***
Я смущенно сидела на табурете, и пила молоко, разглядывая склоненную над соседним столом светловолосую голову великого флорентийца. Честно говоря, то, как я попала сюда, помнилось мне весьма сомнительно: я только увидела его глаза, прежде, чем меня с радостным лепетом выдернули из стога и утащили в дальнем направлении. Счастливый до полубезумия маэстро тараторил что-то совершенно для меня невообразимое, и тараторил бы еще долго, если бы я не задала донельзя философский вопрос: - Эээ? Произошедший далее разговор состоялся на языке, которого в принципе не существует, но который, тем не менее, был понятен обоим; и диалог этот выглядел примерно так: - Прошу прощения, я забыл, что ты не очень хорошо говоришь на флорентийском… - Извините, но… вы знаете, кто я?! - О, да! Эцио мне много о тебе рассказывал! Честно говоря, я никогда бы не подумал, что у меня могут быть потомки, пусть и косвенные, но теперь, увидев тебя… «Пиздабол носатый!» - злобно подумала я, мысленно посылая на несчастную ассасинью голову пачку матюков. И, конечно, стоило бы пояснить Леонардо, что он не мой предок, пусть даже и косвенный, и что корней у меня нет вовсе – да что там, я и родителей своих не помню, но… Эти глаза моего цвета глядели так восторженно, словно видели самое прекрасное создание на земле; и это лицо, так похожее на мое, лучилось настолько безграничным счастьем, что у меня просто язык не повернулся вымолвить такие вещи. - А… что он еще про меня рассказывал? Художник заулыбался сильнее и взял меня за руки. Казалось, что радость его простиралась безгранично, однако причины такого восторга я понять не могла. Несомненно, он был очень хорошим человеком и даже вегетарианцем стал только из-за того, что не желал причинять страдания живым существам; но чтобы так сразу принять на веру вранье Эцио… Мне это казалось маловероятным. Мы с ним проболтали, к моему удивлению, достаточно долго, изъясняясь в основном жестами и отдельными словами. Леонардо, казалось, нянчить был меня готов, если бы я это позволила; и сразу же окружил меня вниманием, как обезумевший от радости папаша своего первенца. Он что-то вдохновенно мне пояснял, показывал свои чертежи и наброски, просил рассказать про мир будущего, а также про то, что такое экзистенциализм и постмодернизм – из этого, кстати, я и выяснила, что Дик с Шоном и, соответственно, Дезмонд, тоже попали в этот временной промежуток. Правда, я понятия не имела, где эти засранцы пропадали на данный момент; впрочем, меня это мало волновало, поскольку сейчас все мое внимание занимал оказавшийся от меня на расстоянии вытянутой руки величайший художник всех времен и народов. - Душа моя, ты не проголодалась? Как-как, простите?! - Эмм… нет… - нервно ответила я, ощущая крайне смешанные чувства и не зная, как, собственно, стоит реагировать в этой ситуации. Да Винчи с нежной улыбкой взъерошил мои волосы и отпросился вернуться к своей работе; на что я вновь удивилась и ответила согласием. И теперь я, разглядывая его склоненную над столом фигуру: его ниспадающие из-под неизменного берета волосы, мягкие черты лица, слегка опущенные ресницы и легкую улыбку на губах, просто не могла поверить, что в мире такое возможно; чтобы два настолько разных человека, живущих в столь разных временных рамках были бы так похожи. И, не знаю, почему – может быть, все-таки я и сама поверила россказням Эцио, или, может быть, просто потому, что я действительно была словно его генетической копией, - но странное чувство родства и уюта не покидало меня с того самого момента, как я увидела его глаза. Я никогда не чувствовала себя так спокойно и хорошо, словно вновь вернулась в лоно своей матери, которой у меня никогда не было… Кружка с молоком опустела и я, постаравшись сильно не шуметь, чтобы, не дай Бог, не помешать сидящему за столом мужчине, отставила емкость и, поправив стоявшие возле стула сумку с тубусом, прошлась вдоль комнаты, в которой мы находились. Собственно, это помещение выглядело так, как и должно было выглядеть - как мастерская; единственная особенность которой была в том, что она оказалась совсем не такой, какой я мельком видела ее в игре. Мольберт; несколько рабочих столов, заваленных какими-то чертежами, кусками ткани и металлическими деталями неизведанного назначения; вдоль близлежащей стены стояли стеллажи с красками, разномастными пузырьками, рулонами бумаги и деревянными подрамниками; с той же стороны, где находилась я, было оборудовано что-то вроде кухни с необходимой для этого планировкой и утварью. Я приблизилась к стеллажам и с интересом оглядела нагромождение непонятных металлических штуковин на самой верхней полке. Я протянула было руку к одному не то конусу, не то цилиндру с наверченной на боках странной проволокой, как мое внимание отвлекли две вещи, висевшие на стене между шкафами. Передо мной предстало красивое зеркало в золоченой раме, отсвечивающее из своих глубин необычным желтым светом и странным образом придающее моему лицу какое-то мистическое очарование, от которого мне ощутимо становилось не по себе. Я поправила толстовку и зачесала пятерней назад волосы; однако ощущение пугающей красоты никуда не исчезло и я, сглотнув, подняла глаза наверх и осмотрела еще один элемент композиции – обрамленную перьями золоченую венецианскую маску. Честно говоря, такое я видела впервые – на самой маске не было никаких узоров или украшений, все лицо ее было покрыто сусальным золотом, и только черные перья, переплетенные тонкой жемчужной нитью и обрамляющие маску по краям, намекали о том, что это все-таки атрибут венецианского карнавала. Или вводили в заблуждение… - Вайолет? Я вздрогнула и обнаружила, что Леонардо стоит рядом со мной и внимательно вглядывается в мое нахмуренное отражение в зеркале. Странно, но почему-то мое имя, которое я не особо любила, в устах Леонардо звучало очень даже мило… - Ты извини, если это не мое дело, но… что это? Откуда ты это взял? Флорентийский мастер задумчиво поглядел на свое ставшее неожиданно страшно-красивым лицо и вздохнул: - Ах, это… это подарок одной женщины. Очень необычный и очень ценный. Просто… знаешь… до этого я никогда не мог подумать, что любовь может приносить и счастье, и страдание одновременно. Раньше я думал: «Ну как же любовь, это же такое прекрасное чувство, как от него можно страдать?» А сейчас понимаю – можно… «Что-то тут не сходится» - пронеслось в моей голове, и я аккуратно, чтобы, упаси меня боже, не обидеть художника, спросила: - А как же быть с теми дурацкими слухами, что тебе вроде как… юноши нравятся? - А, - скупо отмахнулся Да Винчи, продолжая разглядывать своего зеркального двойника, - Не обращай внимания. Это просто сказка для глупцов, которые не желают понимать сути. Они не могут просто-напросто постичь того, что душу полностью можно отдать искусству и жить только им одним; для них кажется странным следование античным идеалам красоты, и невозможным – пронести сквозь всю жизнь только одну-единственную любовь. Пусть тешатся своими догадками, раз им так хочется. Он очень ласково улыбнулся, а у меня в памяти почему-то всплыла лекция по культурологии, которую некогда читала замечательная преподавательница курсе, кажется, на первом. «Вот скажите, кто в античном пантеоне является богом красоты? - Аполлон! - Верно. А кто является богиней красоты? - … может быть, Афродита? - Афродита – это, на самом деле, богиня любви. Вы миф-то о Троянской войне помните? Помните, что все началось как раз с размолвки богинь по поводу золотого яблока с надписью: «Прекраснейшей»? Так вот, друзья мои, на самом деле все богини прекрасны. Однако, воплощением красоты в античной философии является именно Аполлон. То есть именно мужское тело берется за эталон; и такого же принципа придерживались позднее художники эпохи Возрождения. - А как же женское тело? Оно что, не красивое что ли? - Не путайте сексуальность с красотой. Женское тело сексуально, это несомненно. Но заметьте, что идеал мужского тела не менялся с античных времен – то есть спортивно развитый мужчина привлекателен что во времена Гомера, что на сегодняшний день. Понятие же женской красоты менялось из века в век…» - То есть… - задумчиво протянула я, - То есть ты, следуя греческой традиции, избираешь эталоном красоты именно мужчину? - Не совсем, душа моя. Понимаешь ли, я имел счастье узреть в своей жизни воплощение именно женской красоты, однако, сколько бы я ни хотел, я бессилен хоть ненамного приблизиться к нему в своих работах – поэтому считаю себя достойным рисовать лишь то, что другие избирают идеалом. - Достоин? Но, Леонардо… это, наверное, уже ни для кого не секрет, но тебя назовут одним из величайших художников в мире! Уж кто, как не ты, сможет воплотить образ красивой женщины? Я в это поверить не могу! - Я не художник, радость моя. Если я не могу воплотить то, что мне хочется больше всего на свете хотя бы на бумаге, то я не могу называть себя художником. А то, что я желаю воплотить – не имеет формы и границ, поэтому мое желание никогда не сбудется. К тому же, свое самое величайшее и самое прекрасное творение в своей жизни я уже создал. Только, увы, мне дали полюбоваться им на столь короткий отрезок времени, что, казалось, и не было этого времени вовсе… Маэстро тихо вздохнул и, заключив меня в объятиях, зарылся носом в мою шевелюру. - Что же это за творение такое? – не смогла устоять я, - И почему его у тебя забрали? - Потому что это напрямую связано с женщиной, которую я люблю, - уклончиво ответил маэстро, загадочно сверкнув глазами из зеркала, - И именно по этой причине я несчастен. Моя любовь – это как своеобразное вино. Оно гуляет по крови, а на губах горчит осадок… - Вот сейчас я реально не поняла твоей аллегории. В ответ художник только засмеялся и, чмокнув меня в висок, направился к своему рабочему месту, весьма тактично дав понять, что разговор наш закончился; хотя из того, что было сказано, я мало до чего допетрила. От затянувшегося неловкого молчания нас спас громкий стук в дверь и до боли знакомый голос, прокричавший «Леонардо!» Маэстро радостно заулыбался и направился открывать дверь. Я же морально подготовилась к костоломным обнимашкам, и не зря – едва в дверь влетел Аудиторе собственной персоной и увидел меня, скромно притулившуюся в уголке, как моя несчастная тушка была сметена в радостном порыве вместе со стулом. - Дииииииииииинго! - Бэээээээээээ! – хрипло вырвалось из моей груди, когда ее сжало в нехилых тисках. Впрочем, повторные трехкратные обнимашки я выдержала куда достойнее, - Ребята, вы откуда вообще? Вы где были? - Это ты где была? – вопросом на вопрос ответил продолжающий жамкать мое тщедушное тельце в могучих объятиях Дезмонд, - Мы попали во Флоренцию прямо вместе с Эцио, а о тебе около недели ничего не было известно! Мы уже испугались, что тебя тамплиеры схватили! - Недели?! – опешила я, - Так разрыв, когда я прыгнула вслед за вами, около минуты составлял... - Может разрыв для тебя и был около минуты, - вмешался Шон, подозрительно сощурив глаза, - А может, ты нас просто обманываешь, нельзя же исключить такую возможность, верно? Мне бы, конечно, не хотелось бы, чтобы ты оказалась агентом тамплиеров, но после Люси я склонен проверять абсолютно все факты… - Да брось, Шон, - вспылил Дик, - Я ее кучу времени знаю, да и оба мы пришли из другого мира по совершенно невероятной случайности. Я ей доверяю, как самому себе; неужели ты не можешь положиться хотя бы на мои слова? - Да, но каждый раз, как она оставалась одна… - ТАК ЗНАЧИТ НЕ НАДО БЫЛО ОСТАВЛЯТЬ ЕЕ ОДНУ! – рявкнул мой друг, и я даже невольно попятилась. Ей-богу, таким злым я его никогда еще не видела! Казалось, Дик был готов метать молнии, а из ушей чуть пар не валил, - Черт подери, она из-за вас постоянно оказывается в смертельной опасности, а вы еще раздумываете, не шпионка ли она?! И скажи, много ли народу погибло из-за вашей ассасинской паранойи, пока вы проверяли алиби возможного тамплиера?! Шон, Дез и Эцио разом вздрогнули, словно их одновременно стегнули кнутом. Похоже, лингвист в очередной раз попал не в бровь, а в глаз. Под грозным взглядом лингвиста Гастингс как-то даже сжался, а Аудиторе неопределенно качнул головой. - Она не враг нам, Шон, - наконец, выдал он, - Если бы была, я бы это заметил в нашу самую первую встречу. - Но Люси… - А может, оставим эту тему? – взмолился Дезмонд, и по его глазам я видела, насколько неприятно было ему слышать подобный диалог, - Я доверяю Динго, и это больше не обсуждается. Все замолкли, а я только неуютно передернула плечами. А что я могла сказать на это? Увы, время работало против меня, потому что объяснить свое недельное отсутствие я как-то более убедительно, чем есть на самом деле, не могла. Леонардо, казалось, было еще более неуютно, чем мне, поскольку к этой ситуации он не имел никакого отношения, и в принципе постороннему человеку становиться свидетелем такой сцены удовольствия составляло немного. Поэтому он был безумно рад тому, что через какое-то время мы начали вновь нормально общаться, памятуя о неприятном инциденте. - Я вот не пойму: если меня не было целую неделю, то как вы смогли понять, что я здесь? - По твоему громкому мату, дорогая моя, - хохотнул Эцио, - Тебя, по-моему, из любой части Флоренции было прекрасно слышно. - Мы просто стали свидетелями исторического момента, как ты рассекала небеса на чьем-то железном подносе, - пояснил Гастингс, - И, конечно же, звуковое сопровождение сего действия не оставило нас равнодушными… - Ну уж, - передернула я плечами, - Когда за тобой гоняются стражники, а единственное, что ты умеешь хорошо делать – это бегать и материться, ничего другого не остается, как применять свои таланты в действии… - Так когда ты появилась здесь? – в голосе Дика почему-то зазвучали угрожающие нотки, отдаленно напоминающие раскаты грома, - И как тебя вообще смогли засечь стражники? Ты опять воровала?! - Да, я воровала, но… меня никто не засек, могу тебя уверить! Я всего часа три назад тут появилась! Мне же надо было как-то себя прокормить, верно? - Три часа?! – опешил Дезмонд, - А откуда тогда взялось это?! И он протянул мне листок, при взгляде на который мне в очередной раз пришлось чуть ли не ловить челюсть руками: это было объявление… о моем розыске! - Твою ж мать… - Вооот, и мы так же подумали, - фыркнул Шон, - Сейчас твое лицо на всех улицах красуется; хорошо, что Эцио уже занялся этим вопросом и эти бумажки устраняют. - Ну так я же… - я задумалась на секунду и со злостью хлопнула себя по коленке, - Тот чувак в белом! Это же он откинул меня, когда я попыталась прыгнуть за вами в портал! - Думаешь, он пробрался во временной промежуток, когда тебя здесь не было? – нахмурился бро, - Этот гад вполне мог так сделать, если судить по тому, что рассказывал нам Эцио. - Но нафига им я?! Я же вообще тут мимо проходила! - Видимо, они как-то засекли, что с этим парнем в мир ассасинов и тамплиеров прошел еще кто-то, но, видимо, количество прошедших определить не смогли, - покачал головой лингвист и вздохнул, - А поскольку ты чаще всего им на глаза попадаешься, то они, видимо, и решили, что ты перешла сюда в единственном экземпляре. - Ну здрасте, приехали! Этого мне еще не хватало! И что они, изволь спросить, со мной делать собираются? - Не знаю и знать не хочу, - отрезал Эцио, - Тебя они не тронут, это однозначно. А если учесть, что ты постоянно во что-то влипаешь, то… - Да-да, мне надо беречь собственную задницу и находиться под присмотром, аки маленькая девочка в ясельках. - Ну, - пожал итальянский ассасин плечами, словно говоря «заметь, это не я сказал», - Нас тут предостаточно, так что, думаю, все обойдется. - Обойдется, тоже мне… - пробурчала я, поднимаясь, - Вы так говорили, когда мы к этому даэдрову порталу поперлись… Под ногой звякнул тубус и я тихонько выругалась, коря себя за то, что умудрилась про него забыть. - Кстати! – оживился Эцио, - Я рассказал Леонардо, что ты тоже художница! Может быть, ты нам покажешь что-нибудь из своих работ? А то я лично никогда их не видел! У меня от неожиданности глаза на лоб полезли, и я интуитивно прижала тубус к груди, словно мать своего младенца. - Эммм… я думаю, что это не очень удачная идея… - Почему же? – влез историк, - Ты, действительно, никогда нам свои картины не показывала! Я попятилась, отчаянно мотая головой. - Я бы тоже не отказался посмотреть на твое творчество! Мне очень интересно, как могло поменяться искусство живописи за такое количество лет! – Восхищенно поддержал ребят Леонардо, и я поняла, что пора уносить ноги. Ну еще бы, я считала себя не особо хорошим художником, а когда у тебя просит посмотреть твои почеркушки сам Да Винчи… Не, такого позорища мне точно не надо!***
Тонкие полосы света проникали сквозь неплотно закрытые ставни и я, сдвинув брови, разлепила один глаз и искоса глянула в окно. Око луны на небосводе округлилось, и можно было предположить, что через несколько дней оно станет совсем полным. Мантру бы надо на полнолуние почитать… Я хотела было вновь уткнуться носом в подушку, как какие-то звуки из внутреннего дворика окончательно дали пинка Морфею и я, продолжая хмуриться, села на кровати. Пары минут мне хватило чтобы, изрядно поматюкавшись, одеться в джинсы с толстовской и в кромешной темноте спуститься вниз, к черному входу. Можно, конечно, было взять свечу или, накрайняк, посветить телефоном, однако, мне не хотелось беспокоить Леонардо, поэтому, ругаясь сквозь зубы, я спустилась к двери и просочилась во внутренний двор, озаренный холодным лунным светом. Источником звуков оказался раздетый по пояс Эцио, отрабатывающий удары на перевязанном в нескольких местах пуке сена. Ну да, манекенов в те времена какбэ не было, чо. Я сделала шаг в полосу лунного света, наблюдая за отточенными долгими тренировками движениями; за тем, как перекатываются мышцы под словно впитавшей в себя солнечный свет кожей; как взметаются каштановые пряди, выпавшие из перевязанного алой лентой хвоста… Зрелище умопомрачительное, скажу я вам. Флорентиец заметил меня только через пару минут и приветственно улыбнулся, взмахнув рукой. Видимо, тренировка была окончена, поскольку он отставил клинок и, нырнув в высокую бадью для умывания, которая находилась неподалеку, окатил себя водой. Ну ты, блин, засранец, я же в слюне сейчас запутаюсь! - М-да, - протянула я, чтобы хоть как-то отвлечься от этих игрищ молодого жеребца в ближайшей луже, и прервать затянувшееся неловкое молчание, - В мое время не особо водится мирных людей, кто бы мог постоять за свою жизнь… - Это ты так думаешь, - отозвался Аудиторе, сдувая с носа зависшую капельку воды, - У нас тоже не особо таких водится. Или ты думаешь, крестьяне умело орудуют мечом на поле боя так же, как орудуют в огороде тяпкой? - А, может, они тяпкой на поле боя орудуют, кто вас знает… - Знаешь… зачастую так и бывает, - Эцио невесело хмыкнул и, присев на низкую скамью, небрежным жестом хлопнул по сидению около себя, словно приглашая опуститься рядом, - Оружие могут иметь только те, у кого есть деньги. Добротное оружие немало стоит, и простым людям такие расходы не по карману. А про то, чтобы научиться фехтовать… ну… про это я вообще молчу. - Не сгущай краски, Эцио, - засмеялась я и примостилась на той же скамейке, - В каждом времени есть что-нибудь хорошее. Потому что люди всегда могут обрести счастье. Ненадолго, правда… Знаешь ли, в нашей жизни страдания больше, чем счастья… впрочем, сейчас не время для такого разговора. - А, по-моему, самое время, - ассасин оперся на ладонь подбородком, уместив локоть на колене, и внимательно поглядел на меня, - Мне, допустим, интересно, почему ты так считаешь. - Ох, как тебе сказать… Это не я так считаю, это ведическое знание. Знаешь, в индуизме, как и в любой другой религии, есть свои священные книги. Они называются Веды и написаны на санскрите – древнейшем индоевропейском языке. Если хочешь, можешь потом спросить Дика, что это за язык такой, - единственное, что я могу тебе сказать, это то, что современные европейские и индийские языки произошли от одного источника. Существует, конечно, ностратическая теория о том, что абсолютно все мировые языки произошли от одного, но это только теория… так вот, о чем это я? А! В ведической теории существует ряд миров, и располагаются они от высших к низшим. Всего их 14, и на самых высших уровнях живут высшие существа; срок их жизни очень большой – гораздо больше, чем наш, их жизнь наполнена счастьем; к тому же они лишены цепочки реинкарнаций в отличие от остальных существ. На низших уровнях срок жизни короче, чем наш, и вся жизнь этих существ наполнена страданием. Когда душа проходит свой жизненный цикл, она перемещается уровнем выше или уровнем ниже – в зависимости от кармы. Наш мир седьмой по счету, и находится он посередине, поэтому счастья в нашей жизни предостаточно, но страданий мы получаем все же больше по факту. И, собственно, поэтому для каждого индуса важно отработать свою карму и, по возможности, очистить ее. Карма, как ты уже понял, - это судьба, только в отличие от христианства в индуизме люди постоянно перерождаются. Все трудности и испытания, которые ниспосланы нам в этой жизни – на самом деле результат наших прошлых жизней, а мы просто за это расплачиваемся. Эцио, внимательно меня слушавший до этого, сдвинул к переносице брови и глубоко задумался. - Значит, и умереть, допустим, насильственной смертью… это тоже карма? Я, догадавшись, о чем идет речь, вздохнула. - Да. Даже больше тебе скажу – насильственной смертью можно погибать несколько жизней подряд. Понимаешь ли, маленькие дети помнят фрагменты из своих прошлых жизней; только чем старше мы становимся, тем меньше мы помним… так вот, у одной женщины из Калькутты, которая не оставила меня на улице, когда Элис… а, впрочем, это другая история… так вот, у нее был маленький мальчик, которого я частенько укладывала спать. И перед сном, в полубессознательном состоянии, когда я точно знала, что он не шалит и не играет со мной, он мне рассказывал, как… как спасался на лодке вместе с друзьями, но не смог выбраться на сушу… он рассказывал мне, как сдавливает легкие и становится очень холодно… рассказывал, как он не может пробить лед и задыхается… В эти моменты я будила его, потому что мне становилось страшно. Он погибал в воде несколько жизней подряд, представляешь? Дети такое придумать не смогут. Ну и мне, наверное… тоже предстоит отработать свою карму. Флорентиец вздрогнул и посмотрел на меня. - А… эту самую карму… можно изменить? Можно ли тебе избежать смерти в огне? Я вздохнула. - Карму можно менять, делая вещи, которые восполняют ошибки прошлой и нынешней жизни. Но не все можно избежать. Я принимаю свою судьбу, какой бы она не была. Да, умирать страшно, но самой смерти как таковой я не боюсь. Эцио тряхнул головой и сильнее сдвинул брови к переносице. - Нет. Я… я не желаю принимать свою судьбу. Я сам ее вершу, несмотря даже на то, что говорит твоя… религия. На это я только грустно улыбнулась: - На то воля твоя и свобода выбора. Ведь даже Будда говорил, что его учение не истинно и не совершенно. Аудиторе задумчиво взглянул на меня, и я прочла в его глазах эту самую фразу, изреченную черт знает когда самым первым ассасином в цепочке Анимуса Альтаиром – «Ничто не истинно, все дозволено». Только эту фразу он так и не сказал. - Знаешь… а этот Будда мне нравится. - А ты думал, почему я осталась в индуистской вере? Хотя, индуизм и буддизм – это несколько разные вещи, но… ай, ладно, это слишком долго объяснять. - Угу, - фыркнул итальянец, - А с чего, собственно, наш разговор начался? Мы, по-моему, вообще не в те дебри ушли. - Мы разговаривали о том, что в каждой эпохе есть что-нибудь хорошее. - Да нет в моей эпохе ничего хорошего! - А в моей, скажешь, есть? Элвис был до меня, рок-н-ролл тоже. Даже Макарену – и то до меня придумали! Брови Эцио вновь поползли к переносице. - Чего придумали?! - Макарену. Танец такой. Я почти слышала звук, с которым Аудиторе хлопает глазами. - О’к, смотри. Я вскочила и начала поочередно выкидывать руки вперед, напевая под нос заветную мелодию. Флорентиец смотрел на меня, как на голову пришибленную; впрочем, через пару мгновений я поняла, что поспешила с этим выводом, когда он встал рядом со мной и попытался повторить очередность движений. - Da le a tu cuerpo alegria Macarena Que tu cuerpo es pa darle alegria y cosa Buena… Da le a tu cuerpo alegria Macarena Eeeeh, Macarena – Ay! Не верти так задницей! Эцио, посмеиваясь, продолжал танцевать, и вскоре мы, похрюкивая от сдерживаемого хохота, с нехилой синхронностью так отплясывали, позабыв про все на свете. Прервал нас кашель со стороны черного входа, и мы, обернувшись, увидели Дика с крайне сложным выражением лица. - Думаю, нам хватит на сегодня, - засмеялся Эцио и, пожелав мне спокойной ночи, оставил наедине с малость прифигевшим другом. Я осторожно подкралась к лингвисту и попыталась определить, что сейчас творится в этой чересчур перегруженной головушке. - Диииик, ты чего? Привидение увидел? Его брови чуть ли не поравнялись с кромкой волос. - Это я-то чего? Эм… знаешь, я даже и не знаю, как тебе объяснить… Но… Может быть, для тебя это и нормальное зрелище – видеть Эцио Аудиторе, танцующего Макарену в три часа ночи на заднем дворике у Леонардо; а у меня малость разрыв шаблона случился… Я только покачала головой. То ли еще будет, дружище, то ли еще будет.