***
— Слушай, тут девчонка какая-то ходит, — донесся из динамиков рации голос Вика. Арт покрутил окуляры бинокля и ещё раз оглядел местность. Ничего похожего на человеческие очертания не наблюдалось. — Прием, Вик, ты где находишься? — Приём. На поляне с кривой сосной, к юго-востоку от лагеря. — Понял. Сейчас буду. Конец связи, — Арт отключился, сунул бинокль в сумку через плечо и зашагал в нужную сторону. Веточки хрустели под ногами, сосны росли не очень тесно, и лес был просторным и светлым — враг на обзоре. Да и сами разведчики, конечно, тоже. Неожиданно в воздухе повеяло дымом. Запах гари был слабым и скорее всего шёл издалека. Не исключено, что снова горела целая деревня. Арт остановился, сунул в рот палец и выставил его вверх. Ветер дул с востока. Возможно, деревня тоже находилась в той стороне, если воздушный поток не успел поменять направление. Так или иначе, это значило, что фашисты могли направляться сюда оттуда же. Арт прислушался — тихо, и на всякий случай ускорил шаг. Позади что-то хрустнуло, и руки по привычке схватились за оружие. Парень обернулся. От ближайшего валежника шел ещё один разведчик. Камуфляжный костюм позволял видеть только глаза, но именно их синева выдавала личность владельца. — Нашел что-нибудь? — поинтересовался Фил, подходя ближе. — Вик обнаружил какую-то девчонку, потерялась, похоже. — А если вражеская? — Балбес что ли? — Ну, а что? Вдруг её семью взяли в заложники, и фашисты требуют, чтобы она работала на них. — Верно мыслишь, — поджав губы, согласился Арт, и оставшийся путь они проделали в молчании. — Вик? — позвали парни, когда добрались до места назначения. Полянка с кривым хлипким деревцем и кустами малины и шиповника была пуста. Не мог же он прятаться в этих зарослях… — Я здесь, — послышался шёпот. Фил и Арт, пожав плечами, продрались через колючие кусты и тут же вспомнили, что за сосной начинается склон оврага, поросший молодыми рябинами, иван-чаем и другими разномастными травами по пояс. Они огляделись, но не сразу заметили товарища, — тот, как и полагается подкованному разведчику, полностью сливался с окружающей средой. На миг у Арта даже дыхание перехватило, когда поверх морковника и крапивы показалась рука с зажатым в ней биноклем. — Врагов не обнаружили, — доложил Артём. — Есть что-то подозрительное? — И девчонка, — добавил Фил. — Расскажи нам про девчонку. Вик поднялся и, даже не подумав стряхнуть с себя остатки прошлогодней листвы, заговорил: — Кроме этой рыжей девушки никого поблизости нет. Ни движения, ни посторонних отметин. Всё чисто. — Ну, а с девчонкой-то что? — не отставал Фил. — Да ну тебя, — закатил глаза Вик. — Где-нибудь, может, враг ходит, башки режет, как траву косит, а ты о девочках… Ну, рыжая она, в одном тонком платье (хотя два-три дня уже холодрыга стоит). На вид жалкая, потерянная… Вот, сами гляньте, если не убежала ещё. Арт принял протянутый другом бинокль и приставил к глазам. Сначала были только деревья — ничего интересного, — а потом, взглянув чуть правее, он увидел худенькую девушку с яркими огненными волосами. Она осторожно передвигалась от ствола к стволу, оглядываясь и шарахаясь от каждого шороха. Арт пригляделся. На слежку это не походило, хотя с первой секунды ему так и показалось. Движения были слишком дёрганными, даже хаотичными; на лице застыл смертельный страх, а карие глаза в испуге бегали. Нет. Будь эта девчонка шпионом, пусть и неопытным, хоть какая-то расчётливость всё равно присутствовала бы. Цель шпионажа — разузнать как можно больше деталей: от местности до сокровенных тайн людей — это и ежу понятно. Только предполагается внимательность и полная настороженность. А эта девчонка ни чему не приглядывалась, иногда лишь щурилась, пытаясь разглядеть что-то вдали. — Ты прав, возможно, не вражеская, — сказал Фил, отнимая бинокль от глаз. Арт сделал то же самое, только сейчас сообразив, что у него вообще-то есть свой собственный, и не было смысла принимать у Вика. — Может, отведём её в лагерь, а? — Вик сунул бинокль в сумку. — Если мы не ошиблись, и эта девчонка действительно в беде, то мы спасём ей жизнь, — ответил Арт, немного поразмыслив. — На войне всякое бывает, — согласился Фил и двинулся вслед за остальными.***
— Слушай, а звать-то тебя как? — спросил Фил, прерывая сбивчивые бормотания рыженькой девушки о семье и сожженной деревне. На удивление она не плакала, не всхлипывала, а только подрагивала от холода или пережитого ужаса, хотя Арт любезно одолжил ей свою камуфляжную куртку, оставшись в одной гимнастерке. Наверное, деревню сожгли не вчера, и не позавчера, слёзы все были выплаканы, а горе превратилось в холодную сосущую пустоту. Иногда девчонка оживлялась, что-то с энтузиазмом спрашивала, быстро тараторила, но также быстро сникала, и её взгляд опять тускнел. За час знакомства ребята уже изучили её поведение и поняли, какой весёлой, энергичной, импульсивной она была до трагедии, до войны. — Алёнка я, а вы? — Я — Фил, а это Артём и Вик. — Очень приятно. Повисло неловкое молчание. Артём невольно задумался, как она единственная выжила, и её не захватили фашисты. Но, покосившись в её сторону, он понял, что лучше пока не спрашивать. — Алёнкой, говоришь, зовут, — подал голос Фил. — У нас у одного есть стихотворение, там твоё имя упоминается. — Правда? — улыбнулась Алёнка (наверное, впервые за несколько дней). — Правда?! — удивились Арт и Вик. Фил взглянул на них и кривовато улыбнулся: — Увидел случайно, когда этот горе-поэт заснул за письмом к маме; стихотворение-то как раз выглядывало из-под письма. Алёнка, Арт и Вик тихо захихикали. — Мы пришли, — возвестил Арт, когда они добрались до склона холма. Здесь деревья росли теснее, начинался густой подлесок из молодых сосенок, среди которых расположилось несколько палаток и грузовиков. — Тут точно безопасно? — спросила Алёнка, поплотнее закутываясь в куртку. — Не боись, — Фил ободряюще хлопнул её по плечу, — мы же солдаты, с нами не пропадёшь. В первую очередь ребята отвели девушку в солдатскую кухню. Повар по прозвищу Кот поприветствовал их, оценивающе оглядел гостью и вручил каждому по миске с кашей и ложки. Расстелили на траве простыню и принялись есть. Изнеможённая Алёнка ела быстро и с аппетитом. Арт, задумчиво глядя на неё, вдруг подумал, что самое приятное зрелище — это люди, испытывающие счастье. Похоже, девчонка до того, как осталась бездомной, жила не очень хорошо. Всё отдавалось на фронт, работать приходилось до потери пульса, выполняя и женские, и мужские обязанности. Наверное, таким образом, она выглядела чуть старше своих лет. — Сколько тебе? Двадцать? — спросил он, облизывая ложку. Алёна удивленно вскинула брови и улыбнулась. Улыбка делала её моложе. Пожалуй, всё-таки меньше, восемнадцать, например. — Семнадцать, — ответила она. — А вам? — и кивнула в сторону всех троих. — Девятнадцать. — У тебя есть какие-нибудь раны или порезы? — немного погодя спросил Вик. Алёна неуверенно передернула плечами, осмотрела себя и кивнула: — Да, есть несколько. — Пойдём к нашей санитарке, — предложил Артём, кладя ложку в пустую миску. — Да, Арт тебя отведет, — сказал Вик, продолжая трапезничать вместе с остальными. В полумраке медицинской палатки Кира перевязывала глубокую рану на боку Саши и не сразу обратила внимания на появление посетителей. — Не очень больно? — спрашивала она, наматывая очередной слой бинтов. Арт решил немножко подождать и прислонился в стене. Алёнка же по-прежнему не двигалась с места, отсутствующим взглядом уставившись в обнаженную спину Саши. «Родинки рассматривает», — с губ сорвалась ехидное хмыканье, и Кира тут же повернула голову на звук. — О, привет, — сказала она. — Привет, — застенчиво улыбнулся Арт. — У Саши вот рана загноилась. — А я к тебе пациентку привёл. Кира повернула голову в сторону гостьи и замерла. Артём проследил за её взглядом и только сейчас заметил, что Саша и Алёнка, слегка порозовев, во все глаза смотрят друг на друга. Ошарашенно, неверяще, но как давние знакомые. — Так они знают друг друга?! — потрясённо произнесла Кира. — Понятия не имею.***
— Саш, — когда Алёнка встретила его в лазарете, она думала, что у неё разорвется сердце, но оно взорвалось тихими рыданиями только вечером у костра в компании новых знакомых. — Как же мы без них?.. Держать себя в руках при виде Саши было сложно. Ещё сложнее — рассказать ему, что случилось с их родной деревней и всеми её жителями. Односельчанин, знакомый с детства, одноклассник — смотреть на него, когда он служит единственным напоминанием обо всем том, что было дорого, невыносимо. Поведать о смерти его родственников — невыполнимо. Но Алёна ломающимся, сдавленным голосом все выложила как есть. Её покоробил тяжёлый вздох. Она не обратила внимания на скупые слёзы. Мужчины плачут, когда рушится мир. Их собственный мир. И нет в этом ничего такого. — Как же ты выжила? — спросил Саша напускным бодрым голосом. — Уехала к тёте на сенокос, — сказала Алёнка. — После возвращения решила пойти обратно, но на пути вы попались. — И что же? Ты собираешься идти назад? — обратился к ним Фил. До этого он разговаривал чуть в стороне с Артом, Виком и Кирой — они решили дать двум погорельцам спокойно поговорить по душам. — Нет, — твердо ответила Алёнка. — Я хочу делать что-то по-настоящему полезное, не заниматься рутиной по хозяйству день ото дня. Я буду врачевать, — и она взглянула на Киру. Та ободряюще улыбнулась. Молчали. Ворошили палочкой угли. Костер трещал, искры вздымались вверх, пылал огонь, от жара раскраснелись щеки. На вершинах сосен пели соловьи, в траве стрекотали кузнечики да сверчки. В остальном ночь была тихой. Нигде не слышалось взрывов и рева танков. Ярко сверкали звёзды, июньская разбавленная темень не вспыхивала светом вражеских огней. — А может, ну их, эти проблемы, — подал голос Фил. — Ночь тиха, в наступление отправляемся завтра. Почему бы не провести эту ночь весело, если все мы умрем? — А давайте, — тут же согласился Арт. — Грянем, братцы? — Саша впервые за несколько часов улыбнулся. — Грянем! Вытащили из грузовика гармошку, Саша сел играть. — Ра-аз кудря-явый, да клен зелё-оный, лист резной… — запел он, выводя первые аккорды. — Ну, не-е-ет, — засмеялась Кира. — Давай уж лучше сначала! Послышалось хихиканье, и Саша заиграл мелодию сначала. — Подпевайте, — бросил он. — Как-то летом на рассвете заглянул в соседний сад. — Там смуглянка-молдаванка собирает виноград, — улыбаясь, подхватил Фил. — Я краснею, я бледнею, захотелось вдруг сказать: «Станем над рекою зорьки летние встречать?» И дальше все запели звучным дружным хором из баса и сопрано: — Раскудрявый клен зеленый, лист резной, Я влюбленный и смущенный пред тобой, Клен зеленый, да клен кудрявый, Да раскудрявый, резной… Весело, легко шла песенка. Парни встали с поленьев и ногами отбивали ритм, девчонки принялись плясать вокруг костра. Кровь бесновалась в жилах. Счастье освещало лица. На сердце было радостно и приятно. — Раскудрявый клен зеленый, лист резной, Здесь у клена мы расстанемся с тобой, Клен зеленый, да клен кудрявый, Да раскудрявый, резной!.. Вскоре на звуки веселья подтянулись остальные солдаты. — Можно к вам? — спросили они. — Можно! — хором ответили ребята. И вновь в быстром ритме заиграла гармошка, лихо засвистели парни. А лес ещё долго перекликался задорными людскими голосами.***
Гремели танки, взрывались залпом очередей пулеметы. Туда-сюда бегали и выкрикивали команды санитары. Собаки Киры вновь и вновь завозили на санях раненых. Было, конечно, проще оперировать пациентов с оказанной первой помощью, но Ядвига Петровна всё равно сбивалась с ног, вынимая осколки и пули из ран пострадавших, пока Кощей натужно фиксировал повреждённые места. Алёна протянула ей небольшой лист стекла, перемазанный чужой кровью. Правой рукой Ядвига положила туда удалённую пулю, а левую протянула к стоящей с другой стороны Кире. — Спирт, бинт. Наложив спиртовую повязку на бедро пациента, женщина произнесла: «Жить будешь» и перешла к следующему. Всё продолжалось снова и снова. Медсестры прилежно помогали Ядвиге Петровне. Наиболее бодрые солдаты благодарили их. Носилки с ранеными, казалось, закончатся нескоро… Как вдруг звуки выстрелов стихли. Завершив работу, Кира осторожно выглянула наружу, решив пойти проветриться после тяжёлого дня. Лучше уйти подальше от поля боя — санитары подобрали всех у кого были шансы; тех, кто остался, уже не было смысла спасать.***
Наблюдая за тем, как силуэт Киры скрывается меж сосен, Алёнка натирала инструменты и стекло свежевыпавшим, ещё нетронутым снегом. Когда-то видеть кровь и глубокие раны было невыносимым; слышать последний вздох — в новинку. Но спустя полгода это стало обыденным. Приступы тошноты исчезли, уступив место холодному разуму, руки перестали дрожать. А ведь сначала Алёнка так боялась запутаться, слишком поздно подать пинцет или баночку со спиртом, неправильно наложить повязку. К тому же, например, дыра с рваными краями, кровавым фаршем и повреждёнными сосудами — зрелище не для слабонервных. За спиной послышался хруст снега. Из палатки вышел Кощей, закуривая махоркой. — Как только закончишь, вывезем тела и закопаем. Ядвига уже готовит их к захоронению. Алёнка сглотнула. Некоторые люди умерли прямо на операционном столе, перед этим испытывая страшные муки. — Хорошо, — сказала она. — Я почти закончила, осталось только протереть инструменты спиртом. Алёнка поднялась, выпрямилась и, бросив взгляд на растущие впереди сосны, ахнула. Покосившись на неё, Кощей прищурился, вглядываясь, и немедленно сорвался с места. — Ой, как же ты так… как же ты остался… — бормотала девушка, закидывая руку Арта себе на плечо. — Вот дотащим тебя… — сказал Кощей, поднимая его с колен, — тогда узнаем. — Давайте лучше аккуратно снимем с него шинель, так легче будет, — предложила Алёнка, — до палатки всё равно каких-то десять метров. — Он не успеет замёрзнуть, — кивнул Кощей, — только дадим ему снега, чтобы восполнить потерю крови, с этим вот точно нельзя медлить. …Когда они втащили Артёма внутрь, Ядвига Петровна резко обернулась, и брови её поползли вверх. — Скорее кладите его сюда. Он в сознании? — Да, — Кощей уложил Арта на импровизированный операционный стол из пленки и матраса и приготовился держать. Ядвига Петровна осторожно разрезала часть гимнастерки, затем принялась промывать и обрабатывать края раны. Артём шипел, но для такого сильного повреждения держался стойко. — Как же он дошел так… — нервно пробормотала Ядвига. У Алёнки все краски отхлынули от лица при виде мучений друга — чудо, что он сразу не умер от боли. Тяжело дыша, она по очереди подавала спирт и смоченную тряпку. — Тихо, сынок, ты справишься, — шептал тем временем Кощей, морально подготавливая пациента к дальнейшему и надавливая обеими ладонями ему на плечи. — Все будет в порядке. Алёнку затрясло. Она старалась не смотреть на Артёма — ни на его лицо, ни на рану, из которой, не переставая, шла кровь. — Повреждение крупных сосудов. Сердце не задето, — комментировала Ядвига, начав «ковыряться» в ране. Парень заёрзал, стискивая зубы. — Крепись, сынок, не дергайся… Алёнка вздохнула, отвернулась и беззвучно заплакала. Отчего-то страшно было втройне. Давно ли она хвалилась про себя стойкостью, дарованной опытом? Давно ли? Слёзы, слишком горячие для зимнего воздуха, струились по щекам. Звук падающей на стекло пули был столь неожиданным, что внутри что-то оборвалось, и наружу вырвался облегченный вздох. Но радоваться было рано. Алёна заглянула в лицо Ядвиги; оно было ещё мрачнее, чем до сей поры. — В чем дело? — Сердцебиение замедляется. Кажется, задета плевральная полость легких, — ответила доктор и помедлила, прежде чем добавить: — Слишком поздно. Ничего уже нельзя сделать… Изо рта Арта вырвался хрип. Алёнка выдохнула и оперлась на матрац. Значит всё зря. Значит, они доставили его сюда умирать. Если бы только пораньше… — Алёнка, — позвал Арт, слегка приоткрыв глаза. Алёнка вздрогнула, обернулась и взяла его за руку. — Я люблю Киру. Скажи ей об этом, — он тяжело дышал. — Я умираю, я чувствую это. Хотел попрощаться… Алёнка зажала себе рот свободной рукой, подавляя всхлип. — Я передам. Обязательно. — Прости меня. Вы все меня простите… Зелень его глаз погасла, веки опустились, а рука безжизненно обвисла в ладони девушки. Алёнка исторгла истеричный смешок, похожий на кашель, спиной чувствуя скорбное молчание Ядвиги и Кощея. Вот и всё. Прощай любимый друг. — Здравия желаю, товарищи! — полог палатки откинулся, и в помещение вошел Саша. Алёнка на эмоциях тут же подскочила к нему и, не дав ни слова молвить, порывисто поцеловала. — Мы потеряли его, Саша… Потеряли… — не отнимая ладоней от его лица, прошептала она. Саша мрачно оглядел всех (живых и неживых) присутствующих и тяжело вздохнул. Минута прошла в молчании. Ядвига скорбно поправляла изрезанную гимнастерку, Кощей на нервах закурил прямо в палатке, а Алёна смотрела в никуда искрящимися болью глазами. Затем Саша вдруг обнял её и приложился к губами к её губам. — Мы на войне, — выдохнул он, — горевать будем потом.***
Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей, Не в землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей.
Кира рыдала, сидя на сырой весенней земле. Пальцы её судорожно скользили по щекам и волосам Вика, который лежал, беззаботно прикрыв глаза. Так лежат люди либо спящие, либо ушедшие на вечный покой. В то, что он прилёг отдохнуть на пропахшем порохом поле, верилось с трудом. Но в данный момент Кира способна была поверить во что угодно. Даже выдумать сердцебиение, которое остановилось. Она прикладывала ухо у груди брата, но единственное, что билось — это кровь её собственных висках. Это подло — убивать людей. Подло навязывать взгляды войной. Подло причинять боль, как физическую, так и моральную. Кира ведь даже не попрощалась. Во время сражения — это невозможно, но Арт был там, в госпитале, а она, дура, «ушла подышать воздухом». Как больно было слышать рассказ подруги и скорбное молчание Кощея, Ядвиги и остальных оставшихся в живых солдат. — Он просил передать, что любит тебя. Точнее любил… — сказала Алёнка, и Кира на секундочку представила возможную счастливую жизнь. Только мечты о счастливой жизни рухнули уже дважды. Артём, Вик… Если умрет ещё кто-то, то скончается она сама. Проведёт вечность с теми, кого любит.Они до сей поры с времён тех дальних Летят и подают нам голоса, Не потому ль так часто и печально Мы замолкаем, глядя в небеса.
***
Первый парад победы проходил в смешанных чувствах. Алёна стояла в толпе зрителей, которые смеялись и плакали, провожая взглядом шествующую по Красной площади военную технику. Перед глазами мелькали черные, как зола, горькие, как дым воспоминания нескольких прошедших лет. Пробитая грудь Арта. Холодное тело Вика. Оглушающие звуки пулеметов. Сожжённая деревня. Боль. Пустота. Желание выжить, чтоб спасать других. Только спасти Артёма и Вика она, увы, не смогла… Со жгучим ощущением горечи Алёнка оглянулась на Киру. Та жалко хлюпала носом в объятиях Фила, который сам подозрительно часто моргал. Эта война унесла жизни тех, с которыми они шли рука об руку во время тяжелейшего периода в жизни всей страны. Тех, которые помогали, поддерживали, дарили счастье в трудные минуты. Алёнка тоже прошла с Кирой и огонь, и воду, и медные трубы. Многое они повидали вместе. Вместе перенесли столько горя. Было до такой степени жаль подругу, что не хотелось смотреть в глаза. В отличие от Артёма, Саша сейчас стоял рядом, смаковал победу, доставшуюся огромной ценой, и ободряюще сжимал прохладную ладонь своей девушки. Кире, к сожалению, не досталось такой радости, но у неё остался верный друг, и, наверное, это было лучшим утешением, лучшей наградой. Мёдом в бочке дегтя.