На острие ножа

Перелёт из Сеула в Рим проходит спокойно, без всяких происшествий и совершенно бездарно. Все двенадцать часов Юнги чувствует себя так, словно его внутренности придавили чем-то тяжёлым — оставили там, в Сеуле, а его самого посадили на самолёт и отправили в другую страну. Так и было. С тем только различием, что он сам это с собой сделал. Но это ничего, скоро это пройдёт. За эти пару лет, проведённые с Намджуном, он отвык от распутной жизни одиночки, бросил курить и перешёл с алкоголя на сладкие напитки, чтобы заглушить чувство голода, почти не затихающее в груди каждого вампира, который себя ограничивает. Снова придётся привыкать к прежней жизни. Наверное, поэтому он и последовал за Кимом, даже согласившись на то шуточное предложение пойти в школу как ученик. А Пак ведь опять попал в самую точку — он не хотел быть один. Не хотел больше, хотя и сам тогда ни за что бы не признался. Но сейчас придётся потерпеть какое-то время. Хотя бы пока Хосок не обучит Тэхёна достаточно для того, чтобы тот мог продолжать сам, а потом Юнги подобьётся ему под бок, когда Чон снова вернётся к работе. Быть рядом с охотником не так уж и плохо, тем более что Хосок сочтёт такое сотрудничество крайне полезным и быстро найдёт Мину применение. Вчера вечером Намджун рассказал ему, что обратил Сокджина. Вот же упёртый баран — Сокджин. Сколько его не отговаривали, всё равно настоял на своём. Даже Намджун сдался. Видите ли — никогда не хочет расставаться со своей любовью. Да как будто Намджуну нужна эта вечная любовь ценой жизни своего парня, который наверняка прямо сейчас страдает от ломки, превращаясь в такой же ходячий труп, как они. Скоро тот побледнеет, глаза нальются кровью и будут прорезаться острые клыки. Новоиспечённым вампирам приходится хуже всего. Жажда крови тогда зашкаливает, и остановить её почти невозможно — крови нужно больше, чем для бывалых, привыкших терпеть голод. В городе первое, что он делает, это не идёт снимать комнату в отеле, — нет, — он идёт в ближайший клуб. Напиться до беспамятства, забыться — вот что ему сейчас нужно. Всё остальное пройдёт со временем. Все эти раздражающие чувства вроде тяжести в груди и горького комка в горле, от которого хочется разрыдаться и разодрать себе глотку ногтями. Вытащить его из себя, чтобы ничего не чувствовать, а потом и растоптать, как и собственные чувства и мольбы внутреннего голоса остаться. Но ничего не проходит. Ни через день. Ни через неделю. Ни через месяц. Ни через полгода. Мин Юнги здесь — путешествует по миру вместе с вернувшимся Хосоком. Его душа там — в Сеуле, с Чимином. И от этого разрыва ему хочется уже придушить себя самому. Знакомство длиною в месяц — яркое и быстротечное, расставание — болезненное и удушающее. Ему кажется, что он и сам задохнётся во всех этих городах и странах, в которых ему нечем дышать. Городов много — людей много, нужного — нет. Потому что для дыхания ему теперь нужен Чимин, который стал для него личным кислородом, даже не спросив разрешения. Не то что бы он не предвидел такого развития событий — скорее даже, наоборот, опасался — надеялся, что его обойдёт стороной. Он достаточно много наблюдал за разными людьми, чтобы понимать, что подобные чувства когда-нибудь могут коснуться и его. И достаточно эффективно избегал их, гонимый собственным предостережением и привычкой бегать. А Пак, блять, разрушил всю его систему безопасности, вклинился под рёбра да так и остался там упрекающим и болезненным напоминанием, от чего он убежал. Почему опять поступил, как трус. Потому что бегать для него уже вошло в привычку. От всего. От чувств, обязанностей, собственных мыслей, боли и связей. Он боялся предательства и смерти больше всего на свете, но при этом со своей стороны так часто разбрасывался этим, что и не сосчитать. Просто делал это раньше, чем это могло произойти с ним. Так он себе объяснялся. Это он впарывал себе в сознание, как швейная машинка нитки в ткань. Накрепко, так, что распутать потом очень-и-очень сложно — почти невозможно. Только вот, больше это не помогало ему бежать от собственных мыслей и чувств. Чимин распорол все его узелки, и ему больше нечем защищаться от этого мира. Остался только острый язык и мерзкий характер, который отпугивал от него потенциальных приятелей и так и манил к себе недоброжелателей. Но это тоже ничего. Можно даже считать за плюс. Он может избавиться от ублюдков и хорошенько повеселиться, пока дерётся с кем-нибудь из них в рукопашную, бегая от того по барной стойке и громко хохоча то ли от адреналина, то ли от седьмого стакана мартини и бутылки пива в желудке. А если не справится — Хосок разберётся. Покачает головой неодобрительно, сложит руки на груди недовольно — но после пристрелит или уложит на лопатки где-то сзади. И не оттого, что Юнги опять ввязался в перебранку или же сам её создал — потому что Мин не получает от них совсем никакого удовольствия, какого получал раньше. А делает это скорее чтобы отвлечься от собственных мыслей. Убежать. Опять. Потому что очередная девушка или парень в миновой постели, пока Чон собирает улики для охоты — не приносят совсем никакого удовольствия. Ведь если бы всё было так — если бы Хосок видел, что Юнги просто веселится, — то просто посмеялся бы и пожелал хорошо развлечься, или попытался бы напроситься третьим. Но если такой настрой и был, то быстро спал. Потому что Хосок, сука, ведьмак — и ему не надо раскладывать карты Таро, чтобы понять, что к чему. — Ты убиваешь себя, — грустно и одновременно недовольно сказал он. — Что за бредятина, — дёрнул плечом и поморщился на это заявление пахнущий алкоголем и сигаретами Юнги, кидая вусмерть замызганную куртку на диван, а под ней более аккуратно снимая кофту с разными рукавами и боками. — Я вампир. Я смогу стать самоубийцей только тогда, когда самолично вгоню себе осиновый кол в сердце. — Убивать можно не только физически, — поморщился на это заявление Чон, выхватывая у него из рук эту странную пародию на кофту. Слегка выцветшую, которую ведьмак помнил ещё с самого дня его воссоединения с Юнги. Мин иногда, в периоды особых приступов одиночества или чего-то ещё, когда что-то в глотке грызло совсем уж сильно, натягивал эту кофту, будто она его успокаивала. Или иногда засыпал с ней в обнимку. Хосок бы сказал, что это была довольно милая картина, если бы от того не разило запахами ночного клуба — алкоголем и перегаром, то есть, а иногда — и блевотиной или кровью. То ли старшего успокаивал запах, что уже навряд ли, потому что время и потрёпанность этой части гардероба могла оставить только запах освежителя белья или той же охоты — Юнги почти никогда не брал её с собой в клубы, а охота иногда могла начаться и в самый неожиданный момент. Она вся пропиталась запахом крови. Как миновой, так и различных монстров. — Ты вот, например, убиваешь себя изнутри. И я вовсе не про воспаление лёгких говорю... Когда ты уже выкинешь эту тряпку, на ней же пятна крови? — Нет! — Юнги оступился, осознавая, что отреагировал слишком резко. Он забрал её у него из рук. — Её просто нужно постирать, и всё. Он знал, что это никак не сопутствовало его решению забыть о Паке, но поделать с этим ничего не мог. Несколько раз она почти оказывалась в мусоропроводе — и эти же несколько раз её не доносили до него, останавливаясь на полпути или уже у самой мусорки. А потом она была снова возвращена в сумку к остальным вещам — в самую глубь, чтобы попытаться забыть о ней, но всё равно его руки сами находили её — как по мышечной памяти, — в нужные моменты. Эта некогда довольно новая кофта перетерпела такие испытания, что некоторым людям даже и не снились. Как она вообще дожила до этого момента с его-то образом жизни — настоящее чудо. И наказание, потому что она напоминала о её хозяине. Хосок, прознавший о настоящей истории довольно легко — при первом же прикосновении к мягкой ткани, не понимал, зачем ему мучить себя. Зачем напоминать себе о том, что ты всеми силами постарался оставить в прошлом. Юнги тоже не понимал. Его. Себя. Ничего. Он почти не разговаривал ни с Намджуном, ни с Сокджином. Именно по причине того, что они находились далеко и наверняка всё ещё общаются с Тэхёном и Чимином. Ну, и просто не хотелось. Иногда ему казалось, что он бы и с Хосоком перестал разговаривать, если бы не жил с ним в одной комнате, не снимал бы одни номера в отелях. Юнги прекрасный актёр, хотя и не умеет (но пытается) контролировать свои чувства, которые при нужном напоре могут рвануть на волю бесконечной болью и тревогой, — но те, кто хорошо его знают, видят. А в это «хорошо знают» входят из его круга общения только Хосок и Намджун. Ну, и Сокджин, проницательный, блять, слишком. Намджун не мог себе какую-нибудь поглупее пассию выбрать? Не такую мозговитую. А то слишком уж много с ним проблем. — Не хочешь поговорить? — всё-таки спрашивает его Намджун в один из тех редких звонков, где Юнги отвечает неохотно, коротко и неодносложно. Мин в это время смешивает себе в стакане коньяк вместе с виски, чтобы потом запить это кровью, и подпирает телефон к уху плечом, опасаясь заляпать гаджет. — Не-а, а что? — почти что весело тянет Юнги, разбалтывая получившийся напиток и ухмыляясь себе на уме уголком губ. — Ну, знаешь, в последнее время ты совсем редко звонишь, да и говоришь совсем неохотно, — осторожно изъяснялся в трубке Ким, явно понимая, что именно происходит с Мином последние месяцы. — Может, ты всё-таки вернёшься? Тебе ведь совсем херово, Юнги... Знаешь, а ведь он до сих пор ни с кем не встречается, Чимин... Его слова оборвались где-то на полуслове, и Юнги был бы не против, если бы он захлебнулся в этой его ядрёной смеси коньяка и виски вместе с безжалостно скинутым с плеча в бокал телефоном. Вот же... Был же молчаливый уговор: не говорить с ним о Паке. Даже не упоминать его имени. Как он вообще сможет его забыть, если везде выскакивает его имя, а это наводит на мысли о нём, а следовательно, он всё время о нём думает. Он уставился в стену непроницаемым взглядом, так и замирая над своим пойлом и утопленным в нём мобильником. Потому что никто не упоминал даже имени Чимина за последние полгода, не считая этого недоразговора с Намджуном. Он сам о нём думал. Потому что он сам о нём думал, и если бы хоть кто-то из этих нескончаемых монстров — будь проклята эта хосокова охота, в которую тот его втянул — упомянул бы даже вскользь это имя, то он бы ни секунды не раздумывая взял бы предмет потяжелее и раздробил бы ему череп. Так, чтобы он вмялся внутрь. Так, чтобы этот ублюдок, посмевший напомнить ему о том, что он уже полгода отчаянно пытается забыть, больше ни за что не встал и даже не шевелил конечностями, пытаясь вдохнуть воздух, как рыба. Так иногда бывало. К примеру, если распороть глотку так, что хлынет кровь — то тварь — будь то человек или чудовище — будет ещё шевелить ртом и губами следующие пару минут, пытаясь вдохнуть воздух. И это отвратное зрелище, если честно. И не менее приятное на слух — этот звук отчаянного, хриплого задушенного дыхания с перерезанной глоткой впервые его услышавшим ещё долго слышится в батарейных трубах и шлёпанье по лужам — с похожим звуком кровь выливается из перерезанного горла. — Кто звонил? — спросил развалившийся на диване Хосок, не переставая переключать пультом каналы и краем глаза поглядывая на плавающий в стакане минов мобильник. — Намджун. — И что хотел? — Поговорить. — И ты поговорил? — Чон слегка наклонил голову, подложенную на закинутую руку. Каналы всё ещё переключались, но скорее для вида, потому что парень не смотрел на экран. — Нет. Я не хочу с ним говорить. — А со мной хочешь? — Нет. — Да брось, хён, — в его повседневном голосе, кажется, послышался тяжёлый вздох и утешение. — Тебе ведь самому станет легче, если выговоришься. Юнги тяжело вздохнул и опустил голову, облокотившись ладонями на стойку в одном из их отелей. Он сдался, вяло подплетаясь к рассевшемуся на крае дивана Чону. Плюхнулся на диван и завалился к тому головой на колени, позволяя зарыться тонкими пальцами у себя в волосах. «Только сейчас». «Это просто минутная слабость». — Ты жалеешь о своём решении? — спросил Хосок, приятно прилегая прохладной ладонью к его лбу. — Да. Наверное. Я не знаю, — Юнги закрыл ладонями лицо, чтобы не показывать свою слабость. Слишком уж много всего было у него на отрешённом от мира лице и потерянных глазах. Он сел, но потом снова прислонился обратно к парню, прижимаясь куда-то сбоку и пряча лицо у того в рубашке. Ему это было нужно. — Я думал, что смогу с этим справиться, если уйду. — И как, справился? — усмехнулся Чон, прекрасно зная ответ. — Похоже, что нет, — потерянно вздохнул Юнги куда-то рядом со складками хосоковой рубашки. — И что теперь собираешься делать? — Понятия не имею. — Хах, ну конечно, — мягко усмехнулся Чон, перебирая сейчас уже чёрные миновы мягкие пряди. Тот даже перекрасился в другой цвет. — Впервые тебя так тянет к тому, что ты так сильно спешил оставить. Конечно же, ты в растерянности. — И что ты прикажешь теперь делать? — недовольно фыркнул Юнги. Ему даже не хватило сил на то, чтобы как следует возмутиться. — Я ничего не могу тебе приказать, — издал смешок Хосок, глядя на него слегка сверху, потому что находился немного выше на диванной подушке. — Только ты можешь решить, что делать дальше. Решишь вернуться — я поддержу. Останешься — я буду рядом, если понадобится. Юнги промолчал, не двигаясь. Вот же ирония — из-за собственных детских страхов он слепо никогда не замечал, насколько хорошие у него друзья. Бежать от всего хорошего, потонуть в плохом, чтобы никогда не испытывать боли — теперь кажется такой глупостью. Потому что именно это решение и завело его в такие пучины, где он от этой боли загибается. — Думаешь, это не сделает всё ещё хуже? — спросил Юнги, нечитаемым взглядом уставившись куда-то в стену-потолок, пытаясь не дать проскользнуть себе в голос закрадывающейся надежде. — Куда уж ещё хуже? — Чон усмехнулся. — Думаешь, мне приятно видеть, как ты собственноручно загоняешь себя в угол? Я знаю, что ты будешь хвататься за жизнь в любой даже самой отчаянной ситуации, но не знаю, нужна ли тебе такая жизнь. По крайней мере, теперь. Этот образ жизни уже перестал быть твоим укрытием. Он устарел для тебя, хён, и я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь вернуться к прежней жизни и понятиям. — Вот тогда и совершу самоубийство, чтобы ты не умничал, — фыркнул Юнги, упрямо кривя губы. Он сел прямо, но не отодвинулся, продолжая ловить от тела парня хоть какое-то человеческое тепло. Так было спокойнее. Так эта боль в груди немного утихала, отходила на второй план. Но с одноразовыми пассиями, которых он приводил сюда, не выходило так действенно. Это было не то. Они были не такими. Слишком... чужими. — Ты этого не сделаешь, — Хосок улыбнулся, насмешливо сводя брови и глядя на него. — С чего это ты взял? — Мин недовольно повернулся, хмурясь. — Потому что это не в твоём характере, — ответил младший, продолжая будто насмехаться над ним, потому что видел насквозь. — Ты слишком любишь жизнь, и будешь продолжать из-за этого даже эту жалкую пародию. А ещё ты точно не составишь такого удовольствия своим недоброжелателям. Тот самый вампир Мин Юнги, который подгадил многим просто из-за собственного любопытства и безбашенности, покончил жизнь, как слабый самоубийца. Просто подумай, как жалко это будет звучать! — Ладно, — Юнги фыркнул, поджимая себе к груди одно колено. — Ну и что ты предлагаешь? — Посмотри в ноутбуке, — Хосок кивнул на сложенный в углу кофейного столика серебристый ноутбук. — Я с прошлого раза ничего далеко не убирал, поэтому найдёшь всё в первой же папке с делами. Там написано что-то про вампира в Сеуле. Она единственная, поэтому ничего сложного. Юнги озадаченно подполз к ноутбуку, свешивая с дивана ноги и раскрывая его. Несмотря на страдания, терзавшие его, в его голову закралась самая чуточка надежды, а значит, и для любопытства там тоже найдётся место. Через минуту щёлканья мышкой, он приподнял брови, многозначительно поглядев на Чона. — «Тот кровосос, который подставил Юнги-хёна (не забыть убрать подальше, чтобы он не увидел)», — процитировал он название одной из папок. Серьёзно? При всей его силе, Чон так и остался тем прямолинейным придурком, каким был, когда Мин его только встретил. Больше всего говорило об этом именно то, что, несмотря на собственный совет или напоминание, тот так и не убрал эту папку подальше, оставляя едва ли не на самом видном месте. — Ты не дочитал, — возмутился младший. — Ну да, — Юнги повернулся обратно, закатывая глаза и кривя губы от собственного саркастичного тона. — Тут ещё подписано: «в Сеуле». Ну и что ты хочешь этим сказать? — А то, что я почти выследил этого вампира, — Хосок сел рядом с ним, шаря по просторам той самой папки и показывая ему какую-то карту с красной точкой. — Не спрашивай, как. Это было не так-то просто, но я вышел на его след. Изначально я просто хотел прибить его, чтобы не разгуливал на свободе, но теперь, это может помочь тебе... Хотя я и уверен, что Чимин простит тебя, если ты просто вернёшься к нему, но ты ведь хочешь... — Извиниться? — договорил Юнги, тяжёлым взглядом сверля монитор ноутбука. Кажется, это всё выглядело не так уж и плохо. По крайней мере, казалось не таким уж и пропащим. В отличии от Чона, он сомневался, что за то, что он сделал, его вообще можно было простить. Именно из-за собственных чувств он не мог просто так заявиться и сказать «я передумал», как делал это всегда, а потом не ожидать, что его вышвырнут за дверь, приказывая никогда не возвращаться. И тогда остатки его души, которые сейчас медленно разваливаются и варятся в котле его собственных решений, совершенно исчезнут, и даже это жалкое подобие жизни не сможет спасти его. Тем не менее, он собирался рискнуть тем единственным, чем он никогда ещё не рисковал. И в конце его ждёт либо свет в конце туннеля, либо обрыв, в который он окончательно свалится. И выбраться или балансировать на краю, как раньше, он уже не сможет.

***

Чимин устаёт думать обо всём примерно на вторую неделю. Столкнуться с ситуацией, когда ты ничего не можешь сделать — самое ужасное, что может только быть в жизни того, кто не привык просто сидеть и смотреть, как всё рушится. Если он ничего не может сделать — сосредоточит внимание на чём-нибудь другом. Так и происходит всё следующее время. Он заканчивает этот несчастный последний год и вместе с Тэхёном поступает в одну и ту же академию искусств, только на разные факультеты. Находит себе новых друзей, и остаётся снимать квартиру один, когда Тэхён, смущённо топчась у двери, сообщает ему, что переезжает к Чонгуку, но будет его часто навещать (тоже ему, будто он тяжелобольной, а не просто остаётся жить один). Не то чтобы ему особо сложно, просто он привык делить её с кем-то — с матерью, с Тэхёном. А теперь вот, некогда уютные стены квартиры немного давят на него, когда он слишком долго в них находится. Сокджин теперь тоже вампир, как и Намджун. И безумно рад этому, даже несмотря на все трудности, которые ему пришлось преодолеть при обращении. Чимин думал об этом. Он спрашивал Намджуна: так, чисто теоретически, сможет ли он стать вампиром? Оказалось, что нет. Эта оборотничья кровь от его нерадивого папаши, что течёт в его жилах, не даст превратиться в его естественного — хотя и только наполовину — врага. Что ж, наверное, этого следовало ожидать. Влюбляться в бессмертного вампира было глупо, но непредвиденно. Особенно когда тот сбежал, оставив его одного вместе со своими ненужными чувствами. Он пытался ходить на свидания. После третьего неудачного он извинился перед понимающей Пуонг и они разбежались, так и не успев завязать хоть что-то, помимо небольшой дружбы. С остальными девушками тоже не складывалось — было что-то не то. Парни тоже спустя несколько неудачных попыток отсекались. Осталось только завести собаку. А лучше ещё и восемь кошек, чтобы совсем не чувствовать себя одиноким и брошенным. А если он подберёт их с улицы — то тогда вообще будет среди своих и понимающих. Днём он гуляет среди друзей, всё так же тесно общается с Тэхёном и подбившимся в их компанию Чонгуком, забывает о своих проблемах и ведёт довольно завидную студенческую жизнь. А вечером, если никуда не идёт, отдыхает и пытается отвлечь себя каким-нибудь фильмом на ноутбуке. И вроде бы всё хорошо — только иногда его взгляд задерживается на одном месте, где завораживающе падают осенние листья — только он смотрит не на них, а сквозь, — а потом что-то на душе начинает скребстись с новой силой и становится так тоскливо. Намджун бросил карьеру учителя через какое-то время, но остался в Сеуле. Они с Сокджином теперь живут вместе. Сокджин перевёлся в настоящую поликлинику, но сейчас всё подумывает её бросить, потому что через сколько лет его коллеги обнаружат, что он не стареет, а из запасов крови периодически пропадают целые пачки донорской крови. Тэхён до сих пор осваивал колдовские науки с помощью оставленных Хосоком рекомендаций. Часто показывал свои успехи Чимину, но ещё чаще — Чонгуку, с которым теперь жил под одной крышей. Не так давно он познакомил его со своими родителями, и без проблем завоевал их расположение. Родители Кима довольно легко приняли ориентацию сына, да и вообще были хорошими людьми. В один из вечеров, когда он никуда не собирался идти и вообще планировал провести его в компании с телевизором, в дверь раздаётся звонок. Выпутываясь из одеяла и откладывая упаковку чипсов на стол, Чимин скатывается с дивана, раздумывая, кого это нелёгкая принесла. Намджун с Сокджином в каком-то подобии отпуска уехали на пару дней к морю. Что там делать осенью — Чимин не знает. Но у них на это было своё мнение, которое он понять не в силах. Наверное, просто романтика у него хромает. Тэхён давно не заходил, пожалуй. Но сегодня он написал, что собирается съездить к родителям, и Чонгука берёт с собой. Через секунду ему хочется уронить на пол что-нибудь тяжёлое. Но, как назло, упаковка чипсов и даже телефон остались валяться в гостиной на мягком диване. Мин Юнги такой же, каким он выглядел, когда он видел его последний раз. Бледная кожа и небольшая синева под глазами, тонкие бледно-розовые покусанные губы и слегка нервный взгляд на красивом лице. Только волосы, разве что, теперь угольно-чёрные. Это всё похоже на один из тех реалистичных снов, где Мин говорит, что уходит от него, или о том, что возвращается. И он никогда не знал, что хуже: первое или последнее. Потому что пробуждение после таких снов всегда было особо тяжёлым и болезненным. В первом случае — потому что взъерошивало воспоминания, во втором — потому что давало ложную надежду. Разрывая затянувшееся молчание между ними, Юнги, словно доказывая, что он реальнее некуда, приложил к его груди какой-то мешочек, чтобы Чимин взял его. — Помнишь того вампира, который убил твоего одноклассника? — поспешно проговорил Мин, протискиваясь через него в дом и осматриваясь, но он будто просто пытался спрятать глаза. — Я прикончил его. В мешочке его клыки. Можешь оставить себе на память. Чимин чуть не уронил его, когда до него дошло. Он положил мешочек на стол, от греха подальше, а потом взглянул в минову спину. В руке тот держал что-то смутно знакомое. — И я вернул твою кофту, — продолжил старший, кидая её на стоящее недалеко кресло, пока проходил мимо. — Но это не значит, что я перестану её носить. Чимин молчал, не зная, что сказать. И это молчание явно напрягало вампира, потому что его голос невольно терял уверенность всё больше и больше. Но всеми силами пытался её удержать, а поэтому слегка подрагивал, разрывая тишину. Мин будто ожидал, что Чимин в любой момент его выгонит, и решил выговорить всё, что хотел, прежде чем это произойдёт. — Я договорился с Хосоком, он наложит на нас одно сложное проклятие и свяжет наши жизни. И ты не умрёшь и не постареешь, пока этого не сделаю я, или наоборот. Я хочу, чтобы ты раздражал меня своей рожей до самой смерти, а поэтому я даже готов не лезть на рожон в случае опасности. Молчание продолжилось, Чимин до сих пор не проговорил ни слова. В горле вертелось слишком много всего, что он хотел сказать, в их числе была злость, однако он отодвинул её на задворки и позволил пробиться туда ясному уму. Сердце билось так сильно, что ему казалось, он услышит, когда оно замолчит. Он раскрыл рот и тут же закрыл, оглядывая всё такую же тощую спину старшего. — Даже не посмотришь на меня? — как-то хрипло вырвалось у него вместе с проскользнувшей насмешкой. Мин замер, словно прислушиваясь к своим чувствам и понимая, что к чему, а потом нерешительно обернулся, заставив себя взглянуть Паку в глаза. Похоже, Чимин единственный, кто видел такой взгляд. Такой, где старший не контролировал ни мышцы лица, ни эмоций. Раскаяние. Казалось, что одно неправильное слово — и в этих блестящих миновых глазах что-то сломается. Юнги сейчас был уязвим, как никогда и ни перед кем. Поэтому вместо ответа Чимин просто притянул его к себе, обхватывая за пояс и позволяя себе насладиться этим знакомым запахом мяты и чего-то ванильного. Юнги нерешительно приобнял его за плечи, а потом облегчённо выдохнул куда-то в плечо, прижимаясь сильнее. Через минуту он, успокоившись и снова входя в прежнюю колею, шагнул вперёд, смещая их чуть в сторону и заставляя Пака споткнуться и повалиться задом на кресло. Юнги наклонился к нему, опираясь коленом о кресло и руками о подлокотники, чтобы накрыть его губы и долгим, смакующим движением мягко, но напористо двигая языками. Всё ещё не преодолевая этот трепет из-за того, что так долго был этого лишён по своей воле и, наверное, единственный раз выбрал правильное решение. Не пытаясь перехватить инициативу на этот раз. Просто пробуя на вкус, вспоминая, насладиться тем, что теперь это можно будет делать когда угодно, проверяя на реальность. — И ещё, — Мин оторвался, слегка упрямо и решительно смыкая губы, — я хочу заняться сексом в аудитории твоего университета. Чимин довольно усмехнулся, глядя ему в глаза. А потом схватил его за ткань футболки на груди и притянул обратно.