Петля Арахны

Тот день, произошедший двадцать восемь лет назад, Фрэнк МакКиннон помнил так, словно он случился только вчера. Время тогда было весьма опасное, обстановка к концу 1980 года накалилась до предела. В штаб-квартиру каждый день приходили сообщения о нападениях Пожирателей, происходящие хаотично и без всякой, казалось, на то причины, так что предугадать, чей дом будет следующим, было практически нельзя. Миллисента Багнолд, новый министр магии, пришедшая на смену Гарольду Минчуму, не сумевшему справиться с повсеместно распространившимся влиянием Волдеморта, дала распоряжение создать несколько групп срочного реагирования, которые могли бы мгновенно трансгрессировать в места, откуда поступал зов о помощи. И тридцатипятилетнего Фрэнка, у которого к тому моменту имелся уже немалый опыт в выездах на пункты «зачисток», назначили руководителем одной из таких групп, что было весьма неплохо с точки зрения карьерного роста в штаб-квартире и вместе с тем вызвало немало беспокойства у его родственников. Поддержала Фрэнка в то время только одна Марлин — любимая его двоюродная сестра, которой и самой было не занимать храбрости — буквально за несколько месяцев до этого, она случайно проболталась Фрэнку, что вместе со своими друзьями стала членом некого «Ордена Феникса», организованного профессором Дамблдором, не имевшим в то время у министра Минчума большого расположения. Фрэнк, как честный служащий, не привыкший задаваться сложными политическими вопросами, но желающий только лишь хорошо выполнять свою работу, не стремился оспаривать мнение министра, а потому, и вступление Марлин в ряды сторонников Дамблдора не одобрял. К тому же риск, на который она пошла, записав своё имя в списки открытых противников Пожирателей Смерти, он считал неоправданным. Марлин, тем не менее, лишь посмеивалась над ним. Когда он приходил в дом своего дяди повидаться с сестрой, она усаживалась подле него и принималась гладить по рукам, повторяя с улыбкой: «Милый мой Фрэнки, ну пожалуйста, ну не злись. Разве же плохо, что я теперь как ты? Что я теперь тоже помогаю?» — Ах, Марлин, — только и вздыхал он, с отчаянием осознавая, что она совсем не отдавала отчёта той страшной опасности, которая подстерегала её отныне на каждом шагу. — Не беспокойся, Фрэнк, — отвечала она, словно бы угадывая его мысли. — Профессор Дамблдор знает что делать. Мы все должны довериться ему. Только он может победить его. И все мы наконец-то будем свободны. Все мы будем жить в мире, надо только выстоять. Надо только не прекращать борьбу… А в 1981 начались эти смерти. Одна за другой. Пруэтты, Дирборны, Боунсы, Фенвики… Каждое новое сообщение, приходящее в штаб-квартиру, заставляло сердце Фрэнка сжиматься. И он разворачивал залетевший в его кабинет бумажный самолётик с тревожным ожиданием, опасаясь увидеть там знакомое имя или адрес… И когда двадцать шестого июня это наконец произошло, Фрэнк понял, что совсем не был готов. Мгновение за мгновением он держал этот страшный самолётик в руках, понимая, сквозь затопивший его сознание шум отчаяния, что где-то там, пока он стоит здесь, уткнувшись парализованным взглядом в бесполезный кусок пергамента, Марлин скорее всего уже убили. Так было практически всегда. Им редко удавалось поспеть вовремя. Работа групп срочного реагирования в конечном итоге сводилась к сбору ещё неостывших тел и поимке раненых Пожирателей, которых бросили их старшие подельники в наказание за промедление или иную провинность. Иногда, конечно, Фрэнк заставал и разгар битвы, когда жертве нападения каким-то истинным чудом удавалось выдержать сопротивление и дождаться подмоги, что впрочем, было не случаем Марлин — отважной волшебницы, ввиду своей гриффиндорской натуры, но всё-таки ещё совсем глупой девчонки, а также её родителей — простых лавочников, которым и в жизни-то не пришлось применить ни одного боевого заклятия после выпуска из Хогвартса. Фрэнк, конечно, окружил их дом рядом хороших оборонных чар, но могли ли они сдержать натиск опытных и весьма безжалостных тёмных магов? Когда Фрэнк со своим небольшим отрядом, состоящим в этот раз, по несчастному стечению обстоятельств, в основном из едва оперившихся новобранцев, прибыл тем поздним вечером в чудный сад своего дяди, где ещё в прошлое воскресенье, все они вместе пили чай с клубничным джемом, он понял, что это был конец. Никакого сада на месте, куда они трансгрессировали уже не было и в помине. Там была выжженная воронка. Часть увитой, обычно, глицинией веранды обвалилась, и на пороге в большой гостиной первого этажа лежала рука отца Марлин, узловатые пальцы которой, очевидно, сжимали палочку за мгновение до того, как страшное проклятье, разорвало её владельца на клочки. Палочки самой рядом уже не было, и Фрэнк, вобрав в онемевшие лёгкие побольше воздуха, переступил через руку, входя в помещение и обнаруживая остальные части своего дяди буквально размазанными по обитому ситцем диванчику и светло-коричневому пианино, на котором так любила играть его жена. Ни её, ни Марлин, однако, в этой комнате не было, а потому Фрэнк, с позеленевшими от ужаса новобранцами, двинулся дальше, в холл, слыша раздающиеся со второго этажа звуки чьего-то неистового веселья. Громко смеялась женщина. Голос её не принадлежал ни Марлин, ни тем более её кроткой матери, и означало это только то, что Пожиратели были ещё здесь, а кто-то из их несчастных жертв был ещё жив. В этот момент, Фрэнк пожелал, чтобы это было не так: пусть уж лучше Марлин была мертва, чем стала игрушкой в руках этих мерзких выродков, которые, — он знал наверняка, — были способны на всё. Отправив двоих своих подопечных осматривать оставшиеся внизу комнаты, он с тремя другими — едва державшими палочки в трясущихся руках, стал подниматься по лестнице вверх. Когда голова его показалась на верхней площадке, Фрэнк увидел, что небольшой коридор, отделявший комнаты второго этажа больше не имел стен. Всюду царил бардак из обвалившихся балок и мебели. И посреди этого бедлама, в центре, озарённый серебристым светом луны, проникающим через обрешётку лишенной кровли крыши, склонившись над уже бездыханным телом Марлин, стоял он — предводитель сегодняшнего нападения, один из самых, очевидно, приближенных к своему хозяину Пожирателей. Фрэнк без сомнения отличал их — вожаков, персон, вокруг которых другие приспешники их мерзкого Лорда собирались, как бы заискивая, — у них всегда была чёткая иерархия — каждый знал своё место, которое отвёл им Волдеморт, не смея ослушаться. У предводителя, обычно, была самая страшная маска, право первого и последнего заклятья, а также возможность повелевать остальными, командуя, что им делать, как и кого убить… Фрэнк знал, что в такие моменты, когда он со своими сослуживцами появлялся в самый разгар битвы, главари упивались этим особым превосходством. Так было и на этот раз. Отвернув свою покрытую капюшоном голову от распластанного перед ним тела, Пожиратель взглянул на Фрэнка, заставляя его ощутить пробежавший вдоль хребта холод, даже несмотря на то, что он не мог видеть через прорези чёрной маски его глаз. Мгновение они взирали друг на друга. — Стой, где стоишь, мерзкая тварь, — прошептал тогда Фрэнк, уверенно направляя палочку на вожака и видя, как со всех сторон его стали окружать другие Пожиратели. Среди них была и облачённая в длинное чёрное платье женщина, очевидно, та самая, чей смех он слышал с первого этажа. Её голова не была покрыта капюшоном, открывая взору копну чёрных вьющихся волос, а маска была на манер карнавальной — в половину лица с двумя изящными фазаньими пёрышками над правым глазом, так что Фрэнк мог созерцать её расплывшиеся в счастливой улыбке губы. Она играючи вертела свою изогнутую палочку меж пальцев, словно все они собрались здесь на дружескую дуэль. — Могу я?.. — она обратила свой взгляд на вожака. Тот лишь поднял руку, останавливая её, и она тот час же затихла. — Мы уйдём, не тронув вас, — произнёс он, обращаясь к Фрэнку. Голос его, очевидно, был изменён магически, потому как слышно было лишь слова, но невозможно было уловить тембр. Фрэнку, тем не менее, который нередко имел дело с новобранцами и даже тренировал их некоторое время в академии, удалось понять, что перед ним был ещё достаточно молодой человек — не старше тридцати — это точно. Самоуверенный гордец, считавший себя никак не меньше, чем полубогом, вершителем судеб, творцом страшного суда. То, как расправлены были его широкие плечи, то, как он поднял свою затянутую в чёрную кожаную перчатку руку, как держал голову — всё говорило о его чрезвычайной мании величия, способной составить конкуренцию, пожалуй, разве что самому Волдеморту. — Эверте Статум! — воскликнул срывающимся голосом, стоявший за спиной Фрэнка молодой мракоборец, отправляя в вожака белую вспышку, которую тот без труда отвёл палочкой, принадлежавшей когда-то отцу Марлин — они всегда забирали их в качестве трофеев. Не выдержав, видно, напряжения, парнишка подписал тем самым мгновенный смертный приговор не только себе, но и двоим своим соратникам, потому как, боевые заклятья снопом ярких искр полетели в их сторону из палочек Пожирателей. Фрэнк долго держал оборону. Он отчаянно бился в тот день. Так отчаянно, как ещё никогда в своей жизни, и целью его было поразить вожака или, по крайней мере, сбить с него маску и капюшон, дабы узнать, пусть, быть может, и посмертно, от чьей руки погибла бедная Марлин. И в какой-то момент ему это почти удалось. Одно из его заклятий угодило Пожирателю в ухо, хоть он и увернулся от него в последний момент. Оно, тем не менее, сумело подпалить капюшон его мантии, обнажив прядь длинных белых волос, что ужасно не понравилось их владельцу. Он беспокойно спрятал их назад, под воротник и стал нападать на Фрэнка с такой неистовой злобой, что тот едва ли успевал отводить проклятья, рикошетившие в и без того уже дырявые стены. Примерно в этот момент, набравшиеся храбрости, Фрэнку на подмогу с первого этажа подоспели двое оставленных им внизу мракоборцев. Они уже наколдовали неплохой оборонительный щит, сквозь который начали посылать заклятья в противников, судя по всему не ожидавших прибавления. — Достаточно! — раздался голос вожака. В интонациях его отчётливо слышалось раздражение. — Мне надоела эта возня! Пора доложить Лорду о выполненном задании! И в следующее мгновение Пожиратели, не прекращая при этом отстреливаться, трансгрессировали восвояси, один за другим… В разрушенном доме МакКиннонов наконец воцарилась тишина. Оставшийся невредимым Фрэнк медленно, опустив палочку вниз, подошёл к Марлин, заглядывая в её мёртвые карие глаза, которые безразлично теперь взирали вдаль, на распростёртое перед ней звёздное небо. Мать её была найдена на первом этаже, в кухне. Очевидно, нападение было неожиданным и все обитатели дома, едва ли сумели понять, что же с ними произошло… А после, уже в конце октября были Поттеры и, наконец, всё закончилось… и в то же время началось. Начались рейды и зачистки, которые проводило теперь само министерство. Фрэнк участвовал во всех судах и допросах, которые хоть сколько-нибудь могли пролить свет на то, кто именно из пойманных или ещё скрывавшихся Пожирателей мог участвовать в нападении на дом Марлин. У следствия тогда было несколько подозреваемых, но кто конкретно возглавлял нападение, было неясно. Первым был пойман Трэверс, на причастность которого к смерти МакКиннонов впоследствии указал и Каркаров. В женщине с чёрной копной волос безошибочно угадывалась Беллатриса Лестрейндж, но она была поймана несколько позже — после нападения на Лонгботтомов. Вместе с ней были посажены в Азкабан её муж, а также его брат, которых Фрэнк тоже подозревал, как одних из участников нападения на дом Марлин. Несколько ранее был задержан и отпущен Эйвери-младший, утверждавший, что все последние годы на него регулярно накладывал заклятье Империо его друг — Ральф Мальсибер, действовавший по указке не только Волдеморта, но и собственного отца. Обоих Мальсиберов схватили на следующий день при попытке бегства, а потому ни у кого не возникло сомнений в их виновности. Эйвери убедил следствие, что именно Мальсибер-старший, имел прямое отношение к нападениям на дома членов Ордена Феникса и его стали считать основным подозреваемым, в том числе и в деле МакКиннонов. Фрэнк присутствовал на его допросе. Мальсибер-старший — высокий человек с копной абсолютно в то время уже седых волос, длиной примерно до плеч, не казался ему похожим на того, кто склонил свою голову над мёртвой Марлин… Хотя он был и высок, в фигуре его, совсем не было нарочитой молодецкой нахальности, которую Фрэнк так хорошо приметил у вожака. Сын же Мальсибера и вовсе не был похож ни на кого из тех, кто участвовал в нападении. Это был тщедушный мальчишка, ничем не лучше юнцов, чьим матерям Фрэнк лично несколько недель назад доставил похоронки, а потому всё время, пока шёл допрос, у него в голове вертелась только одна бесконечная мысль, что они терзают не того и что это лишь зря потраченное время. Так он думал ровно до того момента, пока Ральфа не стали расспрашивать о его отце, к которому он, видно, питал весьма искренние сыновние чувства, а потому выгораживал его с таким жаром, что это не вызывало ничего кроме умиления и жалости. Когда же следователь, осуществлявший допрос, стал перечислять даты нападений и имена, среди которых была и Марлин, Ральф вдруг и вовсе подскочил на месте, лихорадочно мотая головой и говоря, что ни он ни его отец не участвовали в этом деле и что он готов назвать имя человека, которому было приказано совершить данное преступление, в обмен только на то, что человеку этому не будет сказано, кто именно его сдал. Следствие, конечно, пообещало Ральфу конфиденциальность, а потому он, трепеща от страха, выдохнул в конце концов имя широко известного и давно вызывавшего у мракоборцев немало подозрений аристократа — двадцатисемилетнего Люциуса Малфоя, несколько лет назад единолично унаследовавшего все богатства своего древнего чистокровного рода и проживающего ныне в старинном поместье в Уилтшире со своей принадлежавшей к семейству Блэк супругой и их годовалым первенцем. Люциуса Малфоя, надо сказать, за это время уже допрашивали дважды. Фрэнк не присутствовал при этом, потому как допросы его проходили в закрытом порядке. Доступны были только отчёты, из которых становилось ясно, что Малфой отрицал любое своё причастие к делам Пожирателей, хотя и входил в своё время — это было неоспоримо — в их ряды, однако по свидетельствам его жены и заверению самого Люциуса — его принудили вступить туда силой, под Империо, ещё после Хогвартса, после чего он не имел никаких контактов ни с Волдемортом, ни с его приспешниками. Слова его подкреплялись имеющимися у него всякий раз железными алиби и отсутствием у мракоборцев каких-либо явных доказательств участия Люциуса в нападениях. Признание же Ральфа Мальсибера, вынудило следствие вновь вежливо попросить мистера Малфоя, явиться в штаб-квартиру на беседу. Люциус к тому моменту пожертвовал на нужды разорённого после войны Министерства немыслимую по тем временам сумму в сто тысяч галлеонов, которую мисс Багнолд, скрепя сердце, была вынуждена принять, а потому допросом предстоящую встречу никто не называл. Более того, провести беседу с Люциусом в третий раз Милиссента поручила одному из рядовых следователей, вопреки страстному желанию Барти Крауча, лично вывести «скользкого гада» на чистую воду. Строгий отказ министра, глава Отдела магического правопорядка воспринял тогда как личное оскорбление, однако, вынужден был подчиниться. Фрэнку же, как и многим другим, державшим на Малфоя зуб мракоборцам, не было позволено в тот день даже подняться на этаж, где должна была происходить его встреча со следователем. Все они, однако, расположились этажом ниже в специальной комнате, где через висящее на стене зеркало, служившие в министерстве эльфы транслировали изображение из комнат для допроса. Звук тоже передавался магически, так что наблюдатели могли насладиться разговором в полной мере. — Мистер Малфой, прошу прощения, что нам вновь пришлось вас побеспокоить, — начал следователь, когда Люциус вошёл в небольшую комнату дознания, где располагался лишь стол и два стула. На столе лежала синяя папка с эмблемой министерства и гусиное перо. Люциус, облачённый в идеально скроенный тёмно-фиолетовый сюртук и элегантную, струящуюся по его широким плечам, чёрную мантию, держа в руке свою прогулочную трость с серебряным набалдашником в виде головы распахнувшей пасть змеи, прошёл по комнате, оглядывая её стены и потолок со смесью недоумения и отвращения. — Мне сказали, что это будет беседа, а не допрос, — произнёс он, обратив свой немигающий взгляд на следователя и не собираясь, кажется, садиться, на предполагающийся для него стул. В комнате повисла небольшая пауза. — Да, мистер Малфой… — Лорд Малфой, — с нажимом поправил его тот. — Да, простите, — выдохнул следователь. — Лорд Малфой, конечно. Это и не допрос вовсе. Если вас смущает комната, то, к несчастью, только здесь я могу гарантировать вам конфиденциальность. Дело в том, что у нас сейчас такая высокая загруженность… — Ах, избавьте меня от этого потока лишней для меня информации, — Люциус поднял руку, и в груди у Фрэнка всё сжалось — это был точно такой же жест, каким в тот день предводитель нападения заставил замолчать Беллатрису Лестрейндж. — И всё же, я вынужден просить вас проявить любезность и побеседовать со мной здесь. — Что ж, раз уж вы уже потратили моё время, и я пришёл… Люциус медленно, с нарочитой неудовлетворённостью отодвинул стул и сел на него вальяжно развалясь, закинув ногу на ногу. Начищенный мысок его ботинка блеснул в тусклом свете; одна рука, обряженная в перстни, легла на крышку стола, пальцы другой, поглаживали рукоять упёртой в пол трости. — Быть может я мог бы предложить вам чего-нибудь? Кофе, чай? — поинтересовался следователь. — Чёрный кофе, — просто сказал Люциус, и следователь сейчас же позвал к себе одного из министерских эльфов, дав ему распоряжение. Через минуту тот вернулся, поставив перед Люциусом маленькую фарфоровую чашечку. — Так о чём вы хотели побеседовать со мной? — спросил наконец Люциус, взглянув на чашку, но так и не притронувшись к ней. — Я полагал, что все вопросы, которые были ко мне у штаб-квартиры — мы разрешили ещё в прошлый раз… — Тут такое щекотливое дело, лорд Малфой, — усмехнулся следователь. Он заходил по комнате. — Кое-кто из наших подозреваемых упомянул вас… — Ах, понятно, — губы Люциуса расплылись в улыбке, он склонил голову и сейчас же добавил: — Сядьте уже, хватит ходить кругами. Вы меня утомляете. — Да-да, простите, — следователь сел на стул против него. — Так вот, подозреваемый упомянул вас, в связи с одним из тех нападений, произошедших прошлым летом… — Просто скажите мне кто это, и я уверен, что смогу предоставить вам множество причин, почему этот человек решил оболгать меня… — К несчастью я не имею права разглашать подобную информацию. Люциус вздохнул. — Вы пригласили меня, сообщить, что у меня есть враг, но не намерены поделиться его именем? Впрочем, я итак в курсе, что у меня много врагов… — Вообще-то, — сказал следователь, заискивающие интонации стали испаряться из его голоса, он взял в руки лежавшее перед ним перо и распахнул синюю парку, — я пригласил вас для того чтобы узнать, где вы были двадцать шестого июня прошлого года. Лицо Люциуса осталось полностью непроницаемым. — Не имею представления. Это было почти десять месяцев назад, — ответил он. — А что, названная вами дата была отмечена каким-то особым происшествием? — В тот день было совершено нападение на дом Марлин МакКиннон — члена Ордена Феникса. Была убита она и её родители. И у нас есть основания полагать, что предводителем того нападения были именно вы, поэтому вам лучше поднапрячься сейчас и вспомнить, что вы делали в прошлом июне, мистер Малфой. Люциус поменял положение, поставив обе ноги ровно перед собой и закинув один локоть на спинку стула. — Какой день недели это был? — уточнил он. — Пятница. — Ах, пятница, — Люциус кивнул. — По пятницам у нас в доме всегда гости. Мы играем в магический вист. Полагаю, тот летний день был не исключением. Во всяком случае, я не могу припомнить каких-то отклонений от привычного графика в июне… Я очень не люблю, когда планы мои каким-либо образом претерпевают нарушения, так что думаю, я бы запомнил, если бы это было так. — Во сколько к вам обычно прибывают гости в такие дни? — Около пяти… Как раз к чаю, после которого мы и приступаем к игре. — И до какого времени длится эта ваша игра? — Всегда по-разному, знаете ли, — уголок его губ дрогнул. — Зависит от того насколько высоки ставки… Повисла недлинная пауза. — А что вы могли делать в тот день до пяти часов, мистер Малфой? — Отдыхал, стало быть. Я не люблю выбираться по пятницам в Лондон или ещё куда-то. Всюду столько людей… К тому же в июне в Уилтшире чудная пора, нам с женой обычно не хочется удаляться в это время куда бы то ни было из поместья. — Кто-нибудь может подтвердить, что в тот день вы оставались дома, мистер Малфой? По лицу Люциуса прошла едва заметная судорога закипавшего в нём раздражения. — Разве что Цисси и мой полуторагодовалый сын, — улыбнулся он. — Ах, да, ещё мой эльф, Добби! — А кто обычно те гости, что приходят к вам по пятницам поиграть в вист? — Наши ближайшие друзья: Крэббы, Гойлы… Паркинсоны, время от времени. — Лестрейнджи? — сузил глаза следователь. Люциус усмехнулся. — К несчастью, наши интересы с ними несколько разошлись в последние годы, а потому, мы с моей дорогой супругой не поддерживали с ними связь. — Она не общалась со своей сестрой до её задержания? — Увы, — вздохнул Люциус. — И вы тоже не имели контактов со свояченицей всё это время? — Не могу даже представить за какой надобностью мне бы это потребовалось, — Люциус сел, наконец, ровно, добавив: — Вы можете не верить, но нашей семье чрезвычайно тяжело даётся осознание, что многие наши близкие родственники и друзья имели отношение к ряду столь гнусных событий, произошедших в последние годы в магической Британии. Мой род всегда гордился своей чистейшей репутацией, сохраняемой благодаря строгому соблюдению правил, что давалось поколениям моих предков отнюдь не без усилий, но порой ценою немалых лишений, не столько материальных, сколько социальных и психологических. Блюсти достойный морально-нравственный облик, сохранять традиции и устои, принятые когда-то нашими досточтимыми праотцами, чью память изо всех сил пытаются запятнать сейчас эти отрицатели, отравившие наше сообщество ядом забвения собственных корней, увы, не самый лёгкий труд. Над нами смеются. Нас считают глупыми, погрязшими в паутине прошлого ретроградами, хотя в действительности, мы лишь стремимся по крупицам пронести сквозь века опыт наших прародителей, которым мы обязаны не только собственным существованием, но и всеми накопленными знаниями. Конечно! — Люциус взмахнул своей рукой, и крупный рубин в его перстне сверкнул кровавым огнём. — Это очень легко — отвергать всё и вся. Легко сказать, что мы теперь будем жить по новому, что прежние принципы устарели, и что нет надобности, сохранять больше чистоту… духа, разума, тела. — Крови? — приподнял бровь следователь. — Это сказали вы, — кивнул Люциус. — Если хотите знать, мой род вынужден сохранять чистоту крови, лишь по тем же, уже озвученным мною причинам: соблюдать устои трудно вдвойне, если ты ещё и связал себя узами брака с человеком абсолютно далёким от них. Вообразите только, какими трудными и нередко сложными для понимания могут быть традиции рода, чья история исчисляется десятками веков!.. И в этом тоже заключается особая жертва, которую представители таких родов приносят в дар чтимым нами законам прошлого. Вы думаете, в истории моей семьи не было несчастных душ, которым пришлось отвергнуть, к примеру, любовь, возложив её на этот безжалостный алтарь? — Ну, — усмехнулся следователь, — быть может, впору делать в исключительных случаях и послабления? Зачем уж так страдать? Кому, в конце концов, нужны такие жертвы, если они не приносят счастья? — Вот так оно всё и начинается! — выплюнул Люциус. — Сегодня ты делаешь одно послабление, завтра другое, послезавтра третье и вот: нет уже ни традиций, ни принципов, ни идеалов… Осталась лишь некая видимость прожитой по своему разумению жизни, которая точно также превратится в конце концов во тлен. Счастье — вещь проходящая, иллюзорная. Сегодня ты счастлив, а завтра тебе наскучил объект его приносящий, и ты уже хочешь чего-то другого… Чего-то нового. Жизнь твоя превращается в бесконечную гонку, попытку обрести то, не знаю что, и ты растрачиваешь её на мнимые сиюминутные страсти, забывая о главном, утрачивая истинную цель своего существования… Каждый из нас в душе беспрекословно уверен, что он умнее остальных, что он знает «как лучше», однако, это не так. Наши предки уже прожили всё это тысячи раз до нас, и мы лишь отголосок их бытия, которое они потратили на поиски истинных смыслов, дабы вверить их нам. И вместо того чтобы сказать им спасибо, вместо того чтобы с честью и благодарностью принять их дары, мы отвергаем их, перечёркиваем и обесцениваем все их труды, пытаясь пройти свой собственный путь, уйдя от проторенной и освещённой мудростью дороги во мрак. Вероломство ещё никогда и никого не доводило до счастливого финала, а вот понимание, что ты смог пронести через свою жизнь незапятнанные идеалы и состоялся как личность достойная вверенной тебе фамилии — вот истинное благо! — Но ваша собственная фамилия, поправьте, если я ошибаюсь, как раз и означает «вероломство»? Губы Люциуса расплылись в широком оскале. — Именами нарекают люди, а смыслом наделяют носители. — Если бы я не видел вас вот так воочию и не знал, что вам нет и тридцати, я бы, решил, что речи ваши принадлежат какому-то уже весьма немолодому человеку, мистер Малфой, — заметил следователь. — И правильно бы сделали. Всё это я не придумал сам и мне не стыдно признаться, что я лишь транслирую общее кредо моего рода, бережно передаваемое моим прадедом моему деду, дедом — отцу, а им, в свою очередь — мне… Надеюсь, что и мой сын продолжит уважать свои корни, считая их оплотом, который позволяет нам защищаться в этом разрушающем вихре времени и беспорядочной смене идеалов… А каков, к примеру, ваш оплот? — Мой? — следователь взглянул на Люциуса с небольшим удивлением. — Да, — кивнул Люциус. — Есть ли у вас опора, столп, твердь — как хотите, которая позволила бы вам не затеряться в потоке ложных принципов и стремлений? — Мой оплот — это моя семья. Моя жена, моя… дочь. Знаете, семейные ценности не чужды даже нам, простым людям без титулов, — хмыкнул следователь, он вновь уставился в свою папку, взял в руку перо, приготовившись, что-то там писать. — Я понимаю всё, о чём вы говорите, мистер Малфой, однако… — Вот и хорошо, — перебил его Люциус, снова широко улыбаясь. — И знаете, это прекрасно, что мы с вами нашли что-то общее: у меня есть жена и сын, у вас есть жена и… дочь. Так вот и берегите их, мистер… ах, простите, я запамятовал ваше имя! Но да, это может и к лучшему… Просто берегите свой оплот, хорошо? Следователь взглянул теперь на Люциуса со смесью изумления и даже неверия. Перо выскользнуло у него из пальцев. — Вы обещаете мне, что будете беречь их? — снова спросил Люциус, не прерывая установившегося между ними зрительного контакта. — К-конечно, мистер Малфой, — выдохнул тот и в лице его промелькнуло что-то кроличье. — Лорд, — отчётливо произнёс Люциус. — Лорд Малфой, да-да, — словно под гипнозом произнёс тот. — Простите… — Ничего, — сказал Люциус. — Просто уважьте моё положение и никогда не забывайтесь больше, хорошо? Следователь лишь медленно кивнул, и Люциус, глубоко вздохнув, прикрыл наконец глаза, поднимаясь со своего места. — Что ж, полагаю, у вас больше не осталось ко мне вопросов? — спросил он. — Э-э, я… У меня… — замялся следователь. — Нет, пожалуй, что больше нет, лорд Малфой. — Чудесно, — сказал Люциус, протягивая ему свою украшенную кровавым перстнем руку. — Надеюсь, что мы с вами встретимся ещё не скоро. — Я тоже, — произнёс тот, сейчас же спохватившись: — В смысле… Спасибо, что уделили время и полагаю, вопрос действительно исчерпан. Он поднялся со своего стула и указал Люциусу на дверь, поспешно дёрнув ручку и распахивая её перед ним. Люциус благодарно склонил голову и вышел из комнаты дознания вон.

***

У Фрэнка не осталось сомнений, что именно Люциус Малфой возглавлял нападение на дома Марлин. После того, как он покинул комнату, Фрэнк тоже бросился в коридор и помчался к лифту, вынырнув из него через пару минут на следующем этаже. Он успел как раз вовремя — Люциус, высоко приподняв подбородок, шёл по коридору ему навстречу, так словно являлся никак не меньше, чем самим Министром магии. — Добрый день! — поздоровался с ним Фрэнк, слегка поклонившись. Люциус лишь скользнул по его лицу безразличным взглядом, губы дрогнули в формальной улыбке, он бросил ответное приветствие, и прошёл мимо, вовсе будто бы и не узнав Фрэнка. А быть может он и правда его не узнал, потому что в ту ночь в доме Марлин было темно или потому, что человек, столь безжалостно убивавший других людей, едва ли придавал им хоть какое-то значение. Все они были для него не больше чем скот, и он, вероятно, не утруждал себя необходимостью запоминать их лица. Спустя два дня дело Марлин закрыли, записав Мальсибера-старшего главарём нападения, а Ральфа — подельником. Кроме этого преступления, на них обоих висело уже никак не меньше десятка других дел, а потому заключение их в Азкабан было неминуемо. Примерно за день до этого, Фрэнк попросил следователя разрешить ему ещё раз поговорить с Ральфом, что, в общем, было против правил, однако тот, сочувствуя Фрэнку, позволил сделать ему это под личную ответственность. Когда Фрэнк вошёл в такую же скудную комнатушку для проведения допросов, в которой несколько дней назад о высоких идеалах рассуждал Люциус Малфой, он встретил там за столом весьма осунувшегося за последние дни Ральфа Мальсибера. Чёрные вьющиеся волосы его спутались и засалились, под глазами залегли тени, и он, не мигая, взирал на поверхность стола. Руки его безвольно висели меж колен, подогнутых под стул ног. Вся его фигура являла собой изломанный силуэт кем-то забытой марионетки. — Я не буду долго мучить тебя, сынок, — вздыхая, сказал Фрэнк. — Я хотел только поговорить с тобой ещё раз напоследок, если ты не против… Ты можешь называть меня мистер МакКиннон. — МакКиннон? — он возвёл свои лихорадочные глаза на него. — Вы дядя Марлин? — Вообще-то, двоюродный брат, — сказал Фрэнк. — Я учился с ней, — сказал Ральф. — Я не убивал её. Это был не я. — Ты сделал множество других плохих вещей, Ральф. Но я пришёл не зачитывать тебе сейчас их список. Всё это ты уже прекрасно знаешь и сам… Я хочу только, чтобы ты немного поподробнее рассказал мне о Люциусе Малфое, ты ведь упомянул его тогда?.. — Малфое? — Ральф с шумом испустил воздух из своей груди. — Надеюсь… вы не сказали ему, что это я его сдал? — Нет, — мотнул головой Фрэнк. — Да и в том месте, куда ты завтра отправишься, он до тебя уже не доберётся, поверь мне. Ральфа затрясло. Из глаз его градом покатились слёзы. — Я не хочу в Азкабан, мистер МакКиннон! Не хочу! — взвыл он, как маленький. — Там эти… дементоры! Фрэнк скривил лицо. Он не испытывал к Ральфу жалости, потому как считал его наказание справедливым, однако, созерцание загубленной молодой жизни, вызывало в нём тоску. — Почему именно я? — всхлипывал Ральф, утирая пальцами свои мокрые глаза. — Почему другие избежали наказания, а я нет? — Ты о своих друзьях, да? Эйвери и Снейпе? — спросил Фрэнк. — Они мне больше не друзья! — в глазах Ральфа отразилась боль и обида. — Они предатели! Мы всё делали вместе, а наказали только меня! Это… несправедливо! — У Снейпа протекция Дамблдора. Он вовремя сумел переметнуться в другой лагерь… Преподаёт теперь зельеварение в Хогвартсе, — из груди Фрэнка вырвался презрительный смешок. — А Эйвери… Он спас свою шкуру ценой твоей. Сказал, что и в нападении на дом Марлин участвовал именно ты… — Я же уже сказал вам, что я не имел к этому делу никакого отношения, — судорожно вздохнул Ральф. — У меня ведь тоже есть сестрёнка, мистер МакКиннон!.. Она ещё совсем маленькая. Ей только исполнилось двенадцать; пошла в Хогвартс в прошлом году… Что с ней будет теперь, когда и меня и отца посадят в Азкабан? — Ты должен был подумать об этом прежде, чем вступать в ряды Пожирателей. — Вы не понимаете! — Ральф замотал головой. — Он бы не понял… — Отец, да? — угадал Фрэнк. — Ну, только не говори, что сам ты этого не хотел. Уж прости, но после всего, что ты сделал… — Поначалу это было забавно, — выдавил Ральф. — Это было… что-то вроде шутки. Детской шалости! Мы с друзьями просто забавлялись. — Да-да, все вы так говорите, — вздохнул Фрэнк. — А потом плачете… — Неужели… мне не могут дать второй шанс? — он с шумом выпустил весь воздух из своей груди. — Погибли люди, Ральф… Вы пытали магглов, убивали магов; своих бывших школьных товарищей, их родственников и друзей… Ральф прижал ладони к лицу и снова громко разрыдался. По лицу Фрэнка прошла судорога. Разговор этот стал его раздражать. Попытки Ральфа предстать перед ним беспечным ребёнком, едва ли отдающим отчёт своим бесчеловечным действиям, не вызвали в душе Фрэнка ничего кроме отвращения. — И всё-таки, — нетерпеливо сказал он, — что на счёт Малфоя, а? Расскажи мне о нём. Расскажи всё, что тебе известно. Да, от Азкабана тебе уже, увы, не спастись, но у тебя сейчас есть шанс пролить свет на истинного убийцу. Человека, повинного в смерти Марлин и ещё, я уверен, ряда других невинных людей, наказание за которых, сейчас легло на чужие плечи, в том числе и твои… — Он страшный человек, мистер МакКиннон, — сказал Ральф. — Он очень страшный… — Ну-ну, не страшнее, уж, чем ваш мерзкий хозяин. Малфой, конечно, ещё тот подонок и мерзавец, потерявший всякое понимание границ дозволенного, но всё-таки — обычный человек. И я уверен, так же как и у всякого человека, у него есть слабые места. — Мне о них неизвестно, — мотнул головой Ральф. — Если бы вы только знали, на что он способен. Какие гадкие вещи он творил… Он ведь возглавлял группу по отлову и пыткам магглов. Даже Тёмный Лорд удивлялся его изощрённой фантазии! — О, это я вполне могу себе представить! Среди Пожирателей немало садистов и извращенцев, которые делают со своими жертвами такое, от чего у обычного человека волосы на голове станут дыбом. Но ты ведь и сам неоднократно принимал участие в пытках! Ральф издал сдавленный стон, больше похожий на скуление раненного пса. — Вы не понимаете… Он получал от этого удовольствие! По-настоящему! Он делал это не потому, что ему приказывали, а потому что он это любил! — Уверен, что все, кто принимал участие в этом, получали от своего господства над жертвой удовольствие, в том числе и ты сам… Просто сейчас, получив наказание, тебе уже не кажется всё это такой приятной затеей, — вздохнул Фрэнк. — Как бы там ни было, а Малфой очень неплохо позаботился о том, чтобы дела его не обрели огласку. То, что он оказался хитрее других — вот неоспоримый факт! У Министерства ведь в действительности и правда нет ни одной хоть сколь-нибудь весомой улики или иного доказательства его причастности ко всему, о чём ты говоришь… Даже подельники не сдали его. Ты единственный, кто осмелился это сделать. — Все его боятся, — выплюнул Ральф. — Но он ведь не самый старший из Пожирателей, помимо него есть и куда более опытные прихвостни Того-кого-мы-не-называем. К примеру, вот — твой собственный отец, водился с Волдемортом ещё со школы… А Малфой ведь только заканчивал Хогвартс, когда ты и твои товарищи, поступили туда. Он даже был старостой на Слизерине — одним из лучших студентов! — Всем было известно, что с ним лучше не связываться. Все стремились угождать ему только потому, что в противном случае, ты мог не рассчитывать на спокойную жизнь в стенах школы. — Так уж всё было плохо? — недоверчиво хмыкнул Фрэнк. — А что же Дамблдор? Он как раз только занял пост директора в то время… Неужели он не стремился пресекать подобное? — Слизнорт защищал его. Он был другом его отца и всеми силами выгораживал Малфоя перед Дамблдором… Что же до старика, то вы наверняка знаете что тот бесконечно верит в «скрытую глубоко внутри каждого из нас доброту»! — Ральф выплюнул это с презрением. — Вся его работа с такими, как Малфой, заключалась в долгих воспитательных беседах о чудесном поиске света, «который обязательно озарит рано или поздно любую, даже самую заблудшую душу»… — Да уж, мы все сполна нахлебались этого его света, — сказал Фрэнк. — Надеюсь теперь, после того как по его вине погибло столько молодых людей, которым он запудрил мозги роскознями о том, что нельзя прекращать борьбу, он немного охладит свой пыл и перестанет использовать для своих целей неокрепшие умы. — Если бы вы только видели, с каким обожанием они все смотрели на него, когда он говорил свои высокопарные речи! Про скорую победу, про то, что дружба нас всех спасёт… — Ну, знаешь, — вздохнул Фрэнк. — В какой-то степени, он может и был прав. Если бы такие как ты, к примеру, не поддались лживым речам другого оратора, возможно, он и не смог бы обрести такую силу, а ты, в свою очередь, не готовился бы сейчас к поездке в Азкабан. Но, да теперь уже поздно об этом размышлять, — и посмотрев на часы, он произнёс: — И мне уже, кстати, пора… Спасибо, что поговорил со мной, хотя я и не получил от тебя той информации на которую рассчитывал. Фрэнк поднялся со стула, и хотел было уже уйти. — Мистер МакКиннон, — окликнул его вдруг Ральф, и тот нехотя взглянул на него вновь. — Можно, я попрошу вас… приглядывать иногда за ней? За моей сестрёнкой, Миреллой. Она ведь… не виновата ни в чём. — Ничего не могу обещать тебе, Ральф, — честно сказал Фрэнк. — Ваша мать жива, и я уверен, что с Миреллой всё будет в порядке. В Хогвартсе нынче много таких как она, чьи родственники в Азкабане или умерли… Да и, — он недобро усмехнулся, — полагаю, профессор Дамблдор, сможет раскрыть во всех них свет. После чего Фрэнк распахнул дверь и вышел в коридор.