Демонический принцип

Юнги хлопнул дверью. Чимин, предусмотрительно зашедший в снятую в отеле комнату перед ним, даже не дрогнул, уставившись на него своими пронзительными тёмно-красными глазами. Просверливая, прокручивая и нашинковывая его хаотичные мысли молча. Первый попавшийся отель на другом конце города, куда ему помог добраться Пак — слишком опрометчиво, предсказуемо. Но другого варианта в таком положении, честно, как-то не придумывалось. Да и зачем, если намного больше чем на ночь они здесь не задержатся, а за это время даже из Агентства никто не сумеет вычислить их местонахождение. Злость. Раздражение. Горькое, болезненное чувство под глоткой, словно его кишки вывернули наизнанку, а потом вставили обратно и сказали — «живи». Как? Как, нахрен, жить? Если он просрал. Если он всё, нахрен просрал. Выкинул на помойку, избавился, раздробил свою жизнь ботинком и испепелил. А потом отдал чёртов пепел красноглазому демону, с которым закрутил глупую, бесполезную, бессмысленную интрижку, которая и обратила всю его жизнь в прах. Чтобы тот развеял её по ветру. И ладно бы, он с ним просто переспал… Но нет. Он поддался какой-то невъебенной, вспыхнувшей тёмным огнём херне, которая между ними происходит, зная, что это его погубит. Позволил этому спалить себя заживо. Покрыть огнём всё тело, и почти не пискнуть, чувствуя, как кожа обгорает, но делать вид, что всё в порядке и он всё такой же горделивый, холодный и расчётливый Мин Юнги. Но он тогда вдруг с чего-то решил, что один чёртов поцелуй ничего не изменит. Что он сможет остановить это и вернуться к прежней невозмутимости. Ошибался. Как же он, блять, ошибался. Юнги чувствовал, что задыхается. — Объяснишь? — голос Пака почему-то вдруг режет по ушам, усиливая протекание тёмной ярости по его крови. Мину хочется закрыть уши. И глаза, и нос. И вообще стянуть одеяло с большой двуспальной кровати с балдахином и зарыться в него с головой. Чтобы не слышать этого сладкого хрипловатого голоса, не чувствовать этого ставшего таким привычным запаха и не видеть резковатые черты лица с пухлыми губами, даже если Чимин обойдёт его вдруг и встанет перед ним. Но суть в том, что Юнги сам пропах Чимином. А если закрыть глаза, то под веками всё равно вспыхивает образ того, как двигаются черты лица брюнета, когда он это проговаривает. Пухлые губы бледно-красного цвета. Слегка прищуренные глаза, в которых пока ещё не зародились красные искорки, — цвета тёмного, крепкого коньяка. Почти прямые опущенные — совсем чуть-чуть — брови. И взгляд пронзительный. Такой, словно просверливает до костей и дальше. Но не может что-то найти и продолжает. Всё дальше, и дальше… Щекотно, больно. Сверлит и упрямо копает, копает, копает… — Что объясню? — холодно отзывается Мин, выдавливая из себя сквозь болезненный комок в горле. Сжимая сильнее края стола, на который облокотился, чтобы не повалиться на ватных ногах на месте. Чуть поворачивая голову, чтобы создать иллюзию разговора, но на самом деле даже не захватывая демона краем глаза. Не поворачиваясь по-настоящему. — Почему ты не воспользовался шансом на спасение, — дорисовал в уме, как Чимин ещё сильнее щурит глаза, которые всё-таки приобретают вишнёвый оттенок. Заткнись. Просто заткнись. Юнги на пару секунд зажмурился, словно пытаясь отогнать пульсирующее наваждение внутри черепной коробки. Не получилось — сделал только хуже. Вцепился за край стола, тяжело дыша. Конечно же он знал, что демон не заткнётся. Юнги достаточно проницательный, чтобы ему хватило целого месяца на то, чтобы узнать Пака, хотя бы с человеческой стороны, от и до. Тот был упрямый, намного умнее любого человека, с лёгкостью мог овладеть абсолютно любым навыком. Но, по части эмоций был… Олухом. Умным, но олухом. Эта сторона жизни выявляла у него непотребный, научный интерес. Чимину было любопытно разобраться, как действуют люди в той или иной ситуации. Ему было интересно наблюдать за чужими эмоциями, но сам он… Если они вообще у демонов есть. А они есть, Юнги знал. Юнги видел. Раздражение — в первую очередь. Когда Пак поджимает пухлые губы в словно приклеенной улыбке, прищуривает глаза преувеличенно любезно, и говорит так сладко, что у собеседника в крови поднимается гемоглобин, и от тошнотворной сладости тянет то ли блевать, то ли утопиться. Любопытство — эмоция это или нет, когда Чимин наблюдает, зачем Мин делает абсолютно одни и те же манипуляции каждый день, вроде прокручивания любимой программы по телевизору перед сном, проверяя, не появилось ли там новой серии, зная, что навряд ли она когда-нибудь выйдет. Удивление — когда миндалевидные глаза раскрываются чуть шире, а брови приподнимаются, но в остальном, не считая чуть приоткрытого рта (если происходит что-то совсем из ряда вон для него выходящее), лицо остаётся прежним. Ненависть — когда Чимин видит собаку или когда Юнги (его десерт) пытаются у него отобрать. Умиление — когда Пак тискает кошек или как в тот раз, когда Мин проиграл Юнджи в споре, и она на весь вечер заставила его носить кошачьи уши. Забота — когда Юнги просыпается завёрнутый в одеяло (хотя ночью всегда скидывает его, а утром мёрзнет) и видит перед собой озорные красноватые глаза, чуть прищуренные от улыбки, потому что Чимин лежит подбородком на сложенные на краю его постели руки и острит насчёт этого. Беспокойство — когда Юнги опять падает на асфальт и разбивает колени в прорезях джинсов или когда проливает на себя уже приостывший кофе по-неосторожности и орёт так, словно на него пролили кипящую лаву. Когда-когда-когда-когда… Это всё могло быть просто хорошей имитацией. В конце концов, Юнги думал о том, что если у Пака когда-нибудь действительно проявятся какие-либо человеческие эмоции, то он попросту этого не поймёт. — Потому что ты пока мне нужен, — словно проглатывает эти слова, а потом снова выплёвывает. Чуть облизывает губы, кусает, сдирая остатки и без того облезшей помады. Не поворачиваясь. — Я... Это предосторожность. Я не смогу справиться с демоном без демона. К тому же, если этот человек прознает, что нам о нём известно, то он может с лёгкостью скрыться. А если у него есть демон, если он того пожелает, то никакие наши силы его не найдут. Тогда уже никто не сможет его остановить. Без тебя я не смогу закончить это дело. Даже если призову весь спецназ Сеула, это будет провалом. Я видел, на что способен демон... Это самоубийство. — Тебе ли говорить о самоубийстве, — Чимин чуть хмыкнул, даже без улыбки. Мин в голове дорисовал, как тот чуть поворачивает голову набок и слегка откидывает назад, из-за чего чёрные волосы падают на лоб, а на горле сильнее проступает кадык и ямка между глубоких ключиц в вырезе футболки. — То, что ты сказал, можно при хорошем знании законов подобных сил опровергнуть. Думаю, даже будь ты один, ты бы нашёл способ заложить его... А уж если при подобном раскладе на него ополчится вся страна, то даже демону сложно будет уберечь его. Да и надо ли ему так заморачиваться? Мин как-то горько усмехнулся. — Ты меня переоцениваешь. — Возможно. Ничего нельзя предсказать с такой невероятной точностью. Но ты не можешь отрицать то, что жертвовать своим последним шансом на спасение — слишком большая плата для человека. Юнги сжал кулаки. Резко повернулся, почти бросившись в сторону брюнета. Под красной пеленой ярости, застилавшей глаза, он почувствовал, как его рука схватила что-то тёплое. Что-то, вибрирующее у него под ладонью. Послышался негромкий стук тела о дерево. Он за горло прижимал Пака к стене, сжимая пальцами вибрирующую от дыхания шею. Тот даже не подумал сопротивляться, своим спокойным, тёмным взглядом разжигая его ярость сильнее. С каждым словом демона внутри Мина копилась злоба, раздражение, которые он плохо пытался сдержать. — Что ты хочешь мне всем этим сказать? — хрипло прорычал Юнги, сильнее сжимая пальцы и чувствуя, как широко раскрытые глаза начинает щипать от подступающих слёз. В висках гудело, отдавало в мозг, отключая все такие нужные сейчас хладнокровные функции, и перетекало куда-то в грудную клетку, сдавливая тисками. Он знал. Господи, конечно же он знал, что он идиот. Идиот, который до последнего надеялся на то, что ему всё-таки не придётся делать этот выбор. Болезненный, глупый. Выбор, который должен был без сомнений быть на другой стороне и вообще не стремиться к существу, которое должно лишить его всего, что у него есть. — А что ты считаешь правильным? Действительно. Что же он считает? Что же считает правильным Юнги? А нихера он не знает. Юнги считает, что по-правильному должен быть сейчас в другом месте. Пить какой-нибудь чай со сладким вместе с ребятами и выслушивать ругательства в свою сторону, что так долго тянул со всем этим и напугал их до смерти. Так думает его мозг. Так он должен думать. Но почему-то он не с ребятами, а здесь, в каком-то плешивом отеле вместе с Паком, который вот-вот должен забрать его душу. А Юнги, может быть, и не планировал своё будущее, но планировал пока что ещё немного пожить. Может быть, стать успешным. Может быть, дождаться, пока Юнджи окончит учёбу и станет успешной — а она станет. Смерти не было в его планах. Но он почему-то всё-таки здесь. С Чимином. Со своим личным билетом в один конец. По собственной воле. Чимин был спокоен. Глядел на него безотрывно своими гипнотизирующими глазами с чуть опущенными веками. Чёрными медленно пульсирующими зрачками и бордово-ореховой радужкой, краски которой уже начинали смешиваться. Карий чай растворяется в красном вине, вино растворяется в густой магме, а та вспыхивает в красный адский огонь, пускающий палящие искры. Горло под миновой ладонью сохраняло ровное дыхание, даже когда он сжал сильнее, что, казалось, под его пальцами должно что-то смяться и хрустнуть. Обычный человек давно бы уже хватал ртом воздух и пускал изо рта пену. Но Чимин выглядел так, словно ничего не происходит. Чуть откидываясь затылком на стену и глядя на Мина без тени раздражения или неприязни. Он позволял ему это делать. Позволял! Юнги знал, что если бы демон захотел, то не только не позволил бы обращаться с собой в такой манере, но и давно бы уже успокоил его хладнокровной оплеухой. И от этого почему-то становилось ещё больнее. Лучше бы демон начал злиться, лучше бы раздражался его поведением и позволил ему вдоволь сорваться на нём и на этой комнате. Лучше бы Пак разозлил его до того состояния, когда Мин разбивал бы всё в этой комнате и кричал. Так было бы легче. Наверное. Так было бы правильнее. По щекам побежало что-то тёплое. — Это ты виноват, — прошептал дрожащими губами. Прошептал и не узнал собственного голоса. Прошептал и не узнал себя. Тяжело выдохнул, словно не веря. Наклонился и уткнулся лицом в чужое плечо, ослабляя пальцы на чиминовой шее. Пропитывая солёной влагой чёрную кожанку, по которой раздражающе скользило лицо. Всхлипнул. Чимин поднял руку, чтобы коснуться его поясницы, но Юнги резко дёрнулся, отстраняясь и снова смыкая пальцы на его горле. Глядя в раскрытые глаза, которые теперь заметно отливали алыми огоньками. — Это ты, блять, виноват! — едва не срывая голос, сквозь текущие по щекам слёзы. Глядя своими яркими-отчаянными голубыми глазами в сверкающие тёмно-красные, чуть расширенные. Сдавливая чужое горло настолько сильно, что Паку пришлось откинуть голову затылком назад, и между приоткрытых пухлых губ виднелись белые, слегка оскаленные белые клыки, как когда запрокидываешь голову коту. Алый цвет из радужек словно растворялся, рассеивался, обращаясь в туман, как свет от яркой лампы в темноте. Мин кричал, выпуская всё накопившееся: — Это ты во всём виноват! Всё было так хорошо, пока ты не появился!.. Я... Я же был счастлив!.. У меня же было всё... А ты всё так легко разрушил, будто это было каким-то карточным домиком!.. Он не мог остановиться. С каждым словом у него вырывался тот самый болезненный комок, который копился за долгое время. Который засел так глубоко... Так глубоко, что просто... Что он просто старался его игнорировать, сдерживать, строя из себя сильного и гордого, который, даже если выбор будет только один, в конце пойдёт на эшафот с гордо поднятой головой. В начале он был так уверен, что ухватится и сожмёт в железные тиски любую тонкую ниточку, любой крохотный шанс, который позволит ему выжить и избавиться от демона. А теперь. Теперь он просто... Дрожал. Трясся, прижимая почему-то поддающегося демона к стенке. Высказывал ему все свои страхи, всё своё смятение от случившегося, обращая это всё в злобу и ненависть. Даже здесь прикрываясь своей маской, пытаясь не показать, как ему страшно, но таким образом просто доказывая это ещё больше. Он словно был голым. Нет — голым Пак его уже видел, когда вламывался к нему в ванну или когда Мин переодевался. Хуже. Голыми были его мысли и чувства. Которые превращались в нечто разодранное в клочья и хаотичное, что просто рвало черепную коробку на части. Он знал, насколько всё сказанное было бредом — демон не виноват в том, что их завели в ловушку и в том, что его друзей едва не убили. Не виноват в том, что Юнги добровольно согласился заплатить за оказанную ему услугу. Не был виноват в том, что Мин тогда в состоянии шока был готовым на всё. У него было время на осмысление. Был даже шанс спастись, который, вроде бы, совершенно легко было принять, но почему-то на деле это оказалось не так. Чимин не был виноват в его глупости. Не был виноват в том, что Юнги просто человек. Но он не мог остановиться. Ему нужно было куда-то это выпустить. — Как же я, блять, тебя ненавижу! Ты же... ты же просто... Юнги не нашёл слов, задыхаясь. Опустил голову, тяжело дыша, чувствуя, как по щекам и с подбородка щекотно скатываются солёные слёзы. Его пальцы ослабли, и он почувствовал, как его голову приподнимают за подбородок, заставляя посмотреть чуть наверх. Он почти физически почувствовал, насколько беззащитны сейчас его отчаянные глаза с воспалившимися белками, встречаясь взглядом с демоном. Опять не в силах прочитать, что в нём написано. Ладонь на чиминовом горле медленно разжалась, безвольно скатываясь вниз. Мин упал на чужое тело, обхватываемый чужими руками, упираясь щекой в чёрную кожанку. Колени ослабли, и он, словно тряпичная кукла, рухнул вниз. Чимин сел вместе с ним, опускаясь коленями на деревянный паркет и не выпуская его из плотного кольца рук, обёрнутых вокруг миновых плеч. Юнги ещё раз всхлипнул, прижимаясь к чужому телу лицом и цепляясь за края чиминовой кожанки. Тепло тела Пака стало для него за это время настолько привычным и близким, что он даже не попытался отстраниться, позволяя прижимать его трясущееся тело к себе. Обхватывать руками, не обращая внимания на миновы пальцы, что натягивают ткань футболки на чиминовой груди так, что она, кажется, трещит. Юнги почувствовал себя таким слабым, что от груди и до живота внутри прошло какое-то странное тепло, заставляя его расслабиться и обмякнуть. Это тепло не было приятным. Не было отвратительным, хотя и отдавало в его упрямый гордый мозг противоречием. Чимин защищал его. Не понятно, почему. С каждым днём — всё больше привыкая к его сварливости и лёгкой неуклюжести, подстраиваясь под минову вредную привычку находить на свой зад неприятности, даже просто гуляя по улице. Переходя с наблюдательных насмешек на вовремя подставленную руку. Иногда он обращался с ним, словно с ребёнком. И хотя это подрывало его самомнение, он сам понимал, что он всё ещё просто ребёнок. Да и Чимин, честно говоря, сам недалеко ушёл, и плевать, что он старше всей их цивилизации. Несмотря на это, тот иногда был так наивен и ребячлив, словно он не одно из самых тёмных существ на планете. Но он был. И напоминал иногда, кто он есть. Сам, по своему собственному желанию, чтобы не забывали. Чтобы Юнги не забывал. Чимин ненавидел разочаровываться. Ненавидел, когда люди не оправдывают его ожиданий. Тогда они уже не стоили его внимания. Он просто знал человечество слишком много и долго, чтобы кто-то обычный достаточно его забавлял. И Юнги, в принципе, было наплевать, — он поступал так, как сам считал нужным, а не как ожидает от него демон. Но сейчас... Сейчас он и сам не знает, что делает. Он не знал, зачем демон всё ещё нянчится с ним, словно с маленьким ребёнком. Не знал, почему его всё ещё не отрезвили-не-припугнули холодной угрозой и брезгливо не отпихнули, как надоевшую сломанную игрушку. Не привели в чувство хладнокровными словами и презрительным-разочарованным взглядом, напрямую указывая, насколько он жалок. Не знал. Юнги ничего не знал. Он ещё какое-то время тяжело дышал, пропитывая чужую кожанку солёной влагой и прижимаясь к ней лицом. Руки, обёрнутые вокруг него, не слабели. Где-то вдалеке комнаты тикали настенные часы, отсчитывая его дыхание и опустошённые слёзы, текущие по лицу, засыхая и покрывая его солёной корочкой. Отсчитывая секунды до того, как истерика отойдёт на второй план, напоминая о себе только мокрой кожей под щекой и медленно отступающей пульсирующей мигренью. Пак опёрся подбородком на его плечо, позволяя ощущать успокаивающую тяжесть. Едва щекотать дыханием волосы на затылке. Почти неслышно. Юнги чуть отстранился, опуская взгляд. Один раз протяжно моргнул, закрывая на некоторое время опустошённые глаза. Открыл их совершенно другими. Горделиво, отчаянно ярко пылающими, чуть прищуренными. Делая взгляд таким тяжёлым, что головная боль под чуть нахмуренными бровями и наряжёнными мышцами лица вернулась. Он почти не почувствовал. Поднял голову. Чимин сделал то же самое. Глаза встретились, натолкнулись друг на друга. Почти потухшие ореховые и яркие лазурные, почти синие. Лицо демона было спокойно, пока Мин пытался найти хоть отпечаток того, что тот думает о его истерии. Ничего — только губы чуть-чуть, едва заметно поджаты. А Мин-то думал, что за это время научился читать его выражения. Ошибался. Слишком часто ошибался. Знал ведь, что психология и мимика — не его стезя. Это скорее дело импонирующего всем Хосока, замечающего каждую перемену в настроении и каждую ложь. А ведь он и его пытался обмануть. Юнги резко поджал губы до того, что они побелели, взглянув исподлобья. Резко толкнул того в грудь, что демон от неожиданности повалился спиной на пол, удивлённо выдохнув.

Landfill — Daughter

Ничего не сказав. Что, нечего? Он и эту ситуацию обратит себе на пользу. Пак промолчал и тогда, только удивлённо раскрыв глаза, когда Мин быстро забрался на него сверху. Сжал ткань чёрной рубашки на чиминовой груди, приближая. Прошипел: — Не смей меня жалеть, Пак Чимин, — тяжело дышал, чуть раздувая ноздри и болезненно поджимая губы. Пряди его чёрного парика касались бледно-смуглого лица демона, чуть щекоча его кожу, слегка закрывая от внешнего мира. От комнаты, в которой, в принципе, никого кроме них не было. Чужие руки — по привычке или нет — поползли по его коленям, обтянутым сетчатыми чулками. Сжались на бёдрах, словно удерживая. Только совсем-совсем чуть-чуть касаясь короткого подола. Заставляя Юнги зашипеть и выпрямиться в пояснице, на пару секунд слегка запрокидывая голову. — Не смей, — злобно просипел Мин, скалясь и дикими глазами глядя на демона сверху вниз. — Свою жалость оставь при себе. Я сделал свой выбор. И я встречусь со всеми его последствиями. Он завёл руки себе за спину, склонив голову чуть на бок, не отрывая взгляда от брюнета. Вжикнул замком на юбке, расстёгивая. Прижимаясь бёдрами к паху Чимина, сжимая ногами его бока. Глядя в изумлённые потемневшие глаза снизу. — Демоны не чувствуют жалости, — запоздало просипел Пак, не отрывая взгляда от пробежавшегося между тонких губ минового языка. Словно сам себе напомнил. — Заебал, — хрипло выдохнул Мин, прищуривая глаза. Наклонился, сжимая ткань под руками не боясь поцарапать кожу под ней. Прошептал, срываясь на рычание: — Ты постоянно говоришь это. Твердишь одно и то же, как заведённый, словно мне одного раза мало... Говоришь, не чувствуешь таких эмоций? Ну так давай, перестань имитировать. Перестань пытаться залезть ко мне в штаны при каждой удобной возможности, перестань хотеть меня трахнуть. Раз это имитация, то перестань прямо сейчас упираться мне членом в задницу. — Тогда встань, — прохрипел, попытавшись ухмыльнуться. — Тогда это будет не честно. Усмешка, отдающая какой-то мягкостью. — ...Ты ещё вероломнее, чем я, — признание, чуть более потеплевшие вишнёвые глаза, глядящие Мину прямо в душу. В слегка искривлённое от злости лицо, нависающее над лицом Пака. Словно он видел перед собой не полубезумного озлобленного парня, переодетого в девушку — с растрёпанными чёрными прядями на парике, с порванными на коленях ниточками от сетчатых чулок и кровавыми ссадинами между ними, в расстёгнутой на пояснице короткой юбке, которая тканью на поясе упиралась ему в живот, и каком-то глупом бомбере с кошачьими ушами, — а ангела. Не меньше. Юнги ничего не ответил, молча вглядываясь в лицо напротив. Убрал пальцами гладкую чёрную прядь от парика за ушную раковину. Уголки губ были чуть опущены. Вглядываться в лицо Чимина он мог бесконечно долго — это то, что он заметил почему-то давно. Ещё до того, как с истерикой сидел на кухне весь в собственной крови. Лицо Пака не было идеально правильно. Линия челюсти была слишком острой — такой, что, казалось, проведёшь по ней пальцем — порежешься. Пухлые губы обычно слегка покусанные, но всегда всё такие же мягкие. На кончике одной из прямых бровей поблескивают две бусины пирсинга. На носу небольшая горбинка, которая делает профиль почти хищным. Миндалевидные глаза, которые были такими пугающими, когда тот начинал злиться. Глаза, которые сейчас были такие тёплые, что Мин боялся слишком долго в них смотреть. Боялся потонуть и не заметить. Или уже. Потому что не мог остановиться. Он ничего не сказал — просто наклонился вниз, касаясь губами приоткрытого рта. Соприкасаясь языками и горячими дыханиями, поддевая нижней губой чужую верхнюю и чувствуя, как небольшие ладони на его бёдрах скользят под юбку, ложась и впиваясь пальцами поверх утягивающих бледную кожу каёмок чулок. Чимин резко сел, поддерживая его за поясницу. Опёрся руками на пол, чтобы не повалиться, не отрываясь от него и обжигая раскалённым дыханием минов рот. Подался вперёд, переворачивая его назад, заставляя спиной опереться о мягкий край матраcа большой кровати. Навис сверху. Мин почти не чувствовал твёрдый край позвонками. Во всяком случае, не слишком обращал внимания. Чужие ладони жадно шарят по бёдрам и пояснице, заставляя его потеряться в собственном дыхании. Задирая когда-то выглаженную юбку, сминая и минуя раздражающую ткань толстовки. Сжимая ягодицы, вылизывая его рот, открытые участки шеи под воротом и ебучего, мешающего чокера, служащего преградой. Мин чувствует, как постепенно теряет контроль. Теряет себя и свою волю, расслабляясь, сдаётся, прижимая того к себе за шею. Отдаётся. Полностью. Почему это происходит только сейчас? Какой смысл был в том, что он всё это время отказывал Паку? Убирая со своего тела собственические и слишком наглые руки, знающие, куда надавить, чтобы сопротивляться было труднее. Отодвигая от своего лица чужое, самодовольно и обольстительно улыбающееся. Каждый раз. Всё сложнее и сложнее, всё привычнее. Теплее. Какой в этом был смысл, если всё всё равно вело к этому? — Ты прекрасен, — на выдохе шепчет Чимин в его ухо, почти касаясь губами ушной раковины. Шепчет не просто на эмоциях — говоря то, что хотел сказать. И от этого тона у Юнги волны мурашек перекатываются вниз по телу, заставляя дыхание звучать ещё громче. С уголка глаза по практически пустому лицу скатывается последняя тёплая солёная капля. Мин смотрел на потолок, на горящую тусклым желтоватым цветом дорогую люстру, край мозаики, которой был облеплен весь потолок. Чуть изломив брови и слегка приоткрыв влажные губы. Чужой чуть шершавый большой палец вытер слезу до того, как она успела скатиться с щеки и потеряться в тёмных прядях парика. Юнги резко вдохнул воздух ртом так, словно до этого не мог дышать, и схватился за неё. Слегка изламывая брови. Повернул голову, чтобы встретиться глазами с Чимином. Натыкаясь на такие же полуошалевшие глаза с красными радужками. Резко прижался к чужим губам, притягивая Пака за шею к себе. Тот зарылся в длинных тёмных волосах парика у него на затылке. Юнги сел, теперь сохраняя горизонтальное положение, сильнее удерживаясь прямо и хватаясь за плечи парня. — Сними, — промычал он, чуть притягивая руки Чимина так, что они оттянули его волосы на парике. — Сними его. Эту гадость. Пришлось подождать некоторое время, чинно сидя прямо, пока Пак возился с париком. Как только тот справился с самой сложной частью, Мин не выдержал и небрежно стянул, почти сдёрнул, отбрасывая его в сторону. Тут же пятками стянул шнурованные ботинки со ступней, схватился за пояс юбки, но замер, потому что сидящий между его ног Чимин помешал бы этому. — Прекрати, — ладони Чимина аккуратно остановились на миновых руках, нервно сжимающих помятую ткань юбки. Он осторожно подхватил его ладонь, поднимаясь на ноги и утягивая Мина за собой наверх, встать босыми ступнями на деревянный паркет. Нежно дотронулся до щеки, почти невесомо касаясь губами уголка глаза, покрасневшего от недавних слёз, почти без косметики. — Зачем ты себя изводишь? Юнги на секунду замер, позволив ему сделать этот жест. А потом резко сжал губы. Так сильно закусил свою губу, толкая парня на кровать, что это отдало болью в мозг. — Заткнись. Он встал прямо, стягивая с себя лоскуты одежды. Поначалу смятая чёрная юбка упала на пол на его ступни, которыми он откинул бесполезный кусок ткани. Потом стянул этот убогий девчачий бомбер через голову, отбрасывая его куда-то в сторону. Последними были чулки, уже не пристёгнутые к его поясу с ремешками, потому что Мин стянул его вместе с юбкой, возможно, порвав там пару деталей. Он поймал жадный взгляд Пака, которым тот окидывает его ноги. Прищурился. Не стал их снимать. И оставил чокер на своей шее не только потому что не знает, как его расстёгивать. Он сейчас — мечта фетишиста? Замечательно! Пусть всё так и остаётся. Какая ему вообще до этого должна быть разница? Сделал шаг вперёд и перекинул ногу, заставляя Чимина завалиться головой на подушки и усаживаясь сверху. Задом через тонкую ткань боксеров чувствуя твёрдую плоть под жёсткой ширинкой, потёрся. Царапаясь голой кожей о твёрдую холодную пряжку ремня, но не обращая на это внимание. — Юнги... — негромко проговорил Пак, словно пытаясь до него достучаться. На пару секунд Юнги всё-таки выпрямил лицо. Слегка изгибая брови, распахивая глаза чуть шире, чем обычно. Юнги... Демон слишком редко называл его по имени. Юнги. Не сладкое «Хозяин», наблюдая за миновой реакцией, не «ты» и не шуточное «юный господин-детектив». Не «контрактёр». Юнги. Так, что его от этого наизнанку выворачивает. Так, что его мысли исчезают. Крошатся и испаряются, как невесомый песок, пущенный по ветру. — Что «Юнги», мать твою? — шипит он, хватая демона за ткань футболки, прикрывая глаза тёмной чёлкой, сжимая зубы. — Всё это время... Всё, что ты хотел — это меня трахнуть. А теперь, когда выдалась такая возможность, ты просто «Юнги»? Он не смотрел Чимину в глаза, наклонившись ближе к его плечу. Потом поднялся, выпрямляясь в пояснице, чуть отодвигаясь и нашаривая руками ширинку на чиминовых чёрных джинсах. Собирался расстегнуть, но потом вдруг замер, передумал. Потянулся назад, собираясь избавиться от белья и вернуться назад. Его уже до ужаса тянуло забить на растяжку, но его останавливали здравые мысли рассудка, последние оставшиеся. Он не собирался доживать свои последние дни на земле с тянущей болью в заднице. Сплюнул на ладонь и завёл её за спину, прикрывая глаза. Чуть изламывая брови и закусив губу, касаясь, размазывая, а потом почти сразу входя до второй фаланги. Пальцы у него были длинные. Он тихо заскулил. Чимина хватило ненадолго — примерно тогда, когда Мин добавил третий палец, сжимая свободной рукой тёмную футболку на его груди, тот резко подался вперёд, переворачивая их. Юнги упал спиной на мягкую постель, злобно зашипел, хватаясь за края чиминовой кожанки. Впиваясь в неё пальцами. — Пошёл наху... — просипел он, резко зытыкаясь, когда Пак жёстко поймал его скребущие по его плечам и груди руки, сжимая их одной ладонью и фиксируя над миновой головой, вжимая в мягкую перину. Юнги только странно посмотрел на него, поджимая губы, но глядя так, словно прямо сейчас плюнет в него ядом. — Успокойся, — прорычал Чимин, и это была первая за сегодня не-спокойная реакция. Он глядел такими красными глазами, что Мин даже закрыл рот. — Хочешь секса — прекрасно! Но по крайней мере будь в это время в себе. Возьми уже себя в руки. Юнги затих и перестал сопротивляться, глядя демону в красные от злости (или чего-то ещё) глаза. Он всё-таки вывел его из себя. Но явно не до конца — как-то в меру. Если бы он разозлил его полностью, да ещё и так провоцируя, то явно бы не отделался одним только грубым замечанием. Чимин на пару секунд отпустил его запястья, снимая кожанку. Уселся прямо, пока через голову стягивал чёрную футболку. Юнги на секунду задержал дыхание в лёгких, сглатывая накопившуюся слюну. Он не сопротивлялся — даже помог, приподнимая ноги, пока Пак стягивал с него чертовски блядские чулки, — он думал, что тот оставит их. Хотел ухватиться за плечи, коснуться ладонью гладкой смуглой кожи, пока демон расстёгивал широкий чокер на его шее, но тот схватил его руки, снова прижимая запястья к постели. Не доверяет. Внутри вспыхнул горячий огонёк, когда тот щёлкнул пряжкой ремня. Он закусил губу и отвернул пылающее лицо, когда Пак сел прямо и сунул руку ему между бёдер. Вошёл сразу на два пальца, заставив его чуть выгнуться и тихо заскулить, проверяя, насколько он растянут. Чимин с нажимом провёл ладонями по его бёдрам, двигая его тело к себе. Нависая. — Я ненавижу тебя, — прошептал Юнги, поворачивая голову и расширенными зрачками глядя на лицо перед собой. Обхватывая сильнее ногами его бока. — Я знаю, — ответил Чимин, целуя его куда-то в изгиб челюсти. Толкаясь до упора, вызывая протяжный стон. Юнги крошился на атомы. Растворялся. Он никогда так себя никому не отдавал, никогда так сильно не чувствовал. То решение было безумием. Он совершенно не знает, где его мозги были и где они сейчас. Юнги чувствовал себя опустошённым. Опустошённым и одновременно переполненным до краёв. Чем-то эфемерным, тоже вроде бы пустым, а вроде бы и загустевшим. Полным воздуха. Так, словно он какой-то взрывоопасный газ, а Чимин своим горячим дыханием разжигает его. Чиркает спичкой — и он вспыхивает. И горит-горит-горит. Больно и одновременно приятно. Как будто его, томящегося в своей тихой действительности, освободили, но и так, что лучше бы не освобождали. Так тягостно, ярко, будоражит кровь, она кипит. Вспарывает тонкую кожу и просится наружу, врассыпную. А он парит в воздухе и кричит, ревёт навзрыд, дерёт глотку, глядя на свои плавящиеся руки, и не знает от чего — от боли или от наслаждения. А потом — только последний вздох, который слышится особенно отчётливо. И — Пув! Он — космическая пыль... Чимин толкался в него до упора, заставляя зыдыхаться, тяжело и загнанно дышать, выстанывая бессвязную вереницу, и словно снова и снова впадать и выпадать из реальности. Сладко... Больно и сладко. Разрывая какой-то до ужаса запутанный комок в груди. После всего Пак помог ему прибраться — то есть, это значило, что тот бегал, пока Юнги сидел на кровати. Под конец демон опасался, что у него жар, и уложил в постель, выключив все лампы и накрывая его одеялом. Мин, кажется, пропустил тот момент, где демон успел стать заботливой мамочкой, но ладно. Он слишком устал. — Стой, — вяло, но достаточно чётко и громко проговорил Мин, лёжа лицом в мягких подушках, когда тот собирался уйти, наверное, по своим демонским делам до утра. — Иди сюда. Парень подошёл к кровати, удивлённо приподнимая брови, протягивая к нему руку. Чтобы быть тут же утянутым в мягкую постель. Юнги прижался ближе, вплотную, не выпуская чужую ладонь из своей, зарываясь под мягкое одеяло. — Если утром я проснусь один — я тебя не прощу, — холодно пробурчал, отчеканил, не глядя на него, говоря вполне серьёзно. Почувствовал, как после небольшой паузы его аккуратно прижимают ближе.