***
— Эй, ты что, серьёзно собираешься рассказать ему всё прямо сейчас? — добавив в голос ироничной насмешки, Юнги догонял стремительно идущего парня. Игнор. Чимин заглянул в библиотеку. Не нашёл там Тэхёна. Последовал дальше. Мин мог наблюдать только его спину, что с такой стремительной скоростью пыталась безуспешно удалиться от него. — И как ты ему это расскажешь? — продолжал он. — Думаешь, он тебе поверит? У тебя даже нет особых сил, чтобы их можно было показать. Всё, что ты умеешь — это злиться и быть вампирским криптонитом. Снова проигнорировал. Пак зашел в один из пустующих классов, оглядываясь на наличие друга. Навряд ли он ушёл домой. Ким сказал, что будет ждать в библиотеке, а значит всё ещё где-то здесь. Юнги шёл за ним каким-то подобием хвоста, как утёнок за мамой-уткой. Подобное сравнение наверняка показалось бы ему забавным в другой раз, но не сейчас. Сейчас его это раздражало. Но с другой стороны, ему было вообще не до этого. Вообще не до Юнги, и это определённо раздражало последнего. В голове крутилось слишком много мыслей, но одна все их затмевала: он собирается сделать то, что нужно было сделать давно. Больше никаких сомнений. Больше никаких лишних мыслей. Он говорит — он делает — он доказывает. Он, блять, делает то, что считает сделать должным в данный момент. И это касается всего. — Ты знаешь, что поступаешь неразумно? — раздражал его позади Мин. — Твоя прямолинейность может обойтись против тебя и... — Зачем ты это говоришь? Юнги замер. Голос прозвучал твёрдо. С каплей злости, раздражения, и ещё — реального вопроса. Зачем он это говорил? Кому он это говорил? Уж не себе ли? Бессмысленно. Пустая трата времени и диалогов. Он вдруг осознал, что именно в этом он мастер такого же уровня, как и совершать ошибки. Что он делает? Зачем он делает? — на все эти вопросы уже давно были припасены ответы из уровня поверхностных и капризных — «просто потому что хочу» и «просто потому что мне интересно», но в данный момент даже он сам как-то в них сомневался. — Ты ведь даже не пытаешься меня остановить, — Чимин уже решительно повернулся к нему. Юнги постарался не отпрянуть от неожиданности. Выстоял, чуть вздрогнув. Глядел в решительные глаза напротив, которые почему-то вдруг стали взваливать на него слишком много эмоций. Это было неправильно. — Твои слова сейчас — просто пустая болтовня. Чего ты хочешь? — Просто посмотреть, как всё обернётся, — проговорил он. Заготовленные фразы могли послужить ответами на все вопросы. Он самолично ввинтил их в свою память, чтобы никогда не забывать и не теряться. Он говорит то, что сказал бы в обычной ситуации — другой. Но Чимин, стоящий перед ним, верит. Или же нет. Глаза напротив вспыхивают огнём, а взгляд пытается прожечь в Юнги пустую дыру. — Так люди для тебя просто марионетки? — почти кричит он. На нервах. В его глазах назревает ярость, поворачивается и прожигает Мина изнутри ядовитым пламенем. Юнги явно выбрал правильное направление, чтобы вывести его из себя. Он всегда выбирает правильное. Но зачем он добивается этого сейчас? — Да, думаю, скорее всего это так, — не дрогнув, отвечает он, задумчиво прикидывая. Пытается краем глаза не спускать внимания с парня. Чего он ожидает меньше всего, так это того, что Пак рассмеётся. Негромко, но достаточно, чтобы сбить с Юнги всю эту спесь и заставить его на пару секунд потеряться. Он вдруг не успевает удивлённо моргнуть, как оказывается прижат к стенке. Чимин расставляет руки по обе стороны его головы, опираясь на них. В просторной классной комнате вдруг оказывается слишком тесно. В глазах Чимина горит что-то страшное и насмешливое. Что-то страшнее, чем жажда садизма, как в прошлый раз. Что-то, что для Юнги страшнее всего увидеть в чужих глазах. Знание. В его пульсирующих зрачках он видит самого себя. Видит, как Пак смотрит на него и видит его всего. Изнутри, будто просверливая этими пронзительными тёмно-карими глазами, подсвечивая с другой стороны фонариком. — Знаешь, почему ты так рвёшься во всё опасное, м, Юнги? — охрипшим голосом насмешливо произносит Пак, поднимая голову, чтобы они оказались на одном уровне. Юнги дышит, завороженный и загнанный в угол. А Пак уже тише, шёпотом, не скрывая улыбки, тут же отвечает сам: — Потому что ты боишься смерти. Слова настолько странные и пронизывающие, заставляют ощутить какой-то липкий ужас осознания, скользящий внутри по всему телу. Словно у него внутри был какой-то яд, а от последних чиминовых слов он пришёл в действие, болезненно парализуя его тело. У Юнги сознание тёмное, как морская пучина. И теперь она превращается в смертоносный водоворот, засасывая туда самого Мина, как главную свою жертву. — Разве сказанное тобой не противоречит друг другу? — пытается дать отпор он, будто дрожащими руками снова пытается надеть свою маску. Возможно, это и получилось бы, не будь в его взгляде, теле и голосе этой самой паршивой капли неуверенности. Он пытается легко рассмеяться в ответ и превратить всё в шутку, основанной на глупости Пака, но получается не очень. — Нет, — так же серьёзно проговаривает Чимин, склоняясь над его ухом, заставляя невольно задержать дыхание. — Не противоречит. Скорее — следует. — Что? — Юнги пытается удержать улыбку, стараясь не глядеть на Чимина, но это не так-то просто, когда он так близко. Смотрит так пристально. Слегка щурится, с лёгкостью читая его, и дышит в лицо, чуть щекоча прерывистым дыханием. — Всё следует от твоего страха, — повторяет Пак, заставляя Мина сглотнуть от ненавязчивого дыхания на своей коже. — Ты боишься смерти, и это тебя раздражает. Поэтому ты рвёшься в самую гущу опасностей, притупляя свой страх, противореча ему. Делая всё себе и другим на зло. Ты боишься боли. Не физической... Ты боишься простой человеческой боли и предательства, а поэтому отдаляешься от людей, закрываясь в свой кокон... Ты говоришь, что ты монстр, а монстр не может чувствовать, но ты ведь всё равно не можешь избавиться от своих человеческих чувств. Ты боишься себя, потому что и сам не знаешь, кто ты... Но при этом ты всё равно не можешь жить в полном одиночестве, а поэтому ищешь связи: такие как с Намджун-хёном, Сокджин-хёном, Хосок-хёном. При этом ты всё ещё имеешь простые человеческие слабости, не в силах окончательно от них избавиться, — только бежать. Юнги молчит, упираясь взглядом в пол, пытаясь скрыть последние крохи себя. А ещё сердце как-то странно пропускает удар, когда он осознаёт, что Пак так близко, что если он подастся чуть-чуть вперёд — легко дотянется до его губ. Чимина слишком много, и он, вспоминая утренние события и пытаясь совладать с полузадушенным сознанием, пытается понять, почему Пак так выделил имя Чона. Но его победное «сработало» теряется где-то в приглушенном голосе и складках чужих губ. А поэтому Чимин, улыбаясь краешком рта, шёпотом добавляет то, чего Юнги боялся больше всего выше сказанного: — А ещё — ты и сам это знаешь. — Бред, — Юнги поднимает голову, криво усмехаясь, пытается не дать голосу дрогнуть. — Это просто бред. Возможно, я иногда и не знаю, кто я, возможно, я предпочитаю особенно не привязываться к людям, но я всё ещё не собираюсь перед тобой отчитываться. А тем более, я не чувствовал себя настоящим человеком ещё до того, как меня обратили. — Видишь, ты врёшь сам себе, — надменно усмехается Пак. — Не в этот раз. — Так значит, ты не отрицаешь этого? — Не отрицаю чего: что ты пытаешься скопировать психолога, но выходит у тебя не очень, или того, что я говорю неправду? — подаётся вперёд Юнги, сквозь бушующие чувства провоцирующе перебегая глазами с губ Чимина и на его глаза. Правда, на глазах не особо задерживаются — как бы он ни старался, но его инстинкт самосохранения, приглушенный во многих опасных ситуациях, действует сейчас слишком хорошо. Слишком хорошо они его сейчас видят, чтобы давать ему фору. Пытается умерить стук своего сердца, которое опять совсем не подчиняется его воле. Стучит в глотке, будто специально мешая сосредоточиться и придумать достойный ответ. — Если бы я пытался скопировать психолога, то я мыслил бы по-другому? — холодно усмехается Чимин, прожигая его взглядом. — И разобрал бы тебя по кусочкам на какие-нибудь диагнозы, как кубик Рубика. — Да ну, это мамочка-психолог научила? — Возможно, — не удивляется его ответу Пак, спокойно продолжая: — Но и она научила меня тому, что не всё в этом мире можно разобрать на диагнозы из книжек. А поэтому я хочу слышать правду, а не то враньё, что ты придумал для того, чтобы убедить себя, что ты ничего не чувствуешь.lovely — Billie Eilish, Khalid
Юнги поджимает губы, машинально нервно проходясь по ним языком и быстро убирая, будто ничего не было, — только оставляя небольшой влажный след от себя. Нельзя ломаться. Нельзя, блять, дать сломить себя какому-то мальчишке. Возможно, мальчишке с охуенным телом и пиздецки выжигающими, проницательными, опасными глазами. Но нельзя, блять! Его не смогло сломить ничего за эти годы его жизни, что уже перевалили за сотню. Нельзя раскрываться. Нельзя, блять, показывать то, что у тебя внутри. Потому что он боится, что внутри у него не осталось больше ничего, кроме страха и гнили. Чимин приближается близко-близко, глядя в его загнанные глаза. Будто этим горячим жаром глаз пытается расплавить его сердце, которое, как ему сейчас кажется, сделано из тонкого стекла. Ещё чуть-чуть ближе, ещё немного дольше — он услышит, как оно рассыпается на мелкие осколки. А потом и вовсе на песчинки. Превращается в стеклянный песок, из которого уже ничего нельзя собрать как прежде. Ничего нельзя переплавить, потому что оно рассыпается в руках и впивается в кожу, как самое хрупкое и слабое вещество. А потом и вовсе исчезает, оставляя после себя только зияющую рану. А эта рана — всё, что останется от Юнги. Чёрная пустота, приправленная цинизмом и наигранной жаждой жизни. — Что ты чувствовал, когда впервые убил человека? — Чимин смотрит прямо на него, и Юнги так сильно кажется, что его слишком много на один квадратный метр. На этот классный кабинет. Слишком много Чимина. Ему кажется что он сам уменьшился в размерах, сжался, как крохотный напуганный котёнок, пытающийся дать отпор, но его глаза ещё даже не раскрылись. — Ничего. Юнги теряется и вдыхает чуть больше, чем должен был, когда Пак хватает его за плечи и встряхивает, словно пытаясь вытряхнуть из него всю ложь, пропитавшую его тело и душу. — Неправильно. Я хочу слышать правду и только её. Что ты почувствовал, когда впервые убил человека? — Я не помню, — отвёл взгляд. — Ложь, — Чимин встряхивает его снова, заглядывая ему прямо в глаза, не оставляя выбора, кроме как смотреть в ответ. Юнги чувствует его дыхание и, кажется, не может дышать и слышать себя из-за этого напуганного сердца. — Что ты почувствовал, когда впервые убил человека? Чимина много. Чимина, блять, слишком много. Он не только снаружи, заполнил собой всё пространство. Он застрял в том воздухе, которым Юнги дышит. Он уже у него под рёбрами, под грудиной. Он заполнил все его мозговые клетки, будто превращая его мозг в какую-то кашу. Он у него в глотке, застрял под кадыком, мешая глотать воздух и одновременно с тем вдыхая в него какую-то жизнь. Он не дал ему в прошлый раз взять себя, но Чимин, блять, уже внутри. Расплывается по всему его телу вместе с кровью и сосудами, как алкоголь. Терпкий. Сладкий. Пьянящий. Чимин заполняет его всего, и Юнги хочет задержать дыхание, потому что на том самом выдохе у него вырывается еле слышное: — Страх... Как в замедленном движении видит в глазах напротив что-то вспыхнувшее и облегчённое, прежде чем чувствует, как тот приближается и касается его губ, будто только этого и ждал. Вместе с этим касанием Юнги как будто слышит, как внутри у него что-то взорвалось. Будто разряд тока, приправленный каким-то жаром прошёлся по его телу. Пустил какие-то смертоносные импульсы, заставляющие его сердце дико биться о рёбра. Это что-то сумело добраться до его души и заставить её содрогаться. Трепетать. Гаснуть и снова взрываться ярким светом, как мигающий ярким медленным светом ночник. Чимин прижимается к нему, впечатываясь в него губами и хватая за запястья, чтобы не вырывался. И Юнги будто обессилев приоткрывает рот, впуская его язык, что тут же проходится по нёбу, касаясь его собственного. Мин тяжело выдыхает, когда тот, не прерывая тяжёлых рваных поцелуев, выпускает его запястья из своих рук, а потом за талию аккуратно передвигает в сторону парт. Остервенело прижимается, когда Юнги усаживается задом на одну из них. Юнги поддаётся, сильнее раздвигая ноги, чтобы тот оказался ближе. С чиминовых плеч передвигает ладонь и зарывается рукой в мягкие русые волосы. Тонет в них, давясь чужим языком. Когда их языки сплетаются сильнее, а Юнги теряется в чужих горячих ладонях под своей футболкой, он, кажется, слышит, как внутри у него что-то разбивается. Даёт трещину. Нет, трещину всё это дало ещё тогда, когда он впервые позволил Паку распоряжаться своим телом. Укусить его. Подавить. Подчинить. Сейчас же надлом увеличивается. Разрастается. А он даже не пытается помешать этому. Какая жалость, что все стены, которые он таким трудом построил вокруг себя, так быстро и легко грозятся рухнуть. Ему кажется, что вместе с дыханием Чимин сейчас забирает всю его защиту, как ведьма чужой голос. Только вот он, вроде как, не давал согласия. Но разве Чимин хоть раз его слушал? Нет. Наверное, Юнги сам виноват, что подпустил его слишком близко. Сам виноват, что так сильно зарывается руками в его волосы и выгибается, обхватывая его бёдра ногами, чтобы прильнуть сильнее. Чтобы не оставалось никакого свободного пространства между ними. Чтобы отвечать, слушая гул своего сердца, который так и говорит: «не смей, блять, сбегать!». Но мозг почти умоляюще, задушенно и жалко тихо умоляет: «спаси себя». Но Юнги ничего почему-то не может сделать. В его сознании, пока он глотает чужое горячее дыхание и обменивается своим, плещется что-то, приглушённое ощущением тепла чиминового тела так близко. Он не может остановиться, хотя его сердце разрывается теперь, от чего ему биться сильнее: от чужого языка на своих губах или от тихого ужаса, что за всем этим может последовать. Он не может остановиться, а поэтому в его же сознании протекает мысль, что он уже почти идёт босыми ногами по стеклянным осколкам своего сердца, пачкая их собственной кровью. — Э-эм, к-хм, учитель попросил меня закрыть кабинет, — послышался где-то с левой стороны неловкий мальчишеский голос. Это подействовало так же отрезвляюще, как ведро ледяной воды на голову. Они оба как по команде оторвались друг от друга, осознавая, в какое неловкое положение попали. На пороге двери стоял и неловко мялся, красный как помидор, какой-то черноволосый кудрявый паренёк в очках. Юнги может только представить, какой шок он испытал, увидев двух известных своей борьбой школьных врагов целующимися в пустом кабинете после уроков. А ведь всё это пойдёт и дальше, считая тот засос, который он оставил Паку в ту ночь в палатке на шее. А тот даже не попытался прикрыть его. Идиот. Перед тем, как отстраниться окончательно, Чимин притянул его к себе, не обращая внимания на дико смущённого паренька, чтобы едва слышно прошептать Мину в ухо: — Не смей мне больше врать. Пытаясь умерить одичавшее сердце, Юнги взглянул на очкарика, пока Пак ещё его не окончательно отпустил, пытаясь понять, услышал ли он что-нибудь. Тот сразу отвёл взгляд, краснея ещё больше. Нет, навряд ли. Разве что, увидел, как миновы глаза расширяются, а кадык дёргается от того, что он невольно сглотнул. Чимин отстраняется от него, поправляя свою одежду, поворачиваясь, и этого хватает, чтобы Юнги, пока те отвлеклись, бесшумно испарился за пару секунд, только слегка хлопнув дверью. — Да, конечно, извини, — Чимин вместе с черноволосым обернулся на шум. Только тяжело вздохнул, подумав о чём-то о своём. — Кстати говоря, тебя Тэхён ждёт в библиотеке, — всё ещё преодолевая смущение и шок от увиденного, вспоминает парень. А Пак думает о том, сколько же слухов по школе после этого может поползти. — Ага, спасибо, — Чимин закидывает портфель на плечо, направляясь к выходу, но останавливается, оборачиваясь. — И, да, пожалуйста, не рассказывай никому, что здесь видел. — Х-хорошо.***
Юнги бежит по школьным коридорам. Не может остановиться. Как и приглушить собственные мысли, что крутятся в его голове, как размолотое в блендере смузи. Он даже не понимает, от чего бежит. От Чимина. От всех этих людей. От себя. Пока за несколько секунд не добегает куда-то до школьного туалета, на задворках сознания думая, что навряд ли кто-то сейчас его посетит. Поспешно закрывает дверь, припадая к ней спиной. Скатывается по ней вниз, хватаясь за собственное горло, а потом за футболку в районе груди, сминая почти до треска. Смотрит ошалелыми глазами куда-то на верхнюю часть стены. Внутри что-то безостановочно вибрирует, не позволяя успокоиться. В ушах стоит собственный пульс, а он прислоняется к двери затылком, пытаясь холодной поверхности дать себя отрезвить. Так не может больше продолжаться. Он не может так больше продолжать. Загонять себя в ловушку ради удовольствия. Это не должно было иметь такую цену. Это не должно было превратиться вот в это. Это была просто игра. Если так продолжится, то он... То он... Он должен это прекратить.