***
Когда Гермиона, после ужасного, разодравшего ей всю душу в клочья скандала с Люциусом, переместилась по каминной сети в Министерство магии, она почти не могла сдерживать слёз. Она хотела рвать и метать, она хотела выхватить из своего кармана палочку и начать бросаться проклятьями во всех встречающихся ей людей. Делать этого она, конечно, не стала. Она не настолько сошла с ума. Она просто была в ярости, она была взбешена! Как он мог так поступить с ней, как он мог… Гермиона задыхалась. Она шла по длинному, наводнённому служащими, холлу Министерства, попеременно здороваясь то с одним, то с другим, и отчаянно хватая между этими будничными приветствиями ртом воздух. — Миссис Малфой! — раздался позади неё чей-то голос, она обернулась, машинально натягивая на лицо улыбку и видя, как лавируя в потоке людей, к ней мчался молодой человек, которого она видела впервые. Оказавшись рядом с ней, он быстро представился, но она не поняла и не запомнила его имени, только кивнула. Он протянул ей руку, и она машинально её пожала; сообщил, что это именно он занимается здесь организацией благотворительного вечера, и она покорно последовала за ним. Они пересекли холл. Сели в лифт. Всё это время молодой человек говорил ей что-то, и она даже отвечала, вроде бы впопад. Перед глазами её тем временем проносилось искажённое от бешенства лицо Люциуса. Его выпученные глаза и растрепавшиеся волосы. В какой-то момент, там, в большом зале Малфой-мэнора, ей показалось, что он готов был ударить её. Если бы он сделал это — она бы его убила. Он, однако, поступил с ней куда более жестоко. Он растоптал её. Он свёл к нулю всю её жизнь. Все её достижения и заслуги. Вновь низвергнув до «героини войны». Презренного ярлыка, навешанного ей обществом, только за то, что она выжила. Годы, проведённые в подземельях Хогвартса, пронеслись перед её глазами, словно сон. Неужели она так ничему и не научилась там? Неужели всё это время она занималась самообманом, считая, что вопреки едким словам Снейпа, ей все же удалось в итоге чего-то добиться помимо вызубренной библиотеки… самой? Зал, куда её привел юноша, был прекрасен. Стены, банкетные столы, сцена, где они с Люциусом завтра должны были говорить помпезную речь… Все блестело от лоска и тысяч вложенных в оформление галлеонов. Все было готово. Люциус переживал зря. Молодой человек, заискивающе улыбаясь, поинтересовался у Гермионы, всё ли ей нравится. Он показывал ей окончательный вариант меню, планы рассадки гостей и ещё какие-то детали оформления зала и она только учтиво улыбалась в ответ и кивала, едва ли осознавая происходящее. Когда пытка эта, наконец, подошла к концу и несколько нервозный, возможно из-за её неоднозначного настроения, юноша предложил Гермионе проводить её до каминов, она только поблагодарила его за проделанную работу и сказала, что в Министерстве у неё были ещё и другие дела. Никаких других дел, здесь у неё, конечно, и в помине не было. Гермиона просто хотела остаться одна, что было весьма затруднительно сделать в столь наводнённом людьми месте, а потому она не нашла ничего лучше, как сесть в лифт и выйти из него на третьем уровне. Быстрым шагом, не вполне отдавая отчёт своим действиям, она направилась вглубь по коридору, минуя Отдел происшествий и катастроф. Сразу за ним, в самом дальнем и безлюдном конце, Гермиона остановилась напротив до боли знакомой двери. Двери, которую вот уже почти четыре года назад, она единственная открывала каждое утро на протяжении нескольких месяцев. Это была дверь в организованную специально для неё лабораторию, где она выполняла свой проект по невидимым зельям для Министерства, полностью оплаченный Люциусом, как выяснилось уже потом… Гермиона не знала, что находилось сейчас за этой дверью. Проект этот никому, в сущности, не нужный кроме неё, завершился тогда их с Люциусом свадьбой, после чего она здесь больше не появлялась, а потому, она без особой надежды схватилась за ручку двери, ожидая, что та, скорее всего, была заперта. К удивлению её, однако, дверь поддалась и отворилась, только петли скрипнули жалобно, после чего Гермиона шагнула в темноту. Вытащив из кармана палочку, она взмахнула ею, зажигая в стеклянном плафоне на потолке свет и обнаруживая к немалому своему изумлению, что всё здесь до самой последней, забытой ею на краю стола колбы, было на месте. Вот только слой скопившейся повсюду пыли, красноречиво указывал на то, что сюда не заходили вот уже три года. Ещё не веря своим глазам, она прикрыла за собой дверь и сделала несколько неуверенных шагов вдоль этих запылённых столов, заброшенный вид которых представлял собой зрелище отчего-то очень печальное. Прикоснувшись пальцем к поверхности одного из них, она оставила след, обнажая истинный, белый цвет его столешницы. В следующее мгновение Гермиона прижала руку к своему рту и взвыла, давая, наконец, волю столь невыносимо долго сдерживаемому ею разочарованию. Слёзы хлынули из её глаз неудержимым потоком, и она зарыдала в голос, уже не пытаясь остановить себя. Гермиона не знала, сколько она так проплакала. Одна. Стоя здесь, посреди этой заброшенной ею когда-то лаборатории. Лаборатории, олицетворившей для неё в своё время луч надежды, на светлое, самостоятельное будущее… Она так хотела тогда чтобы у неё всё получилось. Она так отчаянно хотела доказать всем и Снейпу в первую очередь, что она могла и без него. Она могла… Но ей не удалось и того. С самого начала всё было ложью. Она приехала сюда, в Лондон уже понимая, что впала в зависимость от другого мужчины. Что она уже неразрывно связана с ним и что вся её самостоятельность и самодостаточность только лишь иллюзия, в которую ей так отчаянно хотелось верить. Когда в глазах её не осталось слёз, а стоять на ногах уже не было сил, она оторвала от лица свои мокрые ладони и устало опустилась на слегка отодвинутый от письменного стола стул, который она тогда, три года назад, в спешке, очевидно, не задвинула до конца. Облако пыли тот час же взвилось вокруг неё, и Гермиона отчаянно чихнула. А затем ещё раз и ещё, пока ей не стало смешно. Смешно от того, какой жалкой она была. Гермиона была обессилена. Она была истощена. Знала она, однако, и то, что всё это не было концом света, что жизнь её продолжалась, и что она обязательно это переживёт… В конце концов, с тех пор, когда она впервые вошла в эту ещё совсем новую лабораторию, в её жизни случилось слишком много изменений, и теперь она была уже совсем не той растерянной и отчаянной девчонкой, не имевшей понятия, как дальше повернётся её жизнь. За её плечами теперь была уже как минимум одна книга по зельеварению, полностью написанная, вопреки всему, только её собственным умом, и уж этого-то у неё никто из них отобрать не мог… А кроме всего прочего у неё теперь была ещё и дочь, в сравнении со счастьем и спокойствием которой, собственные амбиции Гермионы были для неё ничем и ради Розы, она была способна задвинуть их в самый дальний угол своего сознания, став для Люциуса, наконец, примерной женой, как он того хотел… Глубоко вздохнув, Гермиона вновь оглядела лабораторию и осознала, что не испытывала к этому унылому заброшенному помещению уже ничего. Оно было для неё пустым, и она готова была оставить его навсегда. Придя к этой мысли и утвердившись в ней, Гермиона поднялась со стула, плотно задвинула его под письменный стол и, не желая задерживаться тут больше ни на минуту, вышла в коридор, потушив палочкой из-за плеча свет.***
Когда Гермиона вернулась домой, Люциуса там ещё не было. Мистер Бэгз сказал, что он всё ещё был на встрече со спонсором в Лондоне, а потому ей ничего больше не оставалось как ждать его возвращения, надеясь, что встреча эта завершится положительно и настроение его будет не таким отвратительным, каким оно было днём. Несмотря на тот, давшийся ей весьма нелегко, компромисс, к которому Гермиона пришла с самой собой относительно своих профессиональных устремлений, приключившаяся между ней и Люциусом ссора всё ещё не давала ей покоя. Гермиона понимала, что просто так забыть о случившемся им обоим будет нелегко: Люциус, очевидно, немало был рассержен на неё из-за Алонзо, а Гермиона, в свою очередь, страшно бесилась из-за этой его глупой ревности. Но что она могла сделать теперь, ради восстановления мира в её семье, кроме как принести ему свои извинения и уповать на то, что здравый смысл всё-таки возобладает в его раскалённом мозге над страстями? Когда Люциус вернулся домой, было уже довольно поздно. Гермиона поужинала одна и, покормив Розу, играла теперь вместе с ней в детской. Люциус зашёл в комнату как раз в самый разгар их кукольного чаепития: Гермиона сидела на четвереньках на полу рядом с дочерью напротив невысокого круглого столика, за которым на маленьких деревянных стульчиках сидела Мими и другие игрушки. Когда же открылась дверь и на пороге возникла его высокая фигура, Гермиона с волнением вскинула глаза. Люциус не сразу зашёл внутрь. На мгновение он застыл в дверном проёме, неотрывно глядя на неё, и она с достоинством выдержала этот его пристальный, прожигающий её насквозь взгляд. — Не хочешь… чаю? — спросила наконец Гермиона, приподняв дрожащей рукой со стола крошечную фарфоровую чашечку. Роза радостно схватила своими пухлыми ручками такой же маленький чайничек и принялась наливать Люциусу несуществующий чай. — С удовольствием, — губы его растянулась в напряжённой улыбке и, закрывая за собой дверь, он медленно подошёл к ним, тоже опускаясь на пол. — Папочка пришёл! — воскликнула Роза, бросившись в его объятия, и он прижал её к себе. — Ну, а где же наша проказница Мими? — обратился он к Розе. — Вот! — девочка неаккуратно схватила куклу за волосы, стаскивая её со стула, и вручила ему. В глазах у Гермионы защипало от этой в действительности благословенной для неё картины, и она не смогла сдержать улыбки. Как ей хотелось, чтобы они оба просто забыли о случившейся между ними ссоре. Как бы ей хотелось, чтобы этой дурацкой ссоры и вовсе не происходило… Быть может Люциус и сам уже пришёл к этой мысли? Быть может он не станет ничего говорить ей, и они оба просто притворяться, что ничего не было? Надежды её, однако, быстро развеялись, когда Люциус произнёс следующие слова: — Мими сегодня очень плохо себя вела, — красноречивый взгляд его скользнул по лицу Гермионы: — Как думаешь, Роза, нам следует её наказать? — Ах, может, хватит на сегодня уже наказаний, Люциус?! — в сердцах воскликнула Гермиона, понимая, что не могла сдерживать себя. — Муж Мими тоже был не очень-то сегодня мил. А она, ты же знаешь, терпеть не может их ссор! — В таком случае, ей не стоит их провоцировать, — губы его нервно дрогнули. — Может, мы не будем обсуждать это при Розе? — прошипела Гермиона, поднимаясь с пола и делая несколько беспокойных шагов по комнате. Молча, Люциус отдал куклу дочери и, погладив её по голове, тоже встал. Затем он позвал мистера Бэгза и когда домовик возник перед ним, он галантно отворил перед Гермионой дверь в граничившую с детской гостиную второго этажа. Вечер выдался тёмный. Небо плотно затянуло тучами, а потому в комнате сейчас царила мгла. — Ты хочешь, чтобы я извинилась перед тобой? — хмыкнула Гермиона, когда Люциус закрыл за собой дверь, и тьма поглотила их. — Что ж, я могу. Мне не составит труда. Я действительно, вероятно… переборщила с эмоциями в последнее время… Люциус сделал несколько шагов по комнате, разжигая палочкой в камине огонь, который тускло осветил гостиную, после чего, остановившись у него, он вновь обратил в сторону Гермионы свой немигающий взгляд. Она всё также стояла у двери. — Дело не в том, что ты показала мне лишнее, — с расстановкой произнёс он. — Дело в том, что ты вообще испытала те эмоции. В лице его, освещаемом лишь сполохами огня, было теперь что-то демоническое. — Но Люциус, — задохнулась Гермиона, беспомощно всплеснув руками. — Они… абсолютно безобидны, уверяю тебя! Я не чувствую к этому человеку, — шея её напряглась от того, как тяжело давались ей эти глупые оправдания, — абсолютно ничего, кроме… признательности, за то, что он повёл себя по отношению ко мне… Ну, не знаю… по-доброму? В комнате на мгновение воцарилось молчание, прерванное в конце концов очередным судорожным вздохом Гермионы. Дрожащей рукой она провела по своему покрывшемуся испариной лбу. — Ты моя жена, Гермиона, — улыбнувшись весьма холодной улыбкой, заметил Люциус. — И, формально… его непосредственный начальник. Как ещё он должен был отнестись к тебе? — Ах, Люциус! — Гермиона замотала головой. — За что ты так поступаешь со мной? Ты и сам знаешь, как последние годы ко мне… Как к нам с тобой относились люди! Я терпела презрение и насмешки со всех сторон. И теперь, когда появился хотя бы один человек, чьё отношение ко мне не испорчено предубеждениями, ты вдруг узрел в этом что-то предосудительное! О! Это такая глупая ревность, Люциус! Я же абсолютно чиста перед тобой! Не имея больше сил выносить его ледяной взгляд, и находя невыносимым тот факт, что он, очевидно, видел во всём только её вину, Гермиона зарыла своё лицо в ладони и опустилась в кресло у камина. Слёзы покатились из её глаз, и она всхлипнула, слыша, как он медленно подошёл к ней. В следующее мгновение рука его мягко легла ей на плечо и, вздрогнув, она вновь взглянула на него, возвышающегося теперь над ней. Лицо его было абсолютно непроницаемым. — Ну, всё, — прошептал он, касаясь пальцами её влажных щёк, стирая слезинки, задевая мизинцем нижнюю губу её приоткрытого рта. Крупный рубин в его перстне сверкнул в отсвете кровавым огнём. — Просто я слишком сильно люблю тебя и не могу позволить, чтобы в твоей голове зародилась хотя бы одна крошечная мысль о другом мужчине… — Ни одной мысли, — выдохнула она, глядя в его всё ещё холодные серые глаза, словно загипнотизированная. — Я люблю только тебя… Никто. Ни один другой мужчина не способен занять твоего места ни в моей голове, ни в моей душе, ни в моём теле… Сама мысль о другом — противна мне… На губах Люциуса промелькнула едва различимая удовлетворённая улыбка, и он, обхватив её лицо теперь обеими руками, стал гладить её по вискам, подбородку, лбу; запустил пальцы ей в волосы. Настойчивые прикосновения его были пронизаны страстью. Гермиона чувствовала волны поднимавшегося внутри него возбуждения и прикрыла глаза, поддаваясь им, полагая, что буря миновала… Люциус тем временем склонился над ней очень низко. Думая, что он собирается поцеловать её, Гермиона приподняла подбородок, но руки его, внезапно сдавили ей голову так сильно, что она только удивлённо распахнула глаза, в упор встретившись с его пожирающим её взглядом. — Но если, я еще хоть раз услышу от тебя восхищение другим мужчиной или почувствую твою заинтересованность в другом… — медленно с придыханием прошептал он, большой палец его левой руки поглаживал её губы. — Я убью вас всех. По телу Гермионы от этих слов, сказанных очень тихо, но очень вкрадчиво, прошла дрожь. — Поняла меня? — выдохнул он, и Гермионе ничего не осталось делать, как только кивнуть. Палец Люциуса тем временем, проник в её приоткрытый рот. Подушечка коснулась ровного ряда нижних зубов, языка и, уже понимая чего он хотел от неё, Гермиона втянула её глубже, обратив на Люциуса чувственный взгляд. Глаза его сейчас же подёрнулись поволокой, и в следующее мгновение, выдернув палец из её рта и выпрямившись в полный рост, он с силой прижал её голову к низу своего живота. Возбуждённая под тканью брюк плоть его, упёрлась Гермионе в лицо и она потёрлась о неё щекой, после чего принялась расстёгивать ширинку, оголяя его член и с жаром припадая к нему губами. Испустив стон удовольствия, Люциус запрокинул голову. Пальцы его массировали её затылок и путались в кудрях, пока она дарила ему свою покорность. Люциус дрожал. Он любил её. Страшно. Настолько, что способен был даже убить, и, пожалуй, впервые, это не показалось Гермионе шуткой… Нутро её, от осознания всей серьёзности этой мысли, будто бы похолодело; из глаз вновь засочились слёзы, которые текли у неё всё время, пока она методично совершала движения своим ртом, признавая тем самым очередной акт утверждения его власти над ней. Когда же он, наконец, кончил ей в рот, когда он без остатка излился в неё, она продолжила его ласкать, покрывая поцелуями низ его живота и боясь поднять на него своё заплаканное лицо, пока он сам не взял её настойчиво за подбородок и осмотрел, повернув к свету. Гермиона не сопротивлялась, она только робко отвела от него взгляд. — Пойдём, примем вместе ванну, — только и сказал он, мягко проведя ладонью по её взмокшему лбу. — Ты устала сегодня, я знаю… Из груди Гермионы вырвался невольный жалобный стон, похожий, пожалуй, больше на птичий. Она, однако, послушно поднялась со своего места и, позволив ему взять себя под руку, последовала за ним. Когда они уже были в ванной, Гермиона просто стояла там и смотрела на него, пока он разделся сам и раздел её, после чего оба они медленно погрузились в воду. По обыкновению, Гермиона легла на Люциуса сверху, обессилено положив голову ему на левое плечо и уткнувшись взглядом в его обезображенное оставшимися от чёрной метки шрамами предплечье. — Ты же понимаешь, что я не имел цели каким-либо образом обидеть тебя сегодня? — сказал наконец он, принимаясь обтирать губкой её шею и грудь. Ничего не ответив, Гермиона прикоснулась пальцами к его шрамам. Люциус невольно вздрогнул в первый момент, но отдёргивать руку не стал. — Если… — снова произнёс он. — Если ты хочешь сказать мне что-то… Я готов выслушать. — Да, — прерывисто вздохнула она, продолжая массировать его шрамы. — Я тут подумала: если ты меня убьёшь, Люциус, то тебя, ведь, обязательно посадят в Азкабан, и уже надолго… И, кто же тогда будет растить Розу?.. На мгновение в комнате повисло молчание, которое, однако, сейчас же, разорвал громкий, продолжительный смех Люциуса. Голова его запрокинулась назад, а тело, сотрясалось с такой силой, что вода вокруг пошла волнами, часть её выплеснулась на пол и, выпустив губку из рук, он сел, крепко прижав Гермиону к себе и целуя её в висок. — Ты права… Придётся, значит, придумать какой-то более изощрённый план, — сказал он, опаляя своим горячим дыханием ей ухо. — Не думай, что я не буду готова, — холодно произнесла она, обернувшись и посмотрев на него с вызовом. Губы его всё ещё были искривлены в весьма довольной усмешке. — Никогда, — прошептал он, горделиво приподняв подбородок и одаривая её восхищённым взглядом. Тыльной стороной руки он провёл по её щеке, убирая с её лица мокрый локон. — Ты ведь Малфой… Было бы глупо тебя недооценивать. Гермиона только опустила глаза. — Что-нибудь ещё? — вздохнув, спросил он. — А если бы ты в пылу ревности, ударил меня сегодня, — выдохнула наконец она, вновь поднимая на Люциуса свой уверенный взгляд. — То, клянусь Мерлином, в Азкабан посадили бы уже меня. — И именно поэтому, ты моя жена, Гермиона, — очень серьёзно произнёс он, меж бровей его при этом пролегла складка. Он больше не улыбался. — Ни одной другой женщине, я бы не позволил себя убить… — Но я бы не хотела, чтобы мы когда-нибудь проверили это, — губы её дрогнули, тело же охватил озноб, ни то от остывающей воды, ни то от схлынувших с неё понемногу эмоций. — Всё это только в твоих руках, Гермиона, — сказал он, мягко привлекая её к себе. Губы Люциуса заскользили по её подбородку, пальцы коснулись сосков, живота, спустились ниже, пока, наконец, не проникли в неё, и Гермиона невольно крепче прижалась к нему, обхватывая руками его голову. — Вот так, моя любимая, — прошептал он, продолжая совершать в ней движения, разносящие тепло и удовольствие по всему её телу. — Завтра нам с тобой предстоит очередной тяжёлый день, но мы ведь переживём и его, не так ли? Он целовал её, он ласкал её, он полностью подчинил её себе, и Гермиона с отчаянием понимала, что была просто не способна сопротивляться ему. Руки её цеплялись за него, тело её само собой подавалось навстречу ему, и она неистово насаживалась на его пальцы, ощущая где-то там, глубоко внутри, за всем этим смятением и охватившим её чувством обречённости, поднимающееся из недр её живота и растекающееся по всему её телу, невероятное, всепоглощающее счастье, нашедшее, в конце концов, своё воплощение в единственно возможном, тихо произнесенном ею прямо ему на ухо, слове: «Люциус»…***
Люциус открыл глаза ещё до того, как настал рассвет. Гермиона спала, а чернота за окном, превратилась за ночь в бурю, пролившуюся на Уилтшир плотной стеной дождя. Аккуратно встав с постели и бросив на Гермиону короткий взгляд, Люциус накинул на себя халат и покинул спальню. Отзвуки бушевавшей грозы гулко разносились по всему старинному поместью и, пересёкши коридор, он оставил южное крыло дома, миновав длинный освещаемый лишь всполохами молний пассаж, который вёл в северную его часть, где находилась совятня. Неподалёку от неё, у подножия лестницы толпилось никак не меньше дюжины призраков. — Господа, леди, — Люциус слегка склонил свою голову, приветствуя их. — Здравствуй Люциус, — обратилась к нему дама, из спины которой торчало несколько стрел, а на призрачном платье её тускло поблёскивали пятна крови. — Ты давно нас не навещал. — Прошу прощения леди Фелиция, — почтительно улыбнулся он. — Очень много добрых дел! — Никак, ты решил искупить грех, за весь наш род, племянничек! — воскликнул другой призрак. Это был высокий мужчина средних лет с бородой и усами, не имевший на своём теле, никаких видимых повреждений. — Ваши грехи боюсь не искупить и за три жизни, дядя, — Люциус расплылся в широкой улыбке. — Ну-ну, смотри не перенапрягись, а то неравён час, окажешься среди нас! — рассмеялся тот. Рты остальных призраков тоже раскрылись, извергая смех, слившийся в конце концов в сплошной замогильный гомон. — Премного благодарен, но не планирую пока, — кивнул Люциус. — Но да, я к вам не просто так. — Ну, ещё бы, — кивнула леди Фелиция. — Ты никогда не приходишь без надобности. Что на этот раз тебе требуется? — Мне интересна судьба одной моей совы, — сказал Люциус. — Пойдёмте, проведаем их вместе. Он махнул рукой и уверенно двинулся вперёд, к лестнице, которая вела в совятню. Преодолев никак не меньше тридцати ступеней они, наконец, вышли на обдуваемую всеми ветрами площадку. Дождь хлестал в большие арочные проёмы, отчего Люциус невольно поплотнее запахнул свой надетый на голое тело халат. На жёрдочках под потолком сидело около десятка сов, которые начали беспокойно ухать и хлопать крыльями, когда совятню наводнили призраки. — Так я и думал, — констатировал Люциус. — Все совы на месте кроме одной. Сова, сидящая поблизости от пустующей жёрдочки, ухнула особенно громко. Люциус кивнул ей. — Да-да. Вижу… Так вот, мне нужно её найти. Где бы она ни была. Вы ищите на территории поместья, — он взглянул на призраков. — А вы, — он посмотрел на сов. — Выглядывайте свою подругу по воздуху, только осторожно. Никто кроме меня в этом доме не должен знать, что вы вообще что-то ищете, вам понятно? Призраки согласно закивали, а совы заухали.