Тишь ночная бьёт тревогу, за порог не гляди: Ночью бродит по дорогам тот, чьё имя Самди. Он уводит за собою тех, кто ночью не спят. Тем, кто дверь ему откроет, нет дороги назад. Не ходи за ним, не надо, хоть зовет, ну и пусть. С ним до рая и до ада я пойду и вернусь. Ночь! Дождь! дым от сигареты, вдаль уводят следы. Ухожу гулять со смертью я, но лишь бы не ты.
Канцлер Ги Samedy
– И что же, совершенно никаких изменений со вчерашнего дня? – недоверчиво протянул Александр Христофорович, замирая на пороге сарая, временно отведенного для содержания арестованных. – Как вам сказать… – доктор смущенно потупился, будто бы сам был повинен в том, что приключилось с вдовой. – В моей практике это первый подобный случай. Рассудок к несчастной, увы, не вернулся, но она хотя бы перестала рычать и биться в припадках. От еды отказывается, даже поить приходится силком, от веревок, правда, каким-то образом освобождается… Целый день сидит, скукожившись, и тихо бормочет одно и то же, на вопросы не отвечает, иной раз даже головы не поднимает, будто рядом и нет никого вовсе. Но более не бросается на людей, что, по моему мнению, уже можно расценивать если не как улучшение, то хотя бы как некую стабильность. Да вы и сами можете убедиться… – Непременно, – Бинх знаком велел караульному остаться у двери, отпер тяжелый засов и осторожно шагнул в образовавшийся проем. Подслеповато щурясь, Леопольд Леопольдович протиснулся следом, крепко сжимая в руках чемоданчик с нехитрым инструментом, который таскал с собой скорее по привычке, нежели по необходимости. В глубине темного, затхлого сарая в ворохе соломы неловко примостилось сгорбленное, нескладное, бездумно раскачивающееся из стороны в сторону существо. Привлеченное звуком приближающихся шагов, оно вскинулось, ощетинилось и разом подобралось, будто готовясь к прыжку. – Стабильность, говорите? – зло выплюнул Александр Христофорович, настороженно косясь на замершую перед ними фигуру. Юстина тем временем, если так теперь звалась эта тварь, выгнувшись, будто в болезненной судороге, рухнула на четвереньки и двинулась вперед, по-звериному скалясь и тараща в темноту белки выпученных глаз. – Ничего не понимаю, – растерянно забормотал доктор, – буквально перед вашим приходом все было благополучно. – Леопольд Леопольдович, выйдете! – рявкнул Бинх, прекрасно памятуя, чем закончилась его прошлая встреча с вдовой. Не дожидаясь, покуда сумасшедшая баба решит броситься на незваных гостей, полицмейстер первым рванулся к ней и, ухватив за шиворот, прижал к стене. – Что с тобой произошло? Почему ты напала на Островскую? Вместо ответа та лишь глухо засипела, запрокинув голову, да вцепилась костлявой лапой в руку мужчины. – Ну скажешь ты мне наконец или нет! – Бинх нетерпеливо встряхнул свою жертву. – Ты убить ее хотела? За что? – Александр Христофорович, оставьте вы эту несчастную, вы же видите, она не в себе! – недовольство в голосе Бомгарта мешалось с отвращением. – Да она нормальнее нас всех вместе взятых! – полицмейстер еще раз хорошенько встряхнул бьющуюся у стены бабу, морщась от боли в стиснутом когтями запястье. Неожиданно Юстина изогнулась всем телом, отшатнулась, что было мочи, тряхнув грязными патлами. – Зверь, – прохрипела сдавленно, бешено вращая вытаращенными глазами, – она чует зверя… Он уже убил однажды… – Что? Что ты мелешь! Какой еще зверь? Кто она? – окончательно утратил терпение Бинх. В следующее мгновение существо в его руках болезненно дернулось, вскинулось и затихло. Обезображенное безумием лицо исказилось в болезненной гримасе, из глотки вырвался странный хлюпающий звук. Широкий, перекошенный рот приоткрылся в дикой усмешке, обнажая кривые зубы. По синюшным губам засочилась багряная струйка, стекла вязким по подбородку. Александр Христофорович невольно отшатнулся: слишком уж жутко выглядела в тусклом свете луны безумная тварь с окровавленной пастью. Рука сама собой потянулась к кинжалу, да так и замерла, не нащупав искомого. Вывернувшись из ослабшей хватки, Юстина зашлась в приступе удушливого, влажно кашля, смачно сплюнула на пол. – Она себе язык откусила, – ошарашенно выдохнул доктор. – Черт! – Бинх с остервенением шарахнул кулаком по стене и в следующее мгновение вылетел из сарая. – Какого дьявола здесь вообще творится! – А я вас предупреждал, – Леопольд Леопольдович возник за спиной полицмейстера, точно нахохлившийся филин. – Эту несчастную нужно было сразу же отправить в желтый дом. Я не специалист в подобных вопросах, но одно могу сказать точно. Юстина не в себе, а здесь медицина практически бессильна. – Да не могу я! – неожиданно устало отозвался Александр Христофорович. – У меня вон, трое беглых каторжников под замком какой день сидят, задарма жрут. Я их по закону обязан лично сопроводить и передать по всей форме, а это два дня в дороге, ежели еще дождями не размоет. А куда я поеду, покуда у меня под носом какой-то хмырь чуть ли не каждую неделю девок режет. Сегодня праздник опять… Я целый отряд в караул поставил, от работ оторвал. Людей не хватает, не ровен час бунт начнется, а я бабу полоумную в желтый дом повезу! – Но ведь можно было бы с кем-то, – смущенный неожиданной откровенностью полицмейстера, Бомгарт, совершенно стушевавшись, принялся с особым усердием натирать очки. – С кем-то… А ежели она сбежит по дороге? Прирежет кого-нибудь! Об этом вы подумали? – недовольно хмыкнув, Бинх взъерошил спутанные волосы. – Тесак! Да где ты там запропастился! – Здеся я, – из-за угла сарая показалась долговязая фигура. – Никак приключилось чего? – Приключилось… Ты вот что, ступай, найди мне кузнеца. Срочно. Ежели эта полоумная сбежит, мы проблем не оберемся. – Вы что же, женщину на цепь хотите посадить? – тихо пробормотал Леопольд Леопольдович, инстинктивно прижимая к груди изрядно потрепанный чемоданчик. – Именно, – Александр Христофорович страдальчески возвел глаза к небу, в глубине души поражаясь сей «исключительной догадливости». – Господин доктор, поверьте, от этого еще никто не умирал. А вот от удара косой или потери крови вполне. Так что извольте заняться своими прямыми обязанностями, покуда ваша подопечная Богу душу не отдала. Да куда вы один-то пошли! Я что, зря людей к ней приставил? Он тяжело привалился к покосившейся стене сарая, хмуро взглянув на помощника. – А ты чего встал? До утра здесь околачиваться будешь? За кузнецом ступай. – Уразумил, – Тесак проворно крутанулся на месте, готовый исполнять поручение. – Погоди! Ты кинжал мой нигде не видал? – Не видал, – хлопец для верности тряхнул извечно взлохмаченной шевелюрой. – А что? Неужто потеряли? Оно жалко конечно, дорогой был… – Да при чем тут это, – Бинх недовольно скривился. – Он наградной был, именной. Обидно, понимаешь? И куда задевал только, ума не приложу… Ладно, не стой столбом, ступай. Не прошло и четверти часа, как взлохмаченный более обыкновенного и перепуганный чуть ли не до смерти Тесак вихрем ворвался на двор, на ходу поскальзываясь на размытой дождем глине. Позади него, еле поспевая и чуть не плача, бежал не менее всклокоченный и непрестанно причитающий Яким. – Александр Христофорович, там! – Барин мой, ой Господи, непутевый… Недоглядел я! – Я к Вакуле, его нет! Я в шинок. А там Тихон… – Я ж думал, они к господам… – Барышня, говорит, возвратится! Так я, значит, снова к Вакуле. – Ой беда! Лучше б они и дальше бумагу марали… Сгинет ведь! Пропадет! От надрывных, бессвязных, заполошных воплей у полицмейстера застучало в висках. – А ну тихо оба! Успокоились, ну? А теперь рассказывайте. Да не разом! – Г-господин Гоголь и Елена К-константиновна, к-кажись, душегуба изловить собрались, – скороговоркой выпалил Тесак, призывая на помощь всю свою выдержку и красноречие. – Мужики в шинке гутарили. Я сперва не п-поверил, а потом у Вакулы дознался. Час назад, п-почитай, отбыли. – Черт! Нужно было их еще с вчера под замок обоих! Нутром ведь чуял, что так и будет, – прошипел сквозь стиснутые зубы Бинх, с ужасом отмечая, как это самое нутро невольно леденеет. – Вдвоем уехали? – Никак нет. С ними еще, кажись, Черевик и Грицко, – хлопец расширившимися от страха и недоумения глазами глядел на начальника. – Так, Александр Христофорович, что делать-то? Казаков сбирать, али как? – Нет у нас ни времени, ни казаков, вдвоем поедем, – полицмейстер на мгновение замер, обдумывая что-то, покосился на топчущегося рядом Якима. – Ты вот что, пулей сейчас к голове. Пусть за людьми следит. Ежели эта тварь в село явится… Тот было встрепенулся сперва, заартачился, что мол негоже ему в деревне отсиживаться, покуда с господами такое творится, да вовремя осекся. – Понял я. Все сделано будет. Вы только барина моего живым верните. *** – Ну так шо же, глядишь, с Божьей помощью как-нибудь и сладится, – поразительно лихо для своих лет вскочив в седло, Солопий стегнул нетерпеливо храпящего коня. – Хай щастить, Олена Константинна. Под удивленно-озадаченным взглядом Грицко Гоголь спешно и довольно неуклюже последовал примеру Черевика. – Елена Константиновна, прошу вас, будьте осторожны. Всадник не просто убийца! Я пока не знаю, как это объяснить… но я уверен, что он каким-то образом связан… с нечистой силой. – Погодите, Николай Васильевич, – по-птичьи склонив голову набок, Островская стянула с плеч расшитый мехом плащ и всучила растерянному юноше, – тяжелый, несподручно будет. А что до всадника… Мой вам совет, выбросьте эту муть из головы, нечисть девиц по лесам не режет. И не глядите на меня так, будто в последний путь провожаете! Свидимся еще. И помните, за Камелию вы мне головой отвечаете. Перегнувшись в седле, она любовно потрепала лошадь по холке, споро хлестнула строптивого коня и, пустив вскачь, затерялась в густых зарослях ивняка. Глухая ночь обрушилась вязким безмолвием: ни ветра, ни шороха, ни скрипа. Лишь хлюпало в разбитой колее, да сердце билось гулко и часто. Раскрыла свои объятия непроглядная чаща, дохнула сыростью и прелой листвой, сомкнулась плотным кольцом непролазного леса: куда ни глянь, всюду бурелом да травы по пояс. Затерялась в глуши узкая, размытая тропка, надежно укрылась от чужих глаз, не свернуть, не объехать, не разминуться. Поежилась барышня зябко, сильнее запахнула тонкую шаль, заскулила от ломоты в руке, всхлипнула то ли от боли, то ли от страха. И вдруг так жалко ей себя стало, так горько, что впору разрыдаться. Да только слезы не шли, постряли в горле тяжелым комом, что аж дышать невмоготу стало. Заныло внутри, затопило жгучей обидой. Вдруг полыхнуло зло в душе, оформилось сущей нелепицей. Заключить бы пари с Гоголем: «Нечистая душегуб или же человек простой. Ежели человек – ее выигрыш, а ежели нет, то верно и спросить не с кого будет…» Рассмеялась своим мыслям хрипло, лающе, да так и замерла. Лишь поводья сильнее натянула, обернулась медленно. В клубах густого, зыбкого тумана проступили очертания могучей фигуры. Всадник! Возник будто из ниоткуда, явился зловещим, грозным изваянием в сизой мгле неверного отблеска луны. Тяжело распрямилось сильное тело, гулко хрустнула кожаная сбруя, отлила серебром. Вороной, рослый конь, под стать седоку, захрапел, закусил удела. Взметнулась вверх крепкая рука, выхватила меч. Разнесся в ночи короткий, резкий свист. Да только жертва не двинулась с места, напряженно глядела вперед, тщетно силясь рассмотреть сокрытое мутной дымкой лицо. Вдруг тело всадника дернулось, изогнулось, могучим корпусом подалось вперед. Проступили за спиной неясные очертания, проявились с хлюпающим звуком, заветвилось что-то острое и склизкое позади. «Что за черт! Будто рога!» – от удивления пополам со страхом в девичьей груди все словно одеревенело, сердце пропустило удар, ухнуло вниз и вдруг забилось неистово. Пуще прежнего захрапел вороной конь, рванулся вперед, пришпоренный седоком, взрыл копытами влажную землю. Не мешкая более, привстав на стременах да намотав на руку поводья, ринулась прочь отчаянная жертва. Споро понес норовистый жеребец, низко пластаясь к земле, кидая назад длинные ноги. Зарябило в глазах, помутилось от слез, проступивших на ветру, закололо остро в боку. Замелькал по сторонам лес, смешался темной пеленой, загудело от свиста в ушах. Всадник не отставал, мчался по пятам воплощением бешеной силы. «Ничего, ничего! Только бы до места дотянуть, – заметалась, спуталась тугим клубком беспокойная мысль. – Дотянуть, а там поглядим, кто кого». Все ближе слышался топот копыт, все отчетливее доносился лязг сбруи. До боли пробрало ознобом по спине, защипал холодок смерти. Наконец показалась впереди долгожданная развилка, дохнуло тиной и сыростью: река совсем близко! Барышня пригнулась пуще прежнего, приняла вправо, стегнула хлестко коня. Нога ее на мгновение потеряла стремя, и она, чувствуя, что того гляди ухнется вниз, свесившись, поймала его, а подняв глаза, увидала пред собой не илистый берег, поросший ивняком, а лесную чащу. Стихло позади неистовое ржание, ночь обрушилась зловещей тишиной, сгинул преследователь также, как появился, будто его и не было вовсе. «Да что за дьявольщина такая! Тут же заводь должна быть!» – Островская споро осадила коня, осмотрелась: по кругу обступила непролазная чаща, узкая тропка уводила вдаль. По земле струился сизый туман, мерцало зеленым меж деревьев. «Гнилушки что ли? Неужто меня на болото вынесло? Да не может такого быть!» Выдохнула судорожно, отерла испарину со лба, всмотрелась вперед, на сколько давала свинцовая муть. Что-то мелькнуло за кустами, зашелестело в непроглядной темноте, ухнуло совсем близко. Рука невольно потянулась к револьверу, сжала рукоять: «Ну покажись! Или боишься? Кто теперь из нас двоих жертва?» Мертвенной тишиной ответила глушь. Вдруг лязгнуло позади, заскрипело глухо. Проступил в зыбкой мгле зловещий силуэт. – Кто ты? Зачем я тебе? – вырвалось отрывисто, заполошно. Вместо ответа взметнулся вверх острый клинок. Вновь бешено рванулись вперед кони. Замелькала перед глазами лесная чаща, заискрилась сизыми всполохами, затянула густой мглой без конца и без края. Всадник безжалостно гнал свою жертву, точно гончая дикого зверя: то отставал, то приближался, теснил от дороги, настигал могучими, широкими бросками. «Нагонит, вот-вот нагонит», – то и дело стыла выхолощенная страхом мысль. Взмыленный конь стал выбиваться из сил, он храпел, запрокидывал голову, чуть ли не до крови закусывал удила. Замаячили впереди колючие заросли, возникли словно из ниоткуда: не обогнуть, не остановиться. Отчаянным рывком перелетел через терновые кусты разгоряченный жеребец, вынес седока на середину луга и остановился, приструненный дрожащей рукой. Барышня спешно сморгнула, недоуменно огляделась вокруг: вот оно, то самое место, что она выбрала для засады. Широкое поле, по краям густо заросшее терном и малиной, высокий берег, сплошь покрытый молодым ивняком. Сюда от самого тракта, по буеракам, вела лишь одна тропинка, здесь должны были ждать Гоголь, Черевик и Грицко. Позади раздался хруст изломанных веток, на поляну в тусклом свете недозрелой луны махнула грузная, тяжеловесная фигура, ринулась наперерез своей жертве. Островская невольно дернулась, охнула, нервно озираясь в поисках подмоги. Никого! «Тьфу ты, Николай Васильевич, черт бы вас побрал! Где же вас нелегкая носит?» – она шумно вздохнула, силясь унять бьющееся сердце. Будто одубевшая взметнулась вверх рука с зажатым револьвером. Грянул оглушительный выстрел, разнесся протяжным эхом. Пуля угодила под левое плечо, взрыла податливую, мягкую плоть, взметнулись за спиной бурые брызги. Всадник не дрогнул, даже не покачнулся в седле. Краска разом отлила от девичьего лица, паника того и гляди грозилась захлестнуть загнанную в собственную ловушку жертву: позади обрыв, по бокам заросли, к дороге в объезд не пробиться, а рядом ни души. – Что ты за тварь такая? Что тебе нужно? – рявкнула отчаянно, зло. Бешеной ненавистью полыхнули темно-карие глаза. Ответом ей была тишина да вновь взметнувшийся вверх стальной клинок. Сердце ухнуло вниз, вырвался сдавленный всхлип, рука судорожно схватилась за эфес сабли. Вдруг вдалеке, позади всадника, на склоне холма показались три едва различимых силуэта. «Так вот оно, значит, как, – пронеслась в голове шальная мысль. – Пробьюсь, спасена, а нет, так я вам с того света, Николай Васильевич, жизни не дам за то, что тут меня бросили!» *** – Александр Христофорович, мы что же это, заплутали никак? – заполошно прокричал Тесак, в который раз затравленно оглядевшись вокруг. – Я мест вовсе не узнаю. – Степан, ты пьяный что ли? – осадив разгоряченного скачкой коня, Бинх обернулся к помощнику. – В трех соснах заблудился? Вон мельница, за перелеском поле будет. Гоголь с Островской где-то тут должны быть. Недоуменно сморгнув, хлопец спешно заозирался по сторонам. Позади действительно чернела пашня, острым клином врезаясь в лес, а за ней, на холме, маячил истлевший, полуразрушенный остов. – Господь с вами, Александр Христофорович, у меня сегодня и капли во рту не было, – Тесак растерянно захлопал глазами. – То, видно, леший морок навел. Я покуда маленький был, мне бабка сказывала, в праздники ухо надобно особо держать востро, ибо нечисть в это время шибко беснуется и сила ее удесятеряется. – Да уймешься ты сегодня со своей нечистью или нет? – рявкнул Бинх, едва сдержавшись, дабы не напуститься на трындычавшего без всякого удержу хлопца. Он уж собирался было вновь хлестнуть коня, как из перелеска донесся раскатистый треск сучьев, а в следующее мгновение на пригорок на всех парах с саблей на перевес вылетел взмыленный Солопий. – Святые угодники! Лексан Христофорыч, вы? А панночка где же? – А это я тебя хочу спросить! – полицмейстер коршуном обрушился на задыхающегося от быстрой скачки казака. – Вы за оврагом, на поляне должны были быть! Какого черта ты здесь забыл? – Дык отсюда, кажись, барышня кричала, – Черевик принялся озираться вокруг. – За ивняком, шо ли… Никак уразумить не могу. – Здесь нет никого! Что произошло? Где остальные? Ответить Солопий не успел, потому как откуда-то снизу, со стороны реки донесся едва различимый хлопок. – Стреляют, кажись, – Тесак, ближе всех оказавшийся к кромке леса, спешно стегнул лошадь. Разом ринувшись вперед, все трое замерли на склоне холма, силясь разглядеть, что творилось на берегу. – Не видать ни черта! Темень вон какая, – Черевик подслеповато прищурился. – Да вот же она! – Бинх впился взглядом в белесую фигурку у края заводи. Мгновение спустя, когда он едва смог различить застывшего в шагах пятидесяти от жертвы всадника, барышня вдруг споро выхватила саблю и, плашмя хлестнув коня клинком, пустила во весь опор. Напрямки, лоб в лоб. *** Всадник ринулся навстречу Островской, занес высоко тяжелый меч. Больше не было ни страха, ни ужаса, ни сожалений. Лишь отчаянное «рано» набатом билось в висках. «Рано, рано, еще немного, чуть-чуть, вот сейчас!» Она вскинула саблю в ложном замахе, приняла правее, перекинула в левую руку, полоснула c длинным оттягом, откинувшись в седле назад и вбок. Острое лезвие глубоко взрезало плоть, рвануло. Короткий свист пронесся над головой, в плече сделалось нестерпимо больно, клинок выскользнул из разжатой кисти. Противник не дрогнул, даже не покачнулся, лихо осадил скакуна, обернулся. Вытянул руку, будто силясь схватить что-то, и едва только барышня успела выровняться в седле, как ее конь, захваченный неистовым порывом, вздыбился и понес, забирая к лесу. У самой кромки терновых кустов он разъяренно взбрыкнул, дернулся, точно обезумев от страха, и сбросил седока. Несчастная жертва с задушенным вскриком плашмя рухнула в высокую, мокрую траву. Онемело от удара распластанное тело, будто железным обручем сковало грудину: не вдохнуть, не выдохнуть. Свинцом налилось в затылке. В ожидании неминуемой гибели уставились в ночную высь широко распахнутые глаза. Совсем рядом грянул одинокий выстрел. *** Пораженный тем, что, будучи раненым, всадник удержался в седле, Александр Христофорович ринулся противнику наперерез. Могучий вороной конь грудью ударился о бок его коня, да так, что чуть не сшиб с ног. Метнулся на взлете разящий клинок. Бинх подставил саблю. Скрестившись, сталь брызнула с визгом. Глухо охнула земля, застонала, взрытая ударами копыт. Подоспел оскалившийся, переменившийся в лице Тесак, завертелся подле вьюном: его оттерли в сторону. Пронесся тяжеловесной, грузной фигурой Солопий, рванул из пристроченного к седлу чехла револьвер (подарок Островской). Угодив в цель, пуля влажно чавкнула в затянутой кожей грудине. Всадник не дрогнул, рубанул сильно, с коротким замахом. Черевик едва успел увернуться, пользуясь тем, что Бинх отвел второй удар, направленный ему в бок. Четыре человека сошлись в смертельной схватке: по округе разнесся звенящий лязг клинков, ржание да отборная брань. Обезумевшие от ужаса кони вскидывались и бестолково сшибались, храпели под седоками, до крови закусывая удила. Всадник играючи отражал сокрушительные удары, отмахиваясь от противников, точно от назойливых мух. Он отчаянно рвался туда, где, неловко подобравшись в мокрой траве, заходилась надсадным кашлем его шестая жертва. Вдруг от леса отделились два темных силуэта, в коих Островская с удивлением узнала Гоголя и Грицко. Молодой казак пустился было вперед, обнажив саблю и лихо привстав на стременах, как вдруг лошадь Николая Васильевича рванулась и понесла. Неуклюже взмахнув руками, Гоголь выскользнул из седла и кубарем рухнул вниз, аккурат под ноги вздыбившегося вороного скакуна. Всадник натянул поводья, выгнул грудь, настигнутый размашистым ударом полицмейстера, зашедшего с подручной стороны, и рванулся прочь. Тесак, Бинх и Грицко ринулись следом, переходя с рыси в намет. *** – Упустили! Ушел, сукин сын, – спешившись и с остервенением отшвырнув нагайку, Александр Христофорович со смесью жалости и пренебрежения покосился на скрючившегося на земле Гоголя. – Как он? – Живехонький! Плечо только вывихнул, кажись… Легко отделался, – Черевик деловито встряхнул растянувшегося в беспамятстве юношу и вдруг отвесил тому смачную оплеуху. – Ох как давно руки чешутся! Дослушивать Бинх не стал. Сдернув с седла бурой кобылы знакомый плащ, он направился к кромке леса. Взлохмаченная барышня сидела в траве, поджав под себя ноги и осторожно ощупывая голову. Шальной взгляд широко распахнутых глаз бесцельно блуждал по поляне, запекшиеся губы приоткрылись в немом вопросе, а грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе. – Целы? – хрипло выдохнул полицмейстер, старательно прикрывая страх за чужую жизнь неподдельным раздражением. – Кажется, да, – Островская растерянно взглянула на мужчину и наконец, шумно сглотнув, сосредоточенно кивнула. – Да. Не извольте беспокоиться. Это бесцветное, но уверенное «не извольте беспокоиться» подействовало на Александра Христофоровича точно красная тряпка на быка. Не помня себя от гнева, он метнулся вперед. Рывком сдернув барышню с земли и крепко обхватив за талию, удержал от нового падения. Туго обернув хрупкую фигурку тяжелым плащом, коротким, быстрым движением вжал в дерево, упершись руками по обе стороны девичьих плеч и разом стирая все грани дозволенного. – Ненормальная! – выдохнул жарко, склонившись к самому уху. – Что вы устроили! – Не хуже вас. Сумасшедший! Под меч подставиться. Вы, верно, тоже рехнулись! Да пустите! Она тщетно рванулась в попытке освободиться, беспомощно дернувшись в кольце крепких рук. Бинх и не подумал двинуться с места, с минуту испепелял жертву яростным взглядом, затем медленно отстранился, процедив сквозь зубы. – Один-один по спасенным жизням. Не люблю быть должным. – Вот как? Так стало быть, в следующий раз моя очередь? – насмешливо вздернув брови, Островская ухмыльнулась и тут же сдавленно охнула, вновь прижатая к стволу. – Следующего раза не будет! Завтра же на рассвете в Миргород! Откажетесь ехать, силком отволоку. – Не посмеете! Это теперь дело принципа. Покуда душегуба не изловим, я с места не сдвинусь! – О Господи! Да вы и правда рехнулись, – Бинх на мгновение опешил от горячности барышни. – Вот как! А я было думала, вы ни в Бога, ни в дьявола не верите. – До встречи с вами, сударыня. А теперь сдается мне, что вы ниспосланы свыше в наказание мои за грехи. – Так по-вашему выходит, я – искупление? – расплывшись в бесстыжей ухмылке, она чуть повела немилосердно стиснутыми плечами. – По-моему вы – искушение! Елена Константиновна, Богом клянусь, еще одна подобная выходка, я вас в околотке запру. – Так значит, я остаюсь? – выпалила поспешно, упрямо вскинув подбородок и чуть ли не до крови закусив губу: очень уж непросто давалось разыгрывать благородство, граничащее с сумасшествием. Шутка ли корчить отчаянную решимость да скалиться смело и широко, покуда в груди бешено заходится сердце, тело ломит, будто вывороченное в суставах, а голова наливается свинцовой мутью, да так, что впору прижаться лбом к мужскому плечу , вдохнуть терпкий аромат полыни, да разрыдаться горько и зло. Только бьется в висках извечное "нельзя", отдаваясь болезненно где-то внутри. Тяжело обмякнув, будто из него разом вышибли весь воздух, девичье тело привалилось к стволу. – Нам ехать пора... Мягко высвободившись из ослабевшей хватки и замерев на мгновение у самой кромки поля, она осторожно протиснулась меж ветвей. – Знаете, Александр Христофорович, уж ежели на то пошло, счет-то в вашу пользу. Так что я просто обязана вернуть долг!