Per fas et nefas

      Ежели в жизни Николая Васильевича и доводилось случаться грешкам, то чревоугодие решительно не входило в их число: любой прием пищи, даже во время прекрасного самочувствия, казался молодому человеку скорее физиологической необходимостью, нежели удовольствием. А потому неудивительно, что после приключившегося накануне сильнейшего обморока и бесконечно длинной ночи, в течение которой его беспрестанно лихорадило, даже просто смотреть на еду было невыносимо. Вяло ковыряя вилкой в остывшем рагу, юноша пытался восстановить в памяти видения прошлой ночи. Ему все время казалось, что он упустил что-то важное.       Вообще Николай Васильевич был невероятно зол на себя за так некстати приключившийся припадок: место происшествия осмотреть не успел, с постоялицей Аксиньи не переговорил, о появлении знака ничего не выяснил, да еще и ведения были столь сумбурными и несвязными, что почерпнуть из них хоть что-то не представлялось возможным.       Нет, разумеется, он попытался выправить ситуацию, но особых успехов сие не принесло: постоялица повитухи по словам хозяйки чуть свет отправилась куда-то верхом, да так и не возвратилась, Леопольд Леопольдович еще с вечера был мертвецки пьян и не смог хоть сколько-нибудь пролить свет на события прошлого утра, Яким молчал и с завидным упорством пичкал своего барина какой-то гадостью, именуемой травяным сбором, а Бинха и вовсе не удалось отыскать.       Хоть немного прояснить ситуацию Гоголю помог Тесак, которого дознаватель перехватил на полпути к дому местного головы. С его слов стало понятно следующее: вечером бабы на запруде видели несколько мужиков, скорее всего беглых, коих уже второй месяц разыскивали по всей губернии. Александр Христофорович еще затемно с казаками оправился на их поиски, а помощнику велел собрать остальных и прочесывать лес. Куда делась молодая панночка, Тесак понятия не имел, а про метку сообщил лишь то, что в селе она единственная.       Негусто, но хоть что-то. Николай Васильевич тяжело вздохнул и уставился в тарелку, будто надеясь, что ее содержимое само чудесным образом исчезнет. – Вы позволите? – приятный, немного хрипловатый женский голос прервал невеселые размышления Гоголя.       Молодой человек вскинул голову и уставился на стоящую перед ним особу. Она была хороша: небольшой рост, густые, медные волосы, изящные, правильные черты лица. Выразительные, темные глаза глядели прямо и чуть насмешливо.       Николаю Васильевичу, человеку впечатлительном и умеющему видеть то, чего другие не замечали, на мгновение показалось, что эти пронзительные глаза совершенно не подходили к безусловно красивому, но будто неживому лицу. Задумавшись, юноша далеко не сразу сумел сообразить, что от него требовалось, а очнувшись, неловко подскочил с места, чуть было не опрокинув тарелку с многострадальным рагу. – Д-да, разумеется. Нас вчера не успели представить… Николай Васильевич Гоголь… – Елена Константиновна Островская, - она подала руку и улыбнулась. – Рада знакомству.       Несмело пожав тонкие, холодные пальцы, молодой человек нервно повел головой и наконец кивнул в знак согласия. – Как вы себя чувствуете? – тем временем участливо поинтересовалась собеседница, удобнее устраиваясь на жесткой скамье и расправляя складки отделанного мехом плаща. – Мне показалось, вам вчера сделалось дурно. Надеюсь, теперь все благополучно? – Да, вполне, – Николай Васильевич вымученно улыбнулся, – признаться, я совершенно не выношу вида крови. – Вот как? – барышня по-птичьи склонила голову набок. – Как же вы стали дознавателем? Простите мою бестактность, но мне кажется, человек, расследующий столь тяжкие преступления… – она замялась и умолкла. – Дело в том, что изначально я прибыл сюда в качестве писаря, помощником следователя.       Николай Васильевич и сам в тот момент не совсем понимал, отчего вдруг вздумал поведать новой знакомой предысторию своего появления в Диканьке. Позже он решил, что причиной его откровенности стало желание поделиться хоть с кем-нибудь своими душевными терзаниями.       Смерть Якова Петровича Гоголь считал личной утратой. Ему до дурноты, до зубного скрежета не хватало присутствия невозмутимого, саркастичного, невероятно талантливого сыщика, способного одной меткой фразой с равным успехом как вдохновить, так и растоптать человека. – Дело вел Яков Петрович Гуро, – взволнованный горькими воспоминаниями, юноша не заметил, как на мгновение смертельный ужас отразился на лице его собеседницы. – Признаться, мне не достает его общества. Он был выдающимся следователем, человеком редкого ума, с невероятным чувством юмора… и поистине превосходным аппетитом. – Чего не скажешь о вас, – барышня криво усмехнулась, указав взглядом на безнадежно остывшее рагу. – Я про аппетит, разумеется. Так что же случилось? – Яков Петрович погиб… Погиб, сражаясь со всадником. – Ох, – плечи девушки заметно расслабились, – соболезную вашей утрате. Полагаю, это действительно был выдающийся человек.       На несколько долгих минут между Николаем Васильевичем и госпожой Островской повисло тягостное молчание. – Чего изволит барыня? – к столу приковыляла дородная, сгорбленная старуха. – Борщ сегодня очень наваристый вышел и вареники с творогом хороши. А разносолов не держим, извиняйте, ежели шо. – А творог соленый? – Известно, как положено, – довольно закивала кухарка. – Прекрасно! Тогда что уж выбирать... все тащи! Признаться, умираю с голоду, – барышня заговорщицки подмигнула Гоголю.       Николай Васильевич, уже жалевший, что поделился с посторонним человеком своими переживаниями, был рад сменить тему и избавиться от возникшего чувства неловкости. – Я искал вас сегодня, – заметил он немного погодя. – Хотел переговорить касательно вчерашнего происшествия. – Право, я даже не знаю, чем могла бы быть вам полезна. Я еще вчера рассказала все Александру Христофоровичу. Да там собственно и рассказывать было нечего, – Островская равнодушно пожала плечами. – Полагаю, он уже поделился с вами своими соображениями. Что вы собираетесь предпринять?       Гоголь смутился и нахмурился. – Честно говоря, нам не довелось переговорить. Александр Христофорович отправился в лес на поиски беглых осужденных. Подробности мне, увы, неизвестны, – Николай Васильевич наконец оторвался от созерцания собственных рук и взглянул на собеседницу.       На ее лице застыла непроницаемая маска, скрывающая бушующее волнение. Беглые осужденные в лесу! Прекрасно, поистине превосходно! Да она могла натолкнуться на них в любой момент, и все, пиши пропало. Нашли бы потом обезображенное тело в какой-нибудь канаве, и хорошо, ежели бы еще смогли опознать. Стало ясно одно: поиски вещей придется прекратить, по крайней мере на время. О том, что делать, ежели беглых не поймают, незадачливая путешественница не имела ни малейшего представления.       Тяжело вздохнув и тряхнув головой, она в который раз дала себе зарок: что бы ни случилось, ни в коем случае не поддаваться панике. – Да вы не тревожьтесь, барыня, все добре будет, – встряла в разговор старуха. – И не такие напасти тут случались, и ничего, все живы, здоровы. А душегубов этих изловят. Как не изловить? Почитай уже два месяца по всей губернии разбоем промышляют. Никого не щадят.       Видимо полагая, что сказанное должно было успокоить столичную барышню, она водрузила на стол тарелку с дымящимся борщом и поплелась восвояси.       Настроение было безнадежно испорчено. Настроение, но не аппетит. В отличие от Николая Васильевича госпожа Островская не обладала впечатлительностью, способной возобладать над чувством голода, а потому от ароматного, наваристого борща отказываться определенно не собиралась. Дальнейший обед прошел в относительном спокойствии за обсуждением хода расследования.