Per fas et nefas

– Вставайте, барыня! Полдень уже. Так ведь и весь день проспать можно, – в комнату довольно резво прошлепала Аксинья со свертком в руках. – Господин дознаватель с утра приходил, потолковать о чем-то хотел, доктор дважды был, о вашем самочувствии справлялся. Тесак, почитай, уже в четвертый раз является!       Вместо ответа со стороны кровати донесся неясный звук, больше всего походивший на рычание. В следующее мгновение дамочка забарахталась в постели и укрылась одеялом с головой. – Сказано же было без стука не входить! Неужели не ясно? Вон поди. – Да чего я там не видала-то, – обиженно пробурчала старуха, оставляя бежевый наряд на сундуке и нарочито медленно ковыляя к выходу. – Вставайте, Олена Константинна, а то спасу от господ уже нет! – Платье бордовое в починку снеси!       Как только за хозяйкой захлопнулась дверь, девушка резко подскочила и села в кровати, отбрасывая налипшие на лоб волосы. – Ты удивишься, как много не видала, – пробормотало заспано, почесывая старый, уродливый шрам на лодыжке.       Настроение было прескверное. Весь прошлый день она потратила впустую: вещи не нашла, к цели ни на шаг не приблизилась, зато обзавелась еще одной уродливой отметиной на теле, самою себя чуть не погубила, а теперь и вовсе умудрилась проспать.       Последнее, правда, было совершенно неудивительно, потому как всю ночь барышню не покидало гнетущее чувство неясного, тревожного беспокойства.       С удвоенной силой ее терзали кошмары прошлого, вторгаясь в сознание зловонным, мерзким потоком, вызывая в душе и памяти самые низменные и отвратительные воспоминания. Она несколько раз просыпалась от собственного крика, а затем неподвижно лежала в постели, прислушиваясь к еле различимым шорохам и машинально поглаживая подушечками пальцев тонкий шрам у уголка губ, днем скрытый изрядным слоем пудры.       Ей все время казалось, будто за ней следили. Почти физически ощущалось чье-то незримое присутствие, леденящий страх сковывал тело и волю, а комната тем временем неизменно оставалась пустой. Этому невозможно было противостоять, неизвестность пугала, обезоруживала, заставляла кровь стыть в жилах. Ежели бы она помнила хотя бы одну молитву, то обязательно прочла бы. Но вместо давно позабытых строк в памяти с ужасающей точностью возникали события прошлого, затягивая в бездну липкого ужаса и отчаяния.       Девушка болезненно поморщилась, ступая босыми ногами на грязный, шершавый пол. Ночные тревоги улеглись, но осознание бедственности создавшегося положения никуда не делось. Оно наоборот крепло с каждой минутой, тупой болью пульсируя в висках: согласно договоренности с полицмейстером, госпоже Островской следовало незамедлительно покинуть Диканьку. Но ей нельзя было в город! Ей ни в коем случае нельзя было в город.       Но как остаться в селе, когда в округе орудует таинственный убийца? Как не вызвать еще больше подозрений? Как, черт возьми, сохранить собственную жизнь, когда в буквальном смысле находишься между молотом и наковальней?       Неожиданная догадка мелькнула в голове. Безумная идея! Истинное сумасшествие!       Дамочка спешно заметалась по хате, на ходу натягивая платье. Для исполнения своих планов ей требовался такой же ненормальный, как она сама. Ей срочно нужен был Гоголь!       *** – Что, Аксинья, загоняла тебя столичная барыня? – через плетень перегнулся старый, долговязый казак. – Хороша, говорят, панночка! – А ты, Тихон, чай не видал разве? – насупилась повитуха. – Хороша, скажешь тоже! Тоща как жердь, поглядеть не на что, злющая как черт, слова не скажи. Как приехала, еще ничего было, ну, думаю, приветливая барыня, добрая. Куда там! На второй день как утром сгинула, так, почитай, до самого вечера и не возвращалась. Явилась вся чумазая, в крови, баню потребовала. Я подсобить хотела, так она меня чуть ли не взашей вытолкала, нечего говорит, сама управлюсь. Давеча опять беда приключилась, с Юстиной они не поделили чегой-то. Бабы сказывают, Степан на барыню еще в первый день глаз положил, вот жинка его и взбеленилась. – Так он же помер, Царствие ему Небесное, – Тихон перекрестился. – Кто ж убитого-то мужика делит? Да и окромя того Тищенко и живой бы такой мамзели не сдался. – А я почем знаю! – взвилась Аксинья. – То ж люди гутарят. А по моему разумению выходит, что барыня слаба на передок. Вчера затемно из хаты как навострилась, так только под утро возвернулась. Сам подумай, где ее нелегкая носила. – Та мало ли где, – хохотнул казак, разглаживая седые усы. – Кто их, господ, разберет. Хотя вот хлопцы сказывали, когда душегуба ловить сбирались, возле участка панночку видали. – Аксинья! Ты бы хоть в сенях прибралась. Как в хлеву живешь! Тут же черт ногу сломит, – из-за двери под грохот бьющихся горшков высунулась рыжая макушка. – Слыхал? – осклабилась повитуха. – Не барыня, а сущий бедоносец. Одно радует, скоро унесет нелегкая. А то устроили мне тут проходной двор, сперва метка эта душегубова, теперь господа шастают, как к себе домой, Тесак вон битый час у хаты крутится. Спасу нет. – Аксинья! – Да иду я! – буркнула старуха и спешно заковыляла к дому.       *** – А-александр Христофорович, вы? – Тесак поспешно вскочил из-за конторки, суетливо что-то пряча за спиной. – А ты кого ожидал? – хмуро отозвался полицмейстер, стаскивая перчатки и отправляя их следом за кнутом и треуголкой на стол. – Ты вообще почему еще здесь? Я тебе что велел? – Г-госпожу Островскую в М-миргород сопроводить. – Ну и? – Дык ведь нет панночки в селе. Я, почитай, с самого утра аккурат возле хаты ждал. Аксинья сперва гутарила, дескать спит барыня. А потом она и вовсе пропала. – То есть как это пропала? – Бинх опасно прищурился. – Да не углядел я, – писарь виновато опустил голову, тряхнув косматой шевелюрой. – Только до ветру отошел, думал, споро обернусь. Возвратился, а барышни и след простыл. Яким сказывал, они с паном Гоголем куда-то верхом отправились. – С Гоголем? Верхом? – Александр Христофорович скептически хмыкнул. – Ну, ну. Вещи Островской в хате остались? – Точно так, – Тесак с готовностью закивал и опасливо покосился через плечо. – Да что у тебя там? – не выдержал Бинх. – Н-нич-чего! – от волнения писарь начал заикаться пуще прежнего. – Тесак!       Совершенно стушевавшись от начальственно окрика, хлопец нехотя шагнул в сторону, демонстрируя полицмейстеру добротную плетеную корзину. – Вот-с, яблоки. Яринка принесла. Я знаю, что вы не велели! Да только она сказывала, что сама дескать специально собирала. Ну никак я не мог дивчине отказать.       Александр Христофорович глядел на взъерошенного, точно филин, Тесака и все не мог решить, смеяться ему или же бранить непутевого помощника. Ситуация действительно была до смешного глупая, такая, что и нарочно не придумать.       А заключалась она в том, что с конца лета, аккурат после медового спаса, местный голова, Никифор Пушкарь, взялся ни с того, ни с сего захаживать к полицмейстеру в участок, будто к себе домой. И вечно не с пустыми руками: то сало принесет, то наливку, то соленья, и все в таком избытке, точно глава управления на днях из голодного края прибыл. Александра Христофоровича такая забота изрядно удивляла, ибо с первого же дня появления полицмейстера в Диканьке между ним и местным головой возникла прочная, непоколебимая неприязнь. Проще говоря, до знаменательного дня медового спаса эти двое друг друга на дух не переносили.       Однако сей факт последнее время отчего-то совершенно не смущал старого казака, с завидным постоянством являвшегося в участок. Цели своих странных визитов он правда не называл, а все больше отделывался общими фразами, точно светскую беседу вести пытался. И пяти дней не проходило, чтобы его лоснящееся, смуглое лицо не объявлялось на пороге околотка.       На вторую неделю таких посещений Александр Христофорович не выдержал и прямо спросил, мол что тебе, Никифор Кузьмич, все-таки нужно. Вместо ответа голова стушевался, пробормотал что-то невнятное, что для него вовсе несвойственно было, и мигом из участка навострился, оставив озадаченного Бинха гадать, что же это все значило.       Не мудрствуя лукаво, Александр Христофорович пришел к выводу, что Пушкарю отчего-то потребовалась его помощь или содействие, а потому решил голову себе не забивать и дождаться следующего появления казака. Однако с тех самых пор Никифор Кузьмич к полицмейстеру приходить перестал, а по мелким поручениям стал присылать дочь.       Яринке шел семнадцатый год. Веселая, миловидная девчушка с детским личиком, обрамленным густыми золотистыми косами, она едва ли не ежедневно возникала на пороге кабинета, сообщая тоненьким голоском очередную, «крайне важную» новость. То коза у них пропала, то мешок зерна утащил кто-то, то еще какая ерунда приключилась. Появление дивчины всегда сопровождалось мелодичным смехом, слегка смущенным взглядом доверчивых, голубых глаз, а также пополнением погреба полицмейстера изрядным количеством кушаний.       Подозревать неладное Александр Христофорович начал после второго или третьего поразительно быстро раскрытого «преступления», а потому категорически запретил голове под каким бы то ни было предлогом присылать к нему Яринку, и уж тем более передавать наливки и соления. Никифор Кузьмич конечно осерчал, однако «совету» до поры, до времени внял. А происшествия с его имуществом прекратились столь же внезапно, как и начались.       Вообще-то в Диканьке не проходило и пары лет, чтобы на пороге хаты Александра Христофоровича не возникал какой-нибудь находчивый, почтенный казак с одной единственной просьбой: «Женись, Лексан Христофорович, на моей дочери». Страсть как хотелось простому мужику выдать свою кровинушку за барина, пусть даже и ссыльного. У многих возникало желание породниться с начальством. Хоть полицмейстер был уже не молод, а все еще оставался хорош собой, рука была крепка, деньги водились, а другого и не требовалось. Нет, разумеется, находились и те, кто считал, что негоже с немчурой якшаться, однако таковых было немного.       Александр Христофорович в свою очередь «завидной» участи жениха всеми силами старался избежать, а потому подобные разговоры пресекал на корню. Нет, отшельником ему жить не приходилось, благо в уезде не переводились веселые вдовушки. Но чтобы жениться и привести в дом деревенскую девицу… Откровенно говоря, Бинх просто не представлял, что будет делать с молодой женой, скажем, через полгода супружеской жизни или даже пару месяцев, когда плотские утехи наскучат, а поговорить или хотя бы помолчать окажется не о чем.       Александр Христофорович шумно вздохнул, прошелся из угла в угол по кабинету, да и замер, опершись на стол. Отчего-то стало совершенно не до смеха. Всадник, режущий дивчин чуть ли не каждую неделю, беглые душегубы, распутные помещики, сумасшедшие бабы, пропавшие дети, а еще пьяные драки, кражи, поножовщина. Беды и так сыпались на голову полицмейстера будто из рога изобилия, а тут еще Пушкарь, по всей видимости, твердо решивший под него свою единственную дочь подложить. И ладно бы дивчина была, так нет же, ребенок совсем еще!       Что с этим делать, Александр Христофорович понятия не имел. Казаки, чтоб их черти побрали, вольные люди, его конечно слушались и приказы исполняли, но то до поры, до времени, покуда до открытой ругани с головой не дошло. О том, что будет, ежели на фоне убийств и прочих несчастий, обрушившихся на Диканьку, в селе начнутся волнения, Бинх предпочел не думать. Убийства… Как оскомина на языке!       Расследование велось, а результаты были неутешительные. Утренние визиты к мелкопоместному дворянству и разговоры (прямой шантаж и неприкрытые угрозы) с помещиками ровным счетом ничего не дали. Все вместе и каждый по отдельности, они клялись и божились, что среди членов общества никого не знали. «Наше дело меленькое, – не далее, чем пару часов назад опасливо бормотал Кирилл Власьевич Авилов, – мы туда девиц, простите, щупать являлись, а не светские беседы вести. Вот по одежде, скажем, ежели бы я увидел кого, то опознать бы, верно, смог. А так прошу прощения покорно, ни имен, ни званий не ведаю».       Бинх на мгновение прикрыл глаза, повел головой, разминая затекшую шею. Уголок рта нервно дернулся. – Устал я, Степ. Тошно. От серости этой, непроцарапанности, грязи…. Ты знаешь, что? Иди домой. Сегодня больше не понадобишься.       Тесак как голос Александра Христофоровича услышал, так и позабыл, как дышать. Замер с открытым ртом от удивления, тоном начальника пораженный. Долго Степан в помощниках у полицмейстера ходил, всяким его видел, но такой лютой тоски в голосе слыхать не доводилось. – Дык как же домой-то? – встрепенулся парубок. – А барышня? Не сыскал ведь. – Сам разберусь, – все также бесцветно отозвался Александр Христофорович, какой-то лист в руке не глядя сминая. – Иди, кому говорят. – А… А с яблоками что же? – засуетился Тесак. – Снести куда али оставить?       Ответа не последовало, а потому хозяйственный хлопец решил действовать на свое усмотрение. Рассудив, что нечего добру попусту пропадать, водрузил корзину прямо на стол полицмейстера и спешно кабинет покинул, опасаясь, как бы в него следом чем-нибудь не запустили.       Не успела за Тесаком затвориться дверь, как на пороге участка возникли столичная барышня и припадочный писарь, поистине живое олицетворение несчастий полицмейстера. «На ловца и зверь бежит», – усмехнулся про себя Александр Христофорович, хотя ничего хорошего от сего тандема не ожидал. – Мы знаем, как поймать всадника, – меж тем разом выпалили прибывшие, будто до того репетировали. – Просветите меня, – Бинх вопросительно изогнул бровь, жестом предлагая гостям присесть. – Нужно ловить душегуба на живца, – Николай Васильевич разве что не подпрыгивал на месте от нетерпения. – И кто же, позвольте полюбопытствовать, будет этим живцом? – Я, – Островская уверенно оттеснила юношу, напрочь игнорируя предложение полицмейстера занять стул. – Нет! – Но погодите, Александр Христофорович, вы же не дослушали. – Я сказал, нет! Сударыня, я не знаю, что вам наплел господин дознаватель, но поимка всадника – это не увеселительная прогулка. - Но это была моя идея! – заявила она полунасмешливо, полусерьезно, в притворном недовольстве поджав хорошенькие губки.       Сперва Бинх было подумал, что ему послышалось. Но чем дольше он глядел на решительно настроенную дамочку, тем больше убеждался в отсутствии у себя слуховых галлюцинаций. Истолковав замешательство полицмейстера по-своему, девушка воспользовалась моментом и продолжила свою проникновенную речь. – Александр Христофорович, послушайте, это верный и, возможно, единственный способ изловить душегуба. Я все продумала. План простой, потребуется только ваше содействие и двое-трое казаков. Нужно, чтобы завтра вечером кто-нибудь пустил по деревне слух, что я направляюсь в Миргород. В селе ведь наверняка есть сообщник убийцы. Ежели всаднику станет известно о моем отъезде, он явится и попробует перехватить жертву по дороге. Нам останется лишь заманить его в ловушку.       С этими словами она бесцеремонно выдернула из пачки бумаг первый попавшийся лист и принялась с воодушевлением разрисовывать план предполагаемых действий. В этот момент Бинх с облегчением отметил, что под руку госпожи Островской не попался его очередной отчет.       Вопреки ожиданиям, идея действительно оказалась хороша, а в процессе обсуждения даже общими усилиями была доведена до ума, однако Александр Христофорович наотрез отказывался дать добро на участие барышни в этой затее.       Пререкания не утихали более четверти часа. Расположившись по обе стороны стола и напрочь игнорируя попытки Николая Васильевича хоть как-то повлиять на происходящее, спорщики принялись с пеной у рта доказывать собственную правоту. Дамочка запальчиво жестикулировала, пару раз при этом чуть не задев не вовремя подвернувшегося под руку Гоголя по лицу, задыхалась от возмущения и еле сдерживалась, чтобы не разразиться отборной бранью. Полицмейстер, в свою очередь доведенный упрямством приезжей барышни до белого каления, успел несколько раз подумать о том, что самым простым решением было бы просто-напросто запереть бедовую девицу в хате (желательно собственной) и не выпускать вплоть до поимки душегуба.       Неизвестно, сколько бы еще эти двое упражнялись в ораторском искусстве, ежели бы в кабинет не ворвался изрядно помятый, но совершенно трезвый доктор. – Александр Христофорович, там…       Бинх жестом прервал Бомгарта, всем своим видом давая тому понять, что явился он крайне не вовремя. – Елена Константиновна, вы не будете участвовать в поимке душегуба! – Да что вы надо мной трясетесь, будто над китайской вазой! – к несказанной радости Николая Васильевича барышня прекратила размахивать руками и метаться по кабинету, а замерла посреди комнаты. – Из всех возможных кандидатур я единственная подхожу на роль приманки! Кто еще из местных девиц умеет стрелять и при этом хоть сколько-нибудь сносно держаться в седле? Всадник сам выбрал жертву! Грешно не воспользоваться такой ситуацией. Все говорит о том, что план хорош. Так почему же вы против? – Вы правда не понимаете? – голос охрип от напряжения. – Нет. Извольте объяснить.       Обжигающе-черные глаза встретились с ледяными серо-стальными. В кабинете повисла такая оглушительная тишина, что стало слышно, как под переминающимся с ноги на ногу доктором поскрипывают половицы. Стушевавшись под пристальным, немигающим взглядом полицмейстера, Островская вдруг к своему огромному удивлению почувствовала, как под слоем пудры на ее щеках проступил лихорадочный румянец. Лицо буквально запылало, а кровь до того сильно застучала в висках, что дыхание сделалось частым и поверхностным. Дабы скрыть внезапное смятение, она с притворным раздражением уперла руки в бока и гневно оглядела присутствующих. Николай Васильевич нервно теребил манжеты рубашки, крайне раздосадованный очередным витком упрямства полицмейстера, а Леопольд Леопольдович отчего-то смущенно и уж очень старательно отводил взор. Сам же Александр Христофорович тяжело склонился над столом, сосредоточенно перебирая что-то в корзине. – Ну что ж, – наконец медленно протянул он. – Ловите! – Ай!       Небольшое зеленое яблоко шлепнулось об пол и укатилось куда-то под лавку. Островская с мученическим выражением на лице схватилась за раненую руку. – Что и требовалось доказать, – спокойно заключил Бинх, усаживаясь в кресло. – Вы левша. Ранены в левую руку! И собрались верхом загонять всадника в ловушку. Елена Константиновна, вы вообще-то в своем уме? – Я одинаково владею обеими руками. – Мне не рассказывайте. Вы в седле при скачке не удержитесь и минуты. – Но я только сегодня… – Верховые прогулки в обществе Николая Васильевича не в счет! Сударыня, признаю, ваш план действительно хорош. Но вам в этой затее я участвовать запрещаю. Более того, вы сейчас же соберете вещи и… – Да я и с места не сдвинусь на ночь глядя! – мгновенно взвилась барышня. – Хорошо, – Бинх устало потер переносицу. – Завтра утром покинете село. Лично сопровожу вас в Миргород. А там можете дожидаться братьев сколько душе угодно. А лучше всего отправляйтесь сразу в Петербург. – Хорошо, – вдруг также неожиданно сдалась девушка. – Я уеду. А вы… подумайте о тех, кому некуда бежать.       Она покинула кабинет спокойно, не хлопая дверью, не бросая обличительных речей и гневных взглядов. Осторожно протиснулась мимо замершего у прохода Леопольда Леопольдовича и скрылась в вечерних сумерках. – Александр Христофорович, я считаю… – запальчиво начал было Гоголь. – Николай Васильевич, будьте любезны, избавьте меня от необходимости выслушивать тот бред, который вы ошибочно именуете собственным мнением. Что бы вы сейчас не предложили, госпожа Островская в этом участвовать не будет. Ей и так изрядно досталось за последние пару дней. А что до девушек, так они будут сидеть по хатам. И всадник больше никого не убьет.       Молодой человек дернулся словно от пощечины. Из него будто бы разом вышибли весь воздух. Ни сил, ни желания спорить не осталось. Неловко ссутулившись, он покинул участок, пытаясь представить, что бы чувствовал, ежели бы вдруг на месте Островской оказалась Лиза. Его Лиза… – Господин доктор, что у вас? – нетерпеливо бросил Бинх, как только за Гоголем затворилась дверь. – Видите ли, в чем дело, – Леопольд Леопольдович то ли с испугом, то ли с сочувствием взглянул на полицмейстера, – Юстина заговорила. – Вот как? И что же сказала? – Да в общем-то почти ничего… Точнее всего одно слово. Она постоянно твердит одно и то же… Убей!       ***       Николай Васильевич остановился на крыльце, шумно втянув морозный воздух. Изо рта вырвалось легкое, зыбкое облачко пара и рассеялось белесой дымкой. – А знаете, он ведь прав, это слишком опасно, – выговорил тихо, сдавленно. – Именно поэтому я рассчитывала на помощь в нашем деле, – от стены отделился стройный женский силуэт. – Без Александра Христофоровича будет сложнее. Выполнимо, но сложнее. – Вы поступаете благородно, рискуете собственной жизнью. Елена Константиновна, вы совершенно не обязаны и… я благодарю вас… – Полно вам, Николай Васильевич, не стоит, – девушка брезгливо поморщилась. – Я делаю это для себя. Знаете, что намного страшнее смерти? Ожидание смерти.