барышню, кроме как караулить ее денно и нощно.       Идея была скверной, однако не в пример благороднее той, что пришла в голову полицмейстера спустя каких-то четверть часа невеселых раздумий. Раз уж новоиспечённая жертва всадника сама столь рьяно жаждала остаться в селе, то, быть может, стоило ловить душегуба на живца?       Казалось бы, чего уж проще – дождаться праздника, устроить засаду подле хаты и сцапать голубчика, как только явится. А ежели не решится, спровадить бесстрашную дамочку в лес с хлипким караулом, а самим засесть неподалеку в кустах. Тогда уж непременно клюнет.       С точки зрения следствия замысел казался недурным. Более того, Александр Христофорович был твердо убежден, что, например, тот же незабвенный Гуро именно так бы и поступил, да еще бы радовался, что больно легко удалось дельце обстряпать. Хотя потом бы непременно уверял, что руководствовался исключительно соображениями здравого смысла. Мол, жертвовал малым для спасения многих.       Но то столичный сыскарь, наделенный особыми полномочиями, которому даже в случае полнейшего провала из всех взысканий грозил бы лишь строгий выговор. И совсем иное дело – сельский пристав, ссыльный офицер, коему чуть что не так – одна дорога, в Сибирь, на каторгу. А ежели паче чаяния дойдет до гибели благородной дамы, то и того хуже.       Бинх страдальчески скривился: не о том стоило думать.       Нет, рисковать жизнью юной барышни, да еще и без ее на то согласия, он был решительно не намерен (это ведь не собственную шкуру под пули подставлять), но о том, что еще предпринять в эдаком положении, не имел ни малейшего понятия.       Эх! Не было печали, купила баба порося… На кой ее вообще, красивую, принесло в эдакую глушь!       Ай, черт! Бинх даже осадил коня от мелькнувшей в голове догадки. А что, ежели упрямая девица явилась не случайно? Не от того ли такая бесстрашная, что состоит в сговоре с душегубом? А в Диканьку пожаловала, скажем, жертв выслеживать. А что? А вдруг! Александр Христофорович задумался. С одной стороны, конечно, эдакая версия пестрела изрядным количеством неувязок: уж ежели б незваная гостья и впрямь была пособницей душегуба, то к чему тогда баламутить и без того поставленное на уши село. Появление знака на хате скорее множило подозрения, нежели избавляло от них. Но с другой стороны… Чем черт не шутит!       Полицмейстер размышлял еще долго, и наконец, порядком подустав от мук совести и сомнений, решил так: сгоряча не рубить, за дамой покуда приглядеть, а коли подозрения окажутся ложными, выставить из села при первой возможности. И, хлестнув коня, пустил наметом к околице, прочь, подальше от этого проклятого места, вконец остохорошевшего за годы службы. ***       Сговориться с Аксиньей оказалось проще простого: двойная оплата и обещание покинуть деревню в ближайшие три дня подействовали на хозяйку благотворнейшим образом. Не прошло и четверти часа, как та в самом благодушном расположении заявилась в комнатушку постоялицы с внушительным подносом, на котором дымился ароматный, сытный завтрак.       С удовольствием расправившись с оным и приписав эту, вторую за день, маленькую, но важную победу торжеству дипломатии, Островская крепко задумалась. Прежде всего терзало насущное: как быть с утерянным имуществом? Оставить в лесу в надежде, что его не отыщет кто-то из местных? Исключено – вещи важные, без преувеличения жизненно необходимые, избавляться от них нельзя, допустить, чтобы попали в чужие руки – тем более. Тогда разыскивать! Но как? Отправиться сей же час не таясь – навлечь на себя подозрения здешней полиции, а их и так предостаточно, и без верховых прогулок по лесам. Дождаться сумерек – потерять драгоценное время. А кроме того: как искать пропажу в темноте?       От одной мысли о том, чтобы вновь очутиться ночью в лесу, барышню явственно замутило: ну уж нет, праздники праздниками, а все же лучше в эту чащобу даже по особой нужде не соваться. Мало ли, что еще за чудища там водятся.       Поразмыслила еще, сообразила: ежели подкинуть хозяйке сверх уплаченного пару монет, то нипочем не проболтается, а с остальными надобно скрытным манером. Тут же несколько воспряла духом, наскоро собралась, убедилась, что за хатой не следят и задком, задком (лошадь вела под уздцы), мимо плетней, до самого оврага, а оттуда уже верхом.       Проскакала по наитию пару верст и, только когда чахлый подлесок сменился непролазными зарослями, поняла, что не знает, в какой стороне следует вести поиски: за минувшие сутки так долго блуждала по округе, что чудом выбралась к нужной деревне.       Поглазев по сторонам и не обнаружив в мрачном пейзаже ничего знакомого или хоть сколько-нибудь примечательного, незадачливая путешественница решила начать с дороги на Миргород. Вновь повертела головой, определила стороны света и пустила лошадь туда, где по ее представлениям должен был находиться тракт.       Путь лежал бором и был нехорошим, ежели не сказать зловещим. Кругом все время ухало, хрустело и завывало, а под копытами шлюптело и чавкало. От такого аккомпанемента на душе немедленно сделалось гадко, и, дабы отогнать непрошенную хандру, Островская велела себе подумать о чем-нибудь занимательном. Личность полицмейстера подошла как нельзя кстати.       Неглуп, рассудителен. Судя по фамилии, немец. Выправка и голос выдают человека военного. Селяне, люди в общем-то темные, не признающие авторитетов, кроме Бога и Государя, слушают его беспрекословно, а стало быть, или боятся, что вероятнее, или уважают. Что бы еще? Да вот хотя бы манеры. Не провинциальные, светские, хоть и изрядно… ммм… потускневшие. Стало быть, определенно не из местных.       Эх, Александр Христофорович! Как же вас занесло в эдакую глушь? Неужто сослали? За какие грехи? Как долго вы уже здесь? И какова должна быть внутренняя выдержка, чтобы не опуститься, прозябая день за днем в этой дыре? Где брать силы, дабы каждое утро начищать до блеска сапоги и отправляться наверняка на нелюбимую службу, а вечером, возвращаясь в пустую хату, не напиваться до беспамятства?       Островская без труда заключила, что Бинх не женат: сельскую девку такой человек в дом нипочем бы не привел, а городская особа едва ли согласилась бы менять безбедную жизнь на незавидную роль супруги сельского пристава.       Так, за невеселыми, но хотя бы несколько отвлекающими раздумьями прошла добрая половина дня, а затеянное предприятие так и не увенчалось успехом. Облазив все до единой окрестные канавы и овраги, но так и не обнаружив утраты, продрогшая до костей и злая, точно черт, путешественница была вынуждена прекратить поиски – страсть как хотелось возвратиться в село до темноты.       Добралась обратно сходным манером. Чудом прокралась незамеченной сперва в хлев, затем на двор и, чуть было не столкнувшись нос к носу с тремя вооруженными казаками, недолго думая, махнула в хату прямо через отворенное окно. Там уселась в укромном местечке, и принялась наблюдать. Наблюдала недолго – быстро разочаровалась в грозных на вид, но тугоумных хлопцах. В которой раз порадовалась тому, что ближайший праздник не скоро и, за неимением других развлечений кроме как вслушиваться в пустую болтовню караульных, почла за лучшее отправиться спать.       А уже ночью, беспокойно ворочаясь с боку на бок да тщетно вглядываясь в кромешную темноту, вдруг отчетливо поняла, что была бы кажется готова отправиться куда угодно, хоть в Сибирь, хоть на Сахалин, хоть провести остаток дней здесь, в Диканьке, лишь бы только ее жизни более ничто не угрожало. --- * Российская императорская гвардия — отборная привилегированная часть вооружённых сил империи.