На острие ножа

Когда Чимин просыпается, сонно плетётся умываться, вспоминая, что мать уехала на пару дней по работе, оставив его в своё собственное распоряжение, — утро воскресенья предвещает быть прекрасным. Ну, может быть, не таким уж прекрасным, но хотя бы довольно хорошим. Таким же выдался у него и весь день. Он посмотрел телевизор, поболтал с Тэхёном, зашедшим на пару часов, посидел в интернете и даже досмотрел свой сериал, который он тянул уже около двух месяцев, хотя при желании его можно было бы досмотреть и за пару недель. День воскресенья проходит довольно обычно, когда он, заметив, что вода в чайнике кончилась, ставит его, доливая воды, а на экране ноутбука мигает на паузе заставка нового сериала. В планах у него не было никаких гостей помимо Тэхёна, а в следующих часах только погружение в новую историю. А поэтому, когда в дверь раздаётся звонок, он удивлённо вскидывается, отрываясь от раздумий о своих планах. Закрыв ноутбук и оставив чайник закипать самому, он идёт открывать дверь. Был бы он чуть пугливее — прихватил бы с собой нож с кухонной утвари — ну, так, на всякий случай. Особенно после того, что он узнал за последний месяц. Но он не тот, кто подаётся паранойе, даже если это потом ему аукнется. Мин Юнги в чёрной толстовке за его дверью — совершенно не то, что он ожидал от воскресного вечера. — Впустишь? — спрашивает тот, явно придавая себе безразличный вид, но при этом краем глаза осматривая помещение за его спиной. Чимин оглядел его ещё раз, пытаясь найти причину неожиданного визита. На счёт того, откуда старший узнал где он живёт, особо вопросов не было — в конце концов, он в любой момент мог посмотреть его адрес в классном журнале. Особенно при таком преимуществе, как учитель под рукой. Наверняка ведь Намджун даже не знает об этом. Ещё раз чуть приподняв бровь, Пак отошёл от двери, впуская его. — Чаю? — Чимин повернулся и лёгкой усмешкой проследил, как удивлённо выгибаются брови старшего, а сам он ещё небольшую паузу длиною в несколько секунд пробегается языком между губами, но без подтекста, потому что не смотрит впритык. Если уж и расспрашивать, то за чашечкой горячего напитка. Так он может узнать больше. Классический способ добиться информации и немного сбить с толку, старый как мир. — Горячего шоколада, — Мин быстро приходит в себя, явно что-то у себя в голове уложив. Чимин топает на кухню и еле сдерживает лёгкую усмешку, что тот даже у него дома ставит собственные условия. Через несколько минут Юнги сидит за его столом, ожидая свой напиток, и — как Чимину кажется — сверлит его спину взглядом как-то нервно. Ему приходится отыскивать упаковку растворимого шоколада где-то в ящиках. Мать постоянно покупала по несколько связок, но пился он в лучшем случае по разу в неделю. — Итак, зачем ты сюда пришёл? — Чимин поставил перед ним стакан с дымящимся напитком, сам отходя на шаг и опираясь поясницей о тумбочку с раковиной. Мин любопытно уставился на поданный ему стакан, после отпивая глоток. — Когда я сюда шёл, я не надеялся на такой радушный приём, — усмехается в чашку тот, хитро стреляя глазами. — А это не радушие. Я тебя травлю, — холодно сказал Пак. Юнги слегка застопорился, подозрительно покосившись на свой стакан, из которого уже была выпита по меньшей мере половина. Он забыл, что навряд ли у Чимина будет яд, который подействует на вампиров. Когда до него дошло, он показательно нахмурился и сделал ещё два больших глотка, то ли доказывая ему, что понял это, то ли показывая, что готов умереть прямо сейчас. — Очень смешно, — поморщился Мин. — Что ты хочешь от меня? — Чимин сложил руки на груди, уже серьёзней глядя на парня. Уж лучше решить всё сразу — здесь и сейчас. Хотя бы то, зачем Юнги заявился в его квартиру. Юнги облизнул губы, а после поставил чашку на стол. Чимин заметил, что тот всё же слегка нервничает, хотя и довольно хорошо держится так, словно ему всё равно. Словно ему плевать. Словно он пришёл сюда просто посмеяться над ним. — Секса. Пак моргнул, на секунду не поверив своим ушам, когда Мин сложил руки в замок и подпёр ими подбородок, глядя на него блестящими светло-карими глазами. Будто напоминая, он таким же чуть сладковатым, но твёрдым тоном добавил: — Ты сказал, что если я хочу этого, то мне нужно просто попросить. Чимин сощурил глаза и чуть прикусил кончик языка. Так значит, сказав эти слова в той пустой школе поздно ночью — будучи привязанным к стулу, — он зарекомендовал себя прекрасным вариантом для потрахаться. Нужно только попросить. И всё. Тебе уже не нужно никого искать на ночь. Чимин, может, и влюблённый, но не настолько идиот. А тот, который «настолько» сидит сейчас перед ним и пытается добиться непонятно чего. — И с чего ты взял, что я выполню твою просьбу? — Потому что ты всегда держишь своё слово, — Мин прошёлся острым языком по нижней губе, сверкнув глазами. — И ты этого хочешь. — Почему ты в этом так уверен? — Потому что сейчас прекрасная возможность, — Юнги пожал плечами, отпив глоток горячего шоколада, но не отрывая от него глаз. — Ты же хотел. — Хотел, — Чимин кивнул, разглядывая его. — А с чего ты решил, что хочу до сих пор? — Я знаю, — усмехнулся старший. Он встал со стула, отодвинул чашку с остывшим шоколадом, и уселся на стол, ловко перелезая и опуская ноги уже со стороны Чимина. — Я в твоём распоряжении на целую ночь. Так пользуйся. Чимин прикусил внутреннюю сторону щеки, сдерживаясь, чтобы не сделать пару шагов от столешницы и не воспользоваться предложением. Тогда Юнги сам, не ожидая его, спрыгнул со стола и притянул его за ворот футболки, прижимаясь своими губами. Закрыл глаза, будто ожидая, что Пак его оттолкнёт. Но Чимин приоткрыл рот, сразу же проскальзывая своим языком в его. Руки тут же нашли место на его пояснице и спине, прижимая. Он сделал шаг вперёд, уводя их ближе к столу, и Мин упал задом на стул, невольно растягивая дистанцию между ними, но не отцепляя свои руки. Пришлось слегка отстраниться. Пак взглянул на раскрасневшееся лицо старшего, которое сейчас было как чистый лист — выражение изменится от того, что он сейчас сделает. Юнги отцепился от него, чтобы задом забраться на стол и свесить ноги, и всё это почти не отстраняясь. — Не смей нежничать, — Мин упёрся руками в стол чуть поодаль своих бёдер, призывно раздвигая ноги. Чимин фыркнул, отпинывая мешающийся стул, чтобы втемяшиться тому между бёдер, обхватывая руками и проникая языком в раскрытый и податливый рот. Он собирался воспользоваться предложением, ну и что? Кто бы не поступил так же? Горячо. Они целуются долго и жарко, исследуя рты друг друга и пытаясь взять как можно больше. Ноги Юнги оказываются вокруг его поясницы, он охотно отвечает на поцелуй и зарывается руками в чиминовы волосы на затылке, закидывая руки на его плечи. Одежда вдруг кажется такой лишней и ненужной, что её хочется порвать на части, чтобы она не мешала горячим телам соприкасаться друг с другом. Чимин забирается руками под минову толстовку, задирая её, чтобы пальцами впиться в чистую белую кожу. Запятнать её, клеймя своей. Пока Юнги не отрывается, упираясь ему ладонью в грудь. — Собираешься сделать это прямо здесь, на кухонном столе? — спрашивает он, вопросительно приподнимая бровь. Чимин слегка помедлил, представляя, как через пару дней они с матерью будут спокойно ужинать. Она улыбнётся, рассказывая что-то, и потянется за сахаром, даже не подозревая, что на месте сахарницы не так давно находился Юнги, а над ним Чимин... — Идём, — выпаливает он, хватая Мина за локоть. Они уже проходят через гостиную, когда Пак чувствует, как сильно Мин дрожит, хотя и держится. Тело старшего настолько податливое, что когда он прижимает его к стене, не доходя до спальни всего каких-то несколько шагов, тот не сопротивляется. Тяжело дышит и откидывается, подставляя шею под его зубы и рот. Он нашаривает руками дверную ручку, открывая её, чтобы старший, не дожидаясь его, прошмыгнул в комнату, любопытно осматриваясь. В комнате Чимина нет ничего особенного, в отличии от комнаты того же Тэхёна. Простая, но приятно обставленная в пастельных оттенках. Здесь уютно, но всё же от комнаты Кима так и веет всей этой детской непосредственностью, увлечениями и жизнью. У комнаты Тэхёна есть душа, и заточена она в этих аниме-фигурках на полках, табличке Человека-Паука на двери и разноформенных подушках. Но комната Чимина тоже ничего. По крайней мере, им сейчас плевать, где именно. А сделать это на кухонном столе Чимину мешала только совесть перед матерью. Быстро забрасывая бесполезные занятия вроде рассматривания обстановки, Юнги почти сразу, как только он входит за ним, поворачивается и прислоняется обратно к нему, закидывая руки на плечи. Он делает всё это так, словно в последний раз, и Чимину даже не закрадывается в голову хоть какое-то подозрение. Он толкает старшего на мягкую кровать, нависая сверху. Опускается на шею, оставляя отметины. Снова пятнает уже ставшую чистой белую кожу и пытается расправиться с ширинкой, чтобы стянуть со старшего брюки. Задирает чёрную минову толстовку, открывая себе больше доступа к коже. — Подожди, — Юнги останавливает его, когда ему, похоже, надоедают копания Пака с его одеждой. Он слегка приподнимается на локтях, чтобы стянуть мешающую толстовку и ногами скинуть остатки джинс. А потом садится, дрожащими руками пытаясь расстегнуть чиминову ширинку. Им некуда торопиться, но всё это делается так торопливо, будто их время ограниченно. Чимин стягивает с себя домашнюю футболку, мысленно ухмыляясь тому, как Мин закусывает губу и завороженно его осматривает. Наклоняется и стягивает со старшего бельё, сжимая налившийся член ладонью, отчего тот охает и пытается прижаться сильнее. Дыхание такое сбитое, шумное и частое, что кажется, будто окна в комнате вот-вот запотеют. Растяжка не занимает много времени — похоже, когда Юнги шёл сюда, он был уверен в своём решении. Ну, или просто веселился без него. Юнги порывистый и безответственный в основном. Он мечется, а потом убегает от проблем и последствий. Ну, а у Чимина понятие ответственности зашкаливает чуть ли не с самого детства. Перед тем, как войти в него, он замирает на несколько секунд, завороженно рассматривая Мина. Юнги расхристанный, с красными щеками и тяжело дышащий. И у Чимина от такого вида захватывает дыхание. Губы красные и влажные от поцелуев и частых покусываний. Глаза застланы такой дымкой, что ему кажется, будто Мин вообще почти не соображает, а его разум где-то далеко — где-то далеко внутри. Он отодвинул его на второй план, позволяя вырываться наружу только вздохам наслаждения и желанным порывам. Грудь вздымается часто-часто, и Паку кажется, что он может слышать cтук чужого сердца. Странно ведь — Мин вроде даже, как бы, не человек, а все органы работают не хуже. Когда он делает первый толчок, чувствуя, как сжимаются стенки внутри, обхватывая его, Юнги стонет и хватается за него, как за спасательный круг. Пытается уцепиться пальцами за его плечи, царапая короткими ногтями. Чимин замирает так, и слегка отстраняется, всматриваясь, как приоткрываются тонкие аккуратные губы, когда Мин дышит через рот. — Я не собираюсь делать тебя смыслом своей жизни, — проговаривает Пак, как-то странно сочетая в своём голосе и твёрдое спокойствие, и пожирающее упрямство. Юнги смотрит на него, почти не меняясь в лице. Кажется, только сглатывает чуть сильней. Приподнимает ладонь и мягко касается тонкими пальцами его щеки, заглядывая блестящими глазами в его лицо. Даже тогда его не постигает мысль, что здесь что-то не так. — И не надо. И тянется к нему, пока Чимин сам не касается его губ своими. Аккуратно, но после снова медленно набирая темп. И всё это кажется для него каким-то надругательством. Он толкается ещё и ещё, пока Юнги обхватывает его пояс ногами, выстанывая ему под ухо бесстыдно, не стесняясь, пока он вколачивается в податливое тело. Вбивает в кровать, до синяков сжимая рёбра, и всё-таки кусает Мина в изгиб между шеей и плечом сильнее, чем кусал немного раньше. Чужая плоть между зубами пьянит не хуже сжимающегося вокруг него всем телом Юнги. Они трахаются по-животному порывисто, ярко и громко. Как оправдываться перед соседями, особенно если те пожалуются матери, Чимин будет думать потом. Почему по щекам Мина текут слёзы, хотя тот и стонет от наслаждения — тоже. Тот вообще с самого начала странный до одури, а думать о чём-то, пока трахаешься — не сильная чиминова сторона. Всё выходит из-под контроля, но не то что бы он этого не ожидал.

***

Billie Eilish — Six Feet Under

Юнги аккуратно скатывается с кровати, стараясь не потревожить спящее рядом тело. Трёт покрасневшие глаза, морщась от раздражения чувствительной кожи. Разревелся прямо во время секса, прямо как какая-то девчонка. Едва не выдал все свои планы. Хорошо ещё, что младшего сообразительность подвела. Он натягивает затерявшееся в ворохе одежды бельё, натягивает футболку со штанами, стараясь делать это как можно тише. Но, кажется, Чимин спит довольно крепко. Ущипнув себя за щёку, чтобы избавиться от скопившегося под кожей напряжения, какое бывает, когда голову наполняет сильная тоска, он опустился на корточки, укладываясь подбородком на свои сложенные на кровати руки. И все те манипуляции, которые он делал, чтобы избавиться от внутренней боли, вновь пропали даром. Чимин лежал, занимая чуть больше половины своей кровати. И Юнги думал, что как же хорошо, что Чимин — не он. Потому что Юнги бы сразу заподозрил неладное, как только бы увидел себя около порога, готового на всё. Самолёт в Рим отправляется уже через несколько часов, сумки собраны. Хосок хорошо отзывался об этом городе. Оставалось только заставить себя отпустить всё. Но почему-то не выходит сделать это до конца. Он слизнул языком скатившуюся по щеке слезу и кривовато ухмыльнулся. Солёная. Когда он вообще последний раз плакал? Как-то давно, когда он ещё был человеком, у него была собака. Серая, среднего размера, смесь каких-то нескольких пород. Он тогда был совсем ещё ребёнком, даже с Намджуном они встретились только лет через семь после того случая. Он вообще не очень хорош в подсчёте возраста, как тогда, так и сейчас. Помнит только, что ему было не больше десяти. Пёс совсем не долго продержался, да и Юнги не то чтобы был к нему сильно привязан. Он даже имя ему не смог придумать, вот пёс так и остался Псом. Пёс радовался Юнги точно так же, как и остальным в доме, но сопровождал его везде, куда бы он ни пошёл. Просто бегал вокруг, иногда вставая на задние лапы и опираясь о него передними. Спустя две недели выяснилось, что у него какая-то неизлечимая болезнь, которая сопутствовала проблемами то ли с дыханием, то ли с сердцем. Когда она обострилась, тогда-то Юнги и почувствовал впервые в своей жизни настоящую тревогу. Пёс не мог даже встать самостоятельно, умирая. Не хотел есть и пить, только тяжело и громко дышал у него в руках, высовывая язык. Под руками у Юнги, под тёплым серым мехом медленно билось сердце, угасала жизнь. Когда Юнги ревел над телом погибшего животного, не поддаваясь утешениям родителей, тогда-то он и решил, что ни за что не позволит никому заставить себя проливать над чем-то или кем-то слёзы. Впускать жестокий мир слишком глубоко в своё, оказавшееся вдруг слишком легко разбивающимся, сердце, оказалось слишком опасно. Не удерживая опрометчивого порыва, он нежно коснулся чиминовой щеки пальцами, смаргивая подступающие слёзы. Тот не проснулся. Когда он прилетит в Рим, вспоминая, что они больше никогда не встретятся, нужно будет навернуть несколько бутылок местного алкоголя. Или подцепить кого-нибудь, забывая эти прикосновения. А желательно — всё вместе. Никого ещё он не подпускал так близко, как Чимина. Хотя, он и его не подпускал — Пак сам пробился. Сквозь толстые стены цинизма и мерзкого характера, эгоизма и грубости, как тараном. Разгадал его всего, будь проклята его мамочка-психолог, и рассмотрел за всем этим всё, что он прятал. Тщательно. Всю жизнь. Всю грёбанную сотню лет и даже больше. Он убивал людей по собственным ошибкам, ему было страшно, но он не подавал виду. Делал вид, что так и надо. И так всегда. Иногда он думал о том, что все эти грехи слишком тяжелы, чтобы ему было позволено их нести. Чтобы он позволил их себе нести. Потому что за всё придётся платить. Иногда он хотел умереть, и всё же даже при этом боялся смерти больше всего на свете. Встретимся в аду, да? Он даже не мог взять ответственность за все свои поступки, в то время как Чимин брал ответственность за всё, что даже его не касалось. Юнги слабый и защищающийся. Чимин прямой и идущий напролом. Разные. Абсолютно разные. Навряд ли Пак боялся смерти. А если и боялся чего-то, то наверняка смог бы это без проблем признать, как и все люди, в отличии от него. Юнги сам повесил на себя метку «ненормальный», и сам же закрыл себя от этого мира, при этом стараясь познавать его с других сторон, что совсем отдалило его от большей части человечества. Капризная оболочка и неполная картина мира требовала исполнения каждой прихоти. И Юнги выполнял, собственные потребности. Заменял все проблески человеческих эмоций на что-то более весёлое и безболезненное. Потрахаться — да пожалуйста, с таким-то личиком и ловким языком — хоть парень, хоть девушка. Напиться до беспамятства — без проблем, радуясь каждый раз, что вампиры не только могут пьянеть, да и ещё и делают это без похмелья. Намджун почти сразу же раскусил его, но держал свои домыслы при себе и почти не использовал их. Однако он был первым его другом среди всех людей, которые его окружали. Хосок был совсем не похож ни на Намджуна, ни на него. Открытый, общительный, сделавший своим смыслом жизни спасение людей. Поначалу их сплотила любовь к авантюрам, но а потом тот тоже начал заглядывать ему в душу, и не только при помощи магических штучек. Рассмотрел во всех его озорных, цепких и апатичных взглядах слишком чувствительное к свету хрупкое пространство, спрятанное за односторонним стеклом. Как охотник, у того сразу же проснулся инстинкт защитника. Но Юнги не нужна защита. Он всегда и сам справлялся. Он всегда был одинок, и одиночество это и было его защитным барьером. Если он позволит Чимину поселиться в своём сердце насовсем, то этот барьер разрушится. Если он позволит разбить себе сердце — он его не соберёт. Юнги встал, вытирая рукавом толстовки подсохшие дорожки слёз. Нужно поторопиться, если он хочет успеть на рейс, да и Пак в любую минуту грозится проснуться. Если он после его ухода решит быть с той девушкой — то так будет правильнее. Главное, что Юнги этого не увидит.

***

Чимин просыпается на рассвете от слепящих лучей солнца, пробившихся сквозь открытое окно и незадёрнутые шторы. Ему бы ещё спать да спать, но в голову медленно доходят вчерашние события, когда он осознаёт, что один. Рядом никто не дышит, не приминает простыни, зарываясь в одеяло. Почему-то ему казалось, что если Юнги всё-таки передумал насчёт всего, то он должен остаться с ним до утра. Хотя бы до утра. Он сглатывает горькую слюну вместе с болезненным комком в горле, переворачиваясь на спину. Ну, вот, обнадёжил сам себя. Согласился на первый и последний их секс, даже не догадываясь об этом. Конечно же, догадаться можно было. Но он не хотел. Или догадался, но всё равно тешил внутри себя небольшую надежду, что Мин изменит своё решение. Спать больше не хочется. Несмотря на раннее время, он поднимается с кровати, натягивая бельё с домашними штанами, чтобы обойти все комнаты. Не знает, зачем: то ли чтобы разобраться с чувствами, которые сейчас бурлят, как горячие источники, то ли чтобы найти кого-то. Пусто. Везде пусто. В комнатах. В доме. В нём. Всё это похоже на один из его постыдных снов, где всё вроде бы пыщет надеждой. А теперь вот он проснулся, пытаясь отыскать следы этого сна в реальности, но безнадёжно. Ни Юнги. Ни его вещей. Ни надежды. Хочется метаться и кричать, позвонить Намджуну или Хосоку, чтобы расспросить, но его останавливает то, что он знает, что это бесполезно. Если Мин решил — то он наверняка уже летит в другую страну, стирая его из воспоминаний. А что делать ему? Сказал, что не собирается делать смыслом жизни, а теперь убивается, понимая, что навряд ли такая возможность будет. Понимает, как это губительно. Ему хочется корить всех. Юнги — за трусость. Себя — за доверчивость. Намджуна — за то, что позволил им сойтись. И даже тот чёртов пролитый клубничный коктейль за то, что посмел пролиться. И этот минов мерзкий характер, который заставил отплатить тем, что вылил его остатки на Чимина. И того директора, который попался им на пути и принял на себя горячий кофе, и заставил их отсиживать вместе наказание. И свою несдержанность в том, что не позволил себе пройти мимо задиристого Юнги, поддаваясь на его провокации. Несдержанный. Вспыльчивый идиот, который не думает о последствиях и рвётся в бой, стоит кому надавить чуть сильнее, чем он обычно терпит. Если бы он только послушал Намджуна и проигнорировал его, то ничего этого бы не было. Никогда. А, чёрт! Да какая вообще разница, что случилось бы, если бы он поступил в прошлом как-то по-другому. Это уже случилось. Он влюблён по-уши в трусливого придурка, а этот придурок от него сбежал, прихватив с собой и нехилый такой кусок его души. Оставил с разбитым сердцем. А что Чимину теперь делать? Тоже убежать в другую страну? Он со всей силы ударил стену в гостиной, сдирая костяшки до крови, а потом плюхнулся на близ стоящее кресло. Его взгляд наткнулся на лежащий на столе альбом с потрёпанной обложкой. На обложке нарисовано множество закорючек и линий, и всё это образовывало красивое дерево. Тэхён сказал посмотреть, когда время будет. Иногда Ким показывал ему свои рисунки, но последнее время он о них даже говорил мало. К примеру, как-то было нарисовано зелёное дерево и девушка с рыжими волосами, когда это видение было связано с Чимином. Через пару дней рыжая девушка из их класса призналась ему в любви у того самого школьного дуба. Это было неожиданно и грустно, потому что ему пришлось ей отказать. Он потянулся, чтобы поднять его со стола, открывая на середине и пролистывая ближе к концу. Ничего особо интересного, в последнее время Тэхён как помешался на Чонгуке, а поэтому и его видения в большей степени были связаны именно с ним. Большие глаза-звёзды Чонгука близи, захватывая с собой в верхней стороне тёмную чёлку. Чонгук по пояс, смотрящий на голубое небо, слегка прикрыв глаза в спортивной форме и где-то на школьном поле. Чонгук на фоне ночного неба и неоновой вывески кинотеатра, разговаривающий с Юнги в красной куртке. Чимин всмотрелся в черты последнего: умиротворённые. Мягко, но достаточно чётко прорисованные пастелью линии. У Тэхёна было время натренировать руку на рисование. Дальше Чонгука стало совсем много, но иногда он чередовался с чем-то ещё. Чонгук, разговаривающий с друзьями на перемене. Чонгук, спешащий домой. Чонгук за партой на уроке, подперевший щёку ладонью и задумчиво глядящий в окно. Чимину уже казалось, что большинство из этого не видения, а уже прерогатива Тэхёна. Создавалось впечатление, что художник, который вёл до этого довольно обычный (ну, может и не очень) альбом занялся сталкерством и помешался на одном парне. Чонгук на фоне ночного леса и костра. Чонгук в палатке. Заброшенная больница, в которую они ходили с Юнги, а потом и эти двое к ним присоединились. Старое двухэтажное здание, заросшее со всех сторон колючими кустарниками и не менее колючая железная решётка, огораживающая всё здание по периметру. Страницей ранее, которую Чимин пропустил, было нарисовано такое же здание, только без грязных стен и заколоченных досками окон. Точно такая же решётка, только без пробоин и совсем не такая грязная, будто её вместе со зданием содержат в чистоте или только недавно поставили. Аккуратная лужайка противопоставлена заросшей тёмными кустарниками местности. Стены не обвивают плющ, держа всё в строгости. Чимин несколько раз пролистнул с одной страницы на другую. Одно и то же место, только в разное время. Значит, Тэхён заранее знал, куда отправляется, и ему не только местные духи помогали. Удивительно, как у того хватило терпения рисовать одинаковые по основе рисунки — Ким же ненавидит перерисовывать что-то по два раза. Пак продолжил исследовать альбом. Перелистнув Чонгука, бегущего на стадионе, и Чонгука, стоящего у доски со слегка глуповатым выражением лица, он остановился на следующем. Тэхён никогда не заносил себя в свои альбомы, и именно это заставило Чимина задержать взгляд на этом рисунке. Ким стоял напротив Чонгука, прикрыв глаза. Работа была нарисована в профиль, но можно было без труда заметить восторг в глазах Чона и лёгкую улыбку на губах Кима. Повсюду, хотя они и находились в классном кабинете, летали снежные хлопья. Вчера вечером Тэхён приходил для того, чтобы отдать альбом и сказать, что рассказал Чонгуку о своей силе. Чимин не то что бы был против. Чонгук нравился ему. Пак немного задержался перед тем, как перевернуть на следующую страницу. Оставалось всего две до того, как он увидит кофейного оттенка обложку. Он сделал небольшой вдох, переворачивая. На предпоследней странице были нарисованы они с Юнги. Точно так же, как и на прошлом рисунке Чон с Кимом, они были нарисованы в профиль и с такого же ракурса. Только обстановка вокруг и выражения лиц отличались. Чимин стоял напротив своей собственной двери, а напротив него, в дверях находился Мин. Слегка нервные кончики губ старшего и напряжённая самодовольная улыбка, натянутая скорее для вида, на которую Чимин, как ребёнок, повёлся. Внимательные глаза на собственном изображении. Тот Чимин смотрел, всматривался, но не видел. Или видел, но не хотел признавать, что это действительно единственный исход. Вчерашняя сцена была запечатлена мастерской и умелой рукой, будто тот надел мантию-невидимку и, ту минуту, которую они так стояли, зарисовывал их на бумаге. Тэхён знал, что всё это произойдёт. На следующей странице нарисовано, как Юнги покидает его. Тёмная ночь, обволакивающая его собственную комнату, сам Чимин лежит на кровати. Спит. И Паку хочется заорать на это изображение, разбудить себя, чтобы схватил Мина за безразмерную толстовку и притянул обратно. Чтобы тот точно опоздал на свой самолёт, или что там у него ещё. Хочется, пока он не понимает, что бесполезно. И не просто потому, что этот момент уже упущен, а изображение перед ним — просто кусок бумаги. А потому, что он осознаёт, что не сможет силой удержать Юнги, как бы он ни старался. Потому что он уже решил. Решил бросить его. И бросить не потому, что всё, что они оба чувствуют — не взаимно. Как раз таки наоборот. Чимину всегда казалось, что всего можно добиться, идя напролом. Что всё сложится именно так, как должно, если он будет к этому стремиться — нужно только подождать. Перетерпеть, но перетерпеть так, чтобы продолжать радоваться жизни, не зацикливаться на этом. Если ты что-то хочешь — бери. Добейся. Не идёт само тебе в руки — бери сам. Так было с его характером, когда он учился контролировать себя. Так было со всеобщим расположением. Так было с оценками. Так было со всем, пока не пришёл противоречивый Мин Юнги, а потом бросил. Оставил одного со своими мыслями. И тогда Чимин впервые понял: он не может делать всё это один, когда в чувстве замешаны двое. Он может подталкивать, идти вперёд и напрямик. Идти на встречу. Но он не может заставить делать это Юнги. Да даже не в этом дело. Дело в том, что Мин боится чувствовать. Эти чувства, которые подразумевают подобную слабость, перенесены далеко в коробочку с надписью «запретное». А Чимин заставил их вывалить через край и крышку этой запретной зоны. Чимин спугнул его, и теперь сам в этом виноват. Теперь, всё это, получается, закончилось?