***
Когда она вошла в озарённую солнцем палату, Гарри лежал на кровати, на высоких подушках, отвернув голову к окну, и обратил на неё свои пронзительные зелёные глаза, только когда доктор Шафик с небольшим стуком прикрыл за Гермионой дверь. — Гарри, — сорвалось с её губ, и она приблизилась к нему; правая рука его перебинтованная от самой ключицы до кончиков пальцев покоилась на длинном, приставленном к кровати подлокотнике. Гарри улыбнулся, но у неё всё равно задрожал подбородок. — Прекрати это, — прошептал он. — Ну всё, — здоровая рука коснулась её пальцев. — Со мной всё в порядке, ты же видишь! — Прости меня, Гарри, — замотала она головой. — Пожалуйста, прости… Я так виновата! Если бы я не была столь доверчива и… беспечна! — Ну, хватит! Ты ни в чём не виновата, Гермиона, — сказал он. — В ту ночь я пошёл не просто спасать тебя, но делал свою работу. В конце концов я возглавляю группу по поимке особо опасных преступников и всё что я совершил тогда — всего лишь выполнил свой долг, понимаешь? И мне было совсем не важно, кто именно был в опасности: ты и Роза или кто-то ещё… Я в любом случае поступил бы точно так же. — Но твоя рука, — произнесла она. — Доктор Шафик сказал… — Ах, мало ли что он там говорит! — фыркнул Гарри. — Он в своё время был уверен, что и Рон неизлечимо болен… А теперь посмотри на него: целыми днями сидит у моей постели! Буквально заменил мне правую руку. Не знаю даже, что бы я и делал без него!.. Да и потом, полгода реабилитации — не самое страшное, что было в моей жизни, как ты знаешь. Вздохнув, Гермиона опустилась на стул возле него. — Гарри, я… должна признаться, что пришла сегодня к тебе не просто так. Я хотела попросить тебя кое о чём, и хотя мне страшно стыдно теперь, но кроме тебя у меня больше нет никого, кто бы мог помочь мне… Дело в том, что Люциус собрался сознаться, что пытал Плеггу в ту ночь. — Что? — Гарри порывисто сел на кровати, в глазах его отразилось изумление. — Но это же заключение в Азкабан никак не меньше, чем на… — Ах, замолчи! — воскликнула она, прижав к лицу ладони. — В этот самый момент он должно быть уже у Кингсли, пишет явку с повинной! — Но зачем? — выдохнул Гарри. — Я же не сказал никому о том, что он сделал. Да и Кингсли, судя по всему, решил закрыть на это глаза… Он мог избежать наказания. Как всегда! — В том то и дело, Гарри! Люциус действительно многое переосмыслил за всё это время!.. И я должна бы быть рада этому… Нет-нет, — она перебила саму себя, — на самом деле я очень рада: то, что он сам, решил признать свою ошибку и готов ответить за неё, это так… правильно, — испустила она, — так ответственно с его стороны! И я так горжусь им, ведь он пришёл к этому решению сам — я бы никогда в жизни не посмела потребовать от него подобного!.. Но теперь моё сердце просто разрывается, Гарри! Я в отчаянии! Я просто не понимаю, что мне делать, а потому я хотела попросить тебя, выступить на его суде… Слёзы её начали капать ему на бинт, и она зажмурилась. Могла ли она ещё каких-то четыре года назад представить себе, что будет вот так исступленно умолять Гарри защитить перед Визенгамотом человека, когда-то угрожавшего ему смертью? И имела ли она вообще на это право?.. — Конечно, — раздался голос Гарри, рука его мягко погладила её по плечу, — я сделаю это, Гермиона, о чём речь?.. Не переживай… В изумлении глаза её распахнулись, и она бросилась Гарри на шею. — Спасибо! — воскликнула она, крепко сжимая его в объятиях. — Я так обязана тебе… так обязана… — Ещё хоть одно подобное слово, Гермиона и, клянусь Мерлином, — ноздри Гарри сердито раздулись, но он не успел договорить, потому как дверь вновь отворилась, и на пороге палаты появился Рон. — Гермиона? Какой сюрприз! — Привет, Рон! — она улыбнулась ему, выпустив Гарри из рук, и тот устало лёг обратно на свои подушки. — Как забавно, — Рон сел на соседний с ней стул. — А я как раз сегодня вспоминал, как мы с тобой ходили навещать Гарри в лазарете Хогвартса всякий раз, когда с ним приключалось что-нибудь. Помнишь, как на третьем курсе он грохнулся с метлы из-за дементоров? — Да, — закивала она, утирая ладонью ещё влажные глаза. — Как же это было давно… — Вся команда испугалась за тебя тогда, дружище, — Рон потрепал Гарри за ногу. — Даже Олли не мог злиться… Ну и времечко же было. Подумать только! А вы о чём тут болтали без меня? — Да так, — отмахнулась она. — Просто обсуждали дела… — Но ты, — Рон прищурился, — ты ведь плакала, когда я вошёл? — Разве что немного, — она улыбнулась. — Скажи лучше, нашёл ли Кингсли дочь Калогеропулоса, — сменил тему Гарри. — До сих пор, нет, — Гермиона мотнула головой. — И есть серьёзные основания полагать, что она уже мертва… Ральф упоминал, будто она была в Азии, и мы считали что это ложь, но вчера греки подтвердили эти сведения: несколько лет назад Кьянея Калогеропулос действительно ездила в Китай. Жила там какое-то время после смерти матери, однако потом след её затерялся. Нет никаких сведений, ни о том, что она вернулась на Крит, ни о том, что осталась в Китае. В Греции её объявили без вести пропавшей уже… Её ищут, но на это может уйти время. В доме Калогеропулоса сейчас ведут обыск, изучают переписки… — А что говорит Нарцисса, — поинтересовался Рон. — Вы же допрашивали её, не так ли? — Да, Люциус разговаривал с ней, — кивнула Гермиона. — И сразу после этого, Кингсли добился от неё признания, что Кербероса в Азкабан привезла именно она, но действие Веритасерума быстро закончилось, поэтому он узнал не всё… — Так почему бы не напоить её зельем ещё раз? — хмыкнул тот. — Это нарушение прав человека, Рон! — заметила Гермиона. — Кингсли итак дал ей сыворотку правды только потому, что дело вышло на международный уровень… Однако несмотря на то, что Нарцисса сотворила — даже она имеет право на молчание. Да и к тому же, если дочь Кербероса уже мертва — признание Нарциссы в ещё одном убийстве мало что изменит для неё. Заседание суда по её делу будет через два дня и её заключение в Азкабан неминуемо. — Греческие власти, тем не менее, не оставят это просто так, — заметил Гарри. — Если они не найдут дочь Кербероса в ближайшее время это приведёт к осложнению отношений между странами!.. Подумайте только: два года в облике одного из самых влиятельных людей магической Греции, тайно находился британский подданный — особо опасный преступник, о бегстве которого как будто бы никто и не знал! Греки непременно затребуют проведение дополнительного расследования и могут даже просить выдать им Нарциссу, что будет исключено. Кингсли никогда не сделает этого! Её просто нельзя отправлять туда — по греческим законам людям, совершившим подобное преступление, полностью стирают память и… Не закончив фразу, Гарри покосился на Рона. — А я вот всё никак не могу забыть о той птице, — сказал вдруг тот задумчиво. — Вы же выпустили её, не так ли? — Птицу? — Гермиона нахмурилась, не сразу даже сообразив, о чём идёт речь. — Ну да, — кивнул Рон, — ту несчастную синенькую пташку, сидящую в клетке у старика. Не сочтите за мою очередную странность, — он нервно усмехнулся. — Но я будто бы… понимал, о чём она щебетала тогда. Она так просила, чтобы её выпустили, так отчаянно хотела на волю. Мне было так её жаль… — О Мерлин, Рон! — возглас Гермионы эхом отразился от голых стен палаты. — Птица! Ну конечно! Охваченная волнением она вскочила со своего стула, и Гарри с Роном уставились на неё несколько испуганно. — Ну конечно! — повторила Гермиона, глядя на них так, словно они не могли сложить два и два. — Ну, подумайте только! Ральф говорил, что эта птица, синеголовая тимелия — подарок дочери Кербероса из Китая! — И? — напряжённо выдавил Гарри, бросая на Рона озадаченный взгляд. — А что если, это вовсе не подарок, — сказала она. — Что если… — Это его дочь! — закончил за неё Рон, он тоже поднялся. — Не может быть, — Гарри поражённо дёрнул головой. — Ну, сам подумай! — от нахлынувших эмоций у неё даже затряслись руки. — Зачем бы Мальсиберам вообще было таскать с собой эту птицу, если она не имела для них никакого значения?.. Она ведь везде была с ними! Постоянно под их контролем, и Ральф не выпускал её из клетки, боясь, что она улетит… Ах, Рон! Она обернулась и порывисто заключила его в свои объятья, оставляя на щеке поцелуй, отчего он сейчас же залился краской. — Мне надо бежать! — воскликнула она, вновь взглянув на Гарри. — Надо сообщить Кингсли! — и склонившись над ним, она тоже поцеловала его. — Я обязательно вскоре навещу тебя снова! Он только кивнул, и Гермиона выбежала из его палаты, едва не сбив с ног доктора Шафика. Спустя полчаса Гермиона уже была в Министерстве магии, застав министра собственной персоной выходящим из своего кабинета вместе с Люциусом. Выражение лица у последнего было абсолютно невозмутимым, будто несколько минут назад он и не вверил себя самолично в руки правосудия. Глаза его, однако, сверкнули, когда он увидел её. — Гермиона? Что ты здесь делаешь? Мы же договорились, что тебе не стоит приезжать… Всё уже решено. От спешки дыхание у неё перехватило и, прижав ладонь к груди, она лишь замотала головой, взглянув в конце концов на Кингсли: — Я знаю, где дочь Кербероса, мистер Бруствер!***
Металлическая опора, которой в обличье Калогеропулоса пользовался Ральф, оказалась в отеле, куда два месяца назад Люциус поселил Мальсиберов, и была вскоре доставлена в кабинет министра. Не знавшие, очевидно, что делать с забытыми вещами столь внезапно исчезнувших постояльцев, сотрудники отеля все пять дней продержали опору в кладовке с прочим никому ненужным скарбом вспоминая о необходимости кормить птицу лишь изредка, отчего, по-видимому, она теперь совсем недвижно сидела на своей жёрдочке, уткнув блестящий клюв под крыло. — Ну что же, посмотрим, — произнес Кингсли, направляя палочку на клетку, у которой даже не оказалось дверцы, и два прута её сейчас же изогнулись в разные стороны; птица не шелохнулась. — Надеюсь, она ещё жива, — взволнованно произнесла Гермиона, сжимая локоть стоявшего рядом Люциуса. — Гермиона, не была бы ты так любезна?.. — Кингсли взглянул на неё смущённо — руки у него оказались слишком большие, отчего он никак не мог её достать. — Не хочу пытаться трансфигурировать клетку, дабы не задеть её ненароком. — Конечно, мистер Бруствер, — и она подошла к опоре, вводя ладонь меж тонких прутьев, пальцы коснулись нежного оперения. — Вот так… Гермиона аккуратно достала птицу, и та лишь трепыхнулась у неё в руке, даже не открыв глаза. — Она очень слаба, — прошептала Гермиона. — Она не сможет превратиться сама, мистер Бруствер! — Ничего, положи её вот сюда, — Кингсли указал на кресло у своего стола, и когда Гермиона выполнила его просьбу, направил на птицу палочку. Бело-голубая вспышка, ярко осветила пространство комнаты, и через мгновение в кресле появилась очень худая, невысокая женщина лет сорока, облачённая в буддийскую мантию жёлтого цвета. В чёрные как смоль волосы её были вплетены ярко-синие ленты, а в красивом греческом профиле, неуловимо всё ещё угадывалось что-то птичье. — Мисс Калогеропулос! — ахнул Кингсли, оседая рядом с ней на одно колено и принимаясь говорить по-гречески. Услышав, видно, родной язык, она мотнула головой. — Позовите колдомедика! — обернулся Кингсли, и, спешно кивнув, Люциус покинул комнату. Воцарилась тишина. — Благодарю за помощь, Гермиона, — сдержанно произнёс Кингсли, поднимаясь с колен. — Греки решили, что Мальсиберы были нашими шпионами, и если мисс Калогеропулос расскажет им правду — это спасёт нас от серьёзного конфликта… Гермиона лишь повела бровью. К её собственному удивлению, государственные проблемы показались ей отчего-то совсем малозначимыми сейчас. Кингсли тем временем зажал пальцами переносицу и принялся ходить по кабинету взад и вперёд. — Я понимаю, что время совсем неподходящее, — подбирая слова, начала она, — но мне очень нужно поговорить с вами о Люциусе, мистер Бруствер… — Время сейчас и правда весьма неудачное, Гермиона, — бросил он. — Однако иного в ближайшее время, полагаю, и не предвидится, — заметила она, понимая, что с её стороны это было весьма отчаянной вольностью, Кингсли бросил в неё колкий взгляд. — Что ж, я слушаю тебя, — напряжённо произнёс он, заложив руки за спину. — Простите, мистер Бруствер, — примирительно сказала она, — однако вы же понимаете, что я просто не могу оставить всё как есть? — Люциус сделал свой выбор, Гермиона, — строго сказал Кингсли. — И, полагаю, ты согласилась с ним, если он пришёл сегодня ко мне, хотя я и готов был в очередной раз дать ему шанс. — Да, но, я только хотела попросить вас… — Чтобы я убедил Визенгамот проголосовать против его заключения? — оборвал её он; Гермиона поджала губы — она совсем не так представляла себе их разговор. — Я, как ты понимаешь, не имею права оказывать влияние на членов Совета. Всё будет проведено в соответствии с законом, и единственное в чём я могу уверить тебя, Гермиона, так это в том, что наказание, которое Люциус получит за своё преступление, будет вполне справедливым. Мгновение она смотрела на Кингсли, мужественно выдерживая непреклонный взгляд его тёмных глаз, и едва ли узнавая перед собой того человека, которого много лет назад, будучи ещё девочкой, встретила в доме номер двенадцать на площади Гриммо… Теперь перед ней был уже не старший товарищ, с которым она сражалась плечом к плечу против общего врага, но Министр магии, возмущённый проявленной к нему непочтительностью. — Да, конечно, мистер Бруствер, — она опустила глаза. — Простите… Дверь отворилась, и на пороге вновь показался Люциус. Вслед за ним в кабинет вошёл министерский колдомедик, в руках он держал несколько склянок с зельями и сейчас же принялся осматривать гречанку. — Полагаю, вам уже незачем оставаться здесь, — произнёс Кингсли, взглянув на Люциуса; на Гермиону он больше не смотрел. — Я позабочусь о мисс Калогеропулос и напишу вам, если мне удастся получить от неё какие-то сведения. — Конечно, — Люциус склонил голову и, взяв Гермиону за руку, вывел её из кабинета. Она проследовала за ним почти безвольно, остановившись в конце концов у закрытой двери и отрешённо уставившись на блестящий паркетный пол коридора. — Ты пыталась поговорить с ним на мой счёт, пока меня не было, не так ли? — спросил Люциус. Гермиона, лишь вскинула на него испуганный взгляд, обнаруживая, что он смотрел на неё с улыбкой. — Мой суд для него — дело принципа, Гермиона, — он медленно повёл её к лифтам. — В прошлый раз я вынудил его не сажать меня в Азкабан, понимаешь?.. Он был в ловушке. У Министерства не было денег, что заставило его поступиться принципами. Уверен — он долгие годы винил себя за это… даже когда я с его лёгкой руки стал начальником бюро. Даже когда он предложил мне возглавить Отдел… Что бы он там ни говорил о том, что жалеет о моём уходе — на самом деле моё решение покинуть Министерство сняло с его души очень большой камень, который не давал ему несколько лет подряд спать по ночам. И я, как ни прискорбно, обязан ему. Благодаря его решению я был всё это время на свободе, вновь обрёл положение в нашем новом обществе… И совсем неважно, сколько денег я «пожертвовал» на процветание этого самого общества — для Кингсли я всегда был и буду Пожирателем Смерти, которого он однажды не посадил в Азкабан. Они остановились у лифтов, и Гермиона вновь посмотрела Люциусу в его спокойные серые глаза. — Но это значит… — с трепетом сорвалось с её губ. — Что у нас здесь нет поддержки — да, Гермиона, — кивнул он, положив руку ей на спину, и она вошла в открывшуюся кабину лифта.***
Следующим утром в Малфой-мэнор, прибыл Драко, получивший из Министерства официальное уведомление о необходимости явиться в Британию для дачи показаний. На этот раз он был один — Астория осталась в Штатах с детьми, и он вероятно вовсе бы не стал появляться в своём прежнем доме, если бы не Гермиона, отправившая ему от их с Люциусом лица записку с настоятельной просьбой заехать в поместье. И хотя Люциус знал о приезде сына, после страшного скандала, приключившегося между ними на прошлой неделе — он не предпринимал попыток связаться с ним сам, а потому, когда Драко только появился на пороге Малфой-мэнора, на долгое мгновение между ними повисло весьма напряжённое молчание, которое Гермиона не посмела прервать первой. Скромно она стояла в холле поодаль, отметив только, что таким бледным, как сейчас, видела Драко, пожалуй, всего раз в жизни — там, на школьном дворе, когда считавший себя победителем Волдеморт великодушно приглашал защитников Хогвартса вступить в его ряды. Люциус же смерил сына весьма суровым взглядом. — Драко, — выдавил из себя он в конце концов, что вышло у него несколько гортанно. — Отец, — кивнул тот, стойко выдерживая этот его пронизывающий взгляд, и Люциус сделал шаг назад, впуская сына в дом; тот вошёл. Гермиона лишь кивнула ему, и Драко в нерешительности застыл у дверей в большой зал. — Могу я… посмотреть? — спросил он и, когда Люциус взмахнул рукой — распахнул дверь. При свете дня поле разразившейся здесь битвы производило немалый эффект, и Гермиона заметила, как у Драко в первое мгновение даже перехватило дыхание. Поражённо он принялся озираться по сторонам, обводя взглядом изуродованную мебель и делая несколько неуверенных шагов. Под ногами его скрипели осколки взорванных стёкол. Люциус застыл позади, в молчании с заложенными за спину руками. Он не спускал с сына глаз. — Столько крови, — выдохнул Драко, останавливаясь у того места, где тяжело раненый Ральф боролся с Люциусом. — Да, а вон те следы мои, — произнёс тот, указывая ему пальцем на противоположную стену. — А вот здесь лежала связанной Гермиона, а вон там… вокруг стола лежали двенадцать отравленных мракоборцев. Драко испустил судорожный вздох, коснувшись пальцами своего заблестевшего от испарены лба. — А где была Роза в тот момент? — спросил он. — Я как раз отнесла её в детскую, — ответила Гермиона, — буквально за несколько минут до нападения. — Да, в комнату, где целые сутки перед этим прятались Плегга и Ральф, — заметил Люциус. В зале вновь воцарилось молчание. — Быть может, нам стоит уйти отсюда? — предложила Гермиона. — В столовую, к примеру, или… — В мой кабинет, — Люциус бросил на Драко ледяной взгляд, и тот покорно проследовал за ним к выходу. Гермиона помедлила, решив, что Люциус хотел поговорить с сыном наедине. — Ты тоже, Гермиона, — он замер вдруг в дверном проёме. — Я?.. Но вам, быть может… — Ты тоже, — сквозь сжатые зубы, повторил Люциус; уголок губ его нервно дрогнул. — Пожалуйста. Она только склонила голову и, когда спустя минуту все они вошли в его кабинет, поспешила расположиться на своём любимом красном диванчике у книжного шкафа, невольно вжимаясь в угол. Напряжение, царившее между Люциусом и Драко, было сейчас ощутимо почти физически. — Садись, — Люциус указал сыну на стул перед своим столом и тот покорно выполнил его просьбу. Сам же Люциус подошёл к шкафу и, достав оттуда графин с огневиски, наполнил два бокала. Гермиона бы тоже выпила сейчас, но ей он не предложил. Один бокал Люциус протянул Драко, и тот взял его нетвёрдой рукой. Они молча выпили. Люциус осушил свой залпом, сейчас же обновив. Несколько мгновений он стоял напротив сына, слегка опираясь бедром о стол позади себя. — Когда два года назад, с твоей лёгкой руки к нам в дом, якобы из Америки, прибыл мистер Бэгз — ты был осведомлён о том, кем на самом деле является этот домовик? — медленно, выговаривая каждое слово, спросил Люциус. — Нет, — выдохнул Драко. — Я… понятия не имел! Когда он пришёл ко мне, дабы получше узнать о своих будущих хозяевах, у меня даже и мысли не возникло! — И ты не узнал в нём домовика Паркинсонов? У тебя не промелькнуло никаких сомнений на его счёт?.. — Нет, — вновь замотал головой он. — Я, честно, даже и подумать не мог! Я считал, что… Я же ведь никогда должно быть и не видел домовика Пэнси! Он ведь… Какое мне было дело до него, в конце концов? — Нарцисса была на вилле в тот день, когда ты разговаривал с Бэгзлем? — Да, — Драко опустил голову. — Да, она… Люциус сделал глоток. — Послушай, пап, — Драко поднялся, отставляя едва тронутый бокал и делая по направлению к отцу шаг; глаза Люциуса, однако, сверкнули, и Драко замер на месте. — Я правда ничего не знал. Я… клянусь тебе. Я не подозревал о её намерениях… Не мог даже вообразить! Вновь осушив бокал, Люциус со стуком поставил его на стол позади себя и, вздохнув, приблизился к сыну, тяжело опуская руки ему на плечи, отчего у Драко даже подогнулись колени. — Послушай, сынок, — облизнув губы, сказал он; пальцы его стали поглаживать Драко шею. — Шесть дней назад, двое сбежавших из Азкабана Пожирателей Смерти, один из которых дурачил меня на протяжении последних двух месяцев в облике греческого мецената, напали на наш дом с целью убить меня и Гермиону… Мы были на таком вот волоске, — он сложил указательный и большой пальцы прямо у сына перед лицом. — Вот на таком, понимаешь?.. — Клянусь тебе, пап, — произнёс тот дрожа. — Клянусь! Я ничего не знал… — И если ты мне сейчас врёшь, — добавил Люциус, большой палец его надавил Драко на кадык. — Хоть в чём-нибудь… — Нет-нет, я не вру, папа. Не вру, пожалуйста, поверь… Я… — лицо у него покраснело от напряжения, на лбу вздулась вена, — я ничего не знал о её планах. Если бы я только знал! Поверь, я бы… Губы Люциуса скривились, он смотрел сыну в глаза, как хищник перед прыжком. Драко продолжал лепетать своё. — Люциус, — тихо обратилась к нему Гермиона, приподнимаясь с диванчика; внутри у неё всё трепетало. — Если он говорит, что не врёт — значит, так оно и есть… Люциус посмотрел на неё внимательно, после чего, глубоко вздохнул и выпрямился, убирая руки с плеч сына. Отвернувшись от него, он вновь наполнил себе бокал, и Драко, будто бы полностью лишённый сил, опустился на свой стул. — Что ж, хорошо, — заключил Люциус, отпивая огневиски. — Этот вопрос закрыт. Я больше не спрошу тебя о нём. Но теперь меня беспокоит другое, Драко. Скажи мне, дорогой мой и единственный сын, по какому праву, девять дней назад пребывая гостем в этом доме, ты позволил себе за моей спиной, называть меня деспотом и тираном, предлагая моей жене тайно уехать от меня на другой континент? Драко вздрогнул. Он обратил на отца изумлённый взгляд, а потом мельком бросил его на Гермиону, и, та в испуге лишь замотала головой, показывая, что Люциус об этом узнал не от неё. — Я лично слышал ваш разговор тогда, — металлическим голосом произнёс Люциус, угадав мысли сына. — Я был рассержен на тебя, папа, — признался Драко. — Прости! Я, конечно, не должен был говорить такое Гермионе, ты прав! Но ты прогнал меня тогда из этого дома, и я был в ярости!.. Губы Люциуса дрогнули от неприязни. — Шесть лет назад ты сам демонстративно отказался от этого поместья, от жизни здесь, от… меня. Заявив, что по горло сыт моим наследием и в гробу видел всё, что окружало тебя последние двадцать два года твоей жизни. Ты захотел уехать, и я позволил тебе сделать это, простив тебе всё, что ты мне тогда сказал. Разве было не так? — Да, — кивнул Драко. — Да, всё было именно так. И я благодарен тебе за то, что ты не стал препятствовать нашему с Асторией переезду, что… понял меня тогда. Но в прошлый раз ты отказался от меня! Сказал, что я тебе больше не сын! — И ты решил, что можешь советовать моей жене бросить меня? Отнять у меня дочь? Обещать «провернуть всё быстро» и втайне от меня? Драко потупил взгляд. Дрожащая рука его сжалась в кулак. Люциус презрительно хмыкнул. — Что ж, если тебя так задел тот факт, что я выгнал тебя, быть может, ты в состоянии сейчас повторить Гермионе те же самые слова, которые сказал ей в тот день, только уже вот так, в моём присутствии? Ну же, давай! Я не стану отказываться от тебя во второй раз! — Н-не нужно, — губы Драко дрогнули, и он снова бросил взгляд на Гермиону. Густо покраснев, она отвернулась. — Повтори, что ты сказал тогда, — процедил сквозь зубы Люциус, ладонь его негромко ударила крышку стола. — Я… я не помню точных формулировок, — выдохнул Драко. — Я говорил всё это на эмоциях. Я не преследовал цели расстроить ваш брак. И… ты же знаешь, я всегда был за вас, пап! — он дрожал уже всем телом. — И я… прошу у тебя прощения не только за то, что сказал Гермионе, но и за то, что насмехался тогда над тобой за столом, на глазах у неё и Астории. Я не должен был так поступать с тобой, не должен был осуждать тебя за твоё прошлое, ты прав — это было непозволительно и низко с моей стороны! Прошу, прости меня. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Подбородок у Люциуса приподнялся, и он с шумом втянул носом воздух. — Что ж, я прощаю тебя, Драко, — изрёк наконец он, — и, в свою очередь, приношу свои извинения за то, что отрёкся от тебя. Это было излишне с моей стороны, признаю. И я забираю свои слова назад — ты мой сын и… твоя невоспитанность — исключительно моя собственная вина. Из груди Гермионы невольно вырвался стон. Вероятно, излишне громкий, потому как оба они обратили на неё глаза. Она лишь прижала ладонь к своим губам. — И тебе не кажется, что сейчас уже слишком поздно заниматься моим воспитанием, а папа? — ядовито заметил Драко, кивнув в её сторону. — А я пригласил сюда, на наш с тобой разговор, Гермиону не для того чтобы устроить тебе воспитательную выволочку при ней, — сказал Люциус. — Ты прав, ты уже слишком взрослый, дабы я пытался учить тебя хорошим манерам. Однако я попросил Гермиону поприсутствовать здесь сейчас лишь для того чтобы она вовремя связала мне руки, если бы я всё-таки решил задушить тебя ненароком… Потому как, в противном случае, вместо пары лет в Азкабане, мне бы точно светило уже никак не меньше двадцати. Повисла пауза. Гермиона не решалась сделать больше и вздох. — Что это значит? — удивился Драко. — О чём ты говоришь?.. — В ту ночь я не сдержался и пытал Плеггу, — ответил Люциус, — в чём я и признался Кингсли вчера днём. Поэтому, через неделю после Нарциссы — будет и мой суд… — Не может быть! — Драко привстал со стула. — И до тех пор, — продолжил Люциус, делая несколько шагов по комнате, — мне необходимо передать вам обоим дела. Через несколько дней я встречусь с юристом и полностью перепишу Фонд со всеми его активами на Гермиону. — Что? — воздух наконец проник ей в лёгкие. Глаза Драко сверкнули, и Люциус, остановившись, смерил его внимательным взглядом. — Ты же не против, такого положения вещей, сынок? — Нет, — сказал он, отходя к стене. — Это… ваш Фонд. — Твоя должность главы американского филиала останется, конечно, за тобой, — добавил тот. — И я надеюсь, что ты справишься с ней теперь и без помощи матери. По лицу Драко пробежала судорога, но он более ничего не сказал. — Но Люциус! — Гермиона вскочила с дивана, ощущая, каким невыносимо тесным был ворот её платья; он повернул к ней голову. — Ты даже не обсудил это со мной! Я… я не смогу! Как я буду… Это же целый Фонд! И почему ты так уверен, что это действительно необходимо? Ты же сказал, что есть шанс… — Я всё уже решил, Гермиона, — приблизившись к ней, произнёс он; ладонь его скользнула по её пылавшей от волнения щеке. — Сейчас я просто ставлю вас обоих перед фактом. Через три дня Фонд полностью перейдёт в твоё владение, потому как сделал я его для тебя и управлять им… в моё отсутствие, тоже должна только ты, потому что только ты единственная, способна сделать это правильно. — Ах, да почему ты так уверен? — воскликнула она. — У меня даже лабораторией не получилось управлять! Ты же сам знаешь, как они называли меня! — Лаборатория была просто не твоим масштабом, — губы его дрогнули в нежной улыбке. — А вот чтобы управлять Фондом, способности дьявольских силков будут как раз впору, моя дорогая, вот увидишь. — Но я не хочу! — подбородок у Гермиону задрожал. — Не хочу управлять им без тебя, Люциус! Зачем мне Фонд, если ты будешь в Азкабане? Как я смогу помогать другим людям, если никто не хочет помочь нам с тобой? Если после всего хорошего, что ты сделал для них, все они только и ждут твоего провала?! — Ну-ну, — Люциус прижал её пальцы к своим губам. — Мы с тобой должны быть выше них. И я уверен, что ты несмотря ни на что сможешь продолжить дело, которое мы начали, ради Розы, ради наших с тобой идей, ради нашей любви… Да и к тому же, за делами время пролетит быстро — ты даже не заметишь как. А потом я снова буду с тобой.***
Суд Нарциссы проходил в закрытом порядке. Люциус попросил Кингсли не устраивать из него представления, сказав, что в полной мере удовлетворит интерес журналистов и праздных зевак во время собственного слушания, а потому на разбирательстве по её делу присутствовали лишь члены Визенгамота, представители греческого посольства и люди, имеющие непосредственное отношение ко всему случившемуся, а именно Гермиона, Люциус и Драко, который желая остаться не узнанным, сел на самый дальний ряд, за спиной широкоплечего волшебника, накинув на голову капюшон. Ровно в десять утра, двери отворились, и Нарцисса подобно королеве прошествовала в зал в сопровождении двух стражников. Руки её связаны сейчас не были и, остановившись возле грубого деревянного кресла с массивными цепями, она оглядела повелительным взглядом присутствующих. — Подсудимая сядьте, — произнёс Кингсли. Нарцисса не шелохнулась. — Миссис Малфой, — с расстановкой снова обратился к ней он. — Я прошу вас занять вот это место. Конец его палочки указал на кресло, и, слегка улыбнувшись, Нарцисса покорно воссела на него, так словно это был её трон. — Судебное заседание по делу номер 506 от 30 августа 2008 года объявляю открытым, — сказал Кингсли. — Разбирается дело леди Нарциссы Малфой, 1955 года рождения, проживающей в поместье Блэк в графстве Оксфордшир, обвиняемой в организации злонамеренного сговора против членов магического сообщества и организации побега двух пожизненно заключённых Пожирателей Смерти из Азкабана, что привело к гибели гражданина иностранного государства. Заседание ведёт: Кингсли Бруствер, министр магии; Гестия Джонс, глава Отдела магического правопорядка, Сьюзен Боунс, первый заместитель министра. Свидетельства по данному делу были рассмотрены Визенгамотом на предварительном слушании, проведённом в закрытом порядке, и внесены в протокол, копии которого имеются на столах у каждого члена Совета. Согласно протоколу подсудимая не признала за собой вины. Показания подсудимой, а также свидетельства защиты прикреплены к протоколу. Предварительное решение о наказании подсудимой в случае признания Визенгамотом её вины — двадцать пять лет заключения в Азкабан в сектор «О». В дополнении к имеющимся в протоколе данным, сегодня перед Визенгамотом также предстанет ещё один свидетель, после чего обвиняемой будет предоставлено право последнего слова. От защиты на данном заседании подсудимая отказалась. Имеются ли у кого-нибудь возражения или комментарии к вышеизложенному? Кингсли обвёл взглядом оставшихся безмолвствующими представителей суда, после чего вновь посмотрел на Нарциссу. — Вам всё понятно, миссис Малфой? — Да, — надменно изрекла она. — Есть ли у вас какие-то вопросы к суду? — Нет, — голова её слегка качнулась, и она отвела свой скучающий взгляд в сторону. — В таком случае, суд приглашает в зал заседания свидетеля обвинения: мисс Кьянею Калогеропулос. Стражник, стоявший у выхода, распахнул дверь, и на пороге появилась тщедушная фигура гречанки. Плечи её были сгорблены, голова слегка втянута в них, согнутые в локтях руки, казались неуклюжими, словно она ещё не привыкла к их человеческой форме — она прижимала их к бокам, подобно стеснённым клеткой крыльям. Взмахнув палочкой, Кингсли наколдовал для неё стул, и, боязливо оглядываясь по сторонам, она села на самый его краешек, будто на жёрдочку. — Скажите, мисс Калогеропулос, — обратился к ней Кингсли, — удобно ли вам разговаривать с нами по-английски или вы предпочли бы, говорить на греческом? — Нет-нет, — Кьянея мотнула головой. — Я вполне могу и по-английски. Я знаю ваш язык. Она говорила с сильным акцентом. — Прекрасно, — кивнул тот. — Что ж, в таком случае, дабы соблюсти формальность, я вынужден ещё раз спросить вас, действительно ли ваше имя Кьянея Калогеропулос? — Да, господин министр, — кивнула та. — И вы являетесь дочерью господина Кербероса Калогеропулоса? — Именно так. — Хорошо, тогда я попрошу вас посмотреть сейчас направо от себя, и сказать нам, известна ли вам эта женщина, в кресле подсудимого? Повернув голову, Кьянея несмело взглянула на Нарциссу, которая, в свою очередь, и не подумала посмотреть на неё в ответ. — Да, мне известна эта женщина, — заговорила гречанка. — Это госпожа Нарцисса Малфой, которая обманом выманила два года назад моего отца из его дома на Крите, в то время как подельники её схватили меня и удерживали всё это долгое время в клетке в моей анимагической форме. — Встречались ли вы с миссис Малфой до того момента лично? — уточнил Кингсли. — Нет, я не была знакома с ней. Я лишь знала о её существовании, — ответила та. — Когда мой отец, шесть лет назад познакомился с Нарциссой в своей поездке на Санторин, я находилась на Крите с матерью, и по возвращении домой он рассказал мне об их знакомстве. Он был очарован ею, я знаю, и я была рада, что он смог отвлечься, потому как все мы очень горевали в тот период… Не осуждайте его, за то, что он помышлял о женитьбе на другой женщине в то время, как жена его лежала при смерти! — взволнованно добавила она. — Мой отец был хорошим человеком. Не святым, конечно… Однако единственное в чём его можно было обвинить — это в желании не быть одиноким. И я, охваченная эгоистическим мотивом, пренебрегла этой его слабостью, за что и поплатилась… — Знали ли вы о том, что ваш отец нанял себе в сиделки Миреллу Мальсибер? — спросил Кинсгли. — Да, — кивнула она. — Он сообщил мне о ней в письме, сказав, что эта британка истинный ангел и очень хорошо заботится о нём. — И у вас не возникло тогда желания приехать и познакомиться с ней лично? — поинтересовалась Гестия Джонс. — К несчастью, это было бы просто невозможно, — голос Кьянеи дрогнул. — Дело в том, что монастырь, в котором я изучала в то время колдомедицину, не предполагал вероятность моего выезда до конца обучения. Система такова, что ты уходишь оттуда лишь раз… — Почему же вы тогда вернулись на Крит, когда господин Калогеропулос собрался в Британию? — Ах, в тот момент я уже поняла, что против моего отца, замышляется что-то недоброе! — сказала она. — Я ведь знала, что миссис Малфой, перестала отвечать на его письма, когда он предложил ей стать его новой женой. А потому, когда Нарцисса столь внезапно, без всякого предупреждения прибыла на Крит и сама предложила ему как можно скорее сыграть свадьбу, настояв на его выезде из Греции, я поняла, что должна вернуться. — И вы пренебрегли правилами монастыря, зная, что после этого не сможете продолжить там своё обучение? — уточнила Гестия. — У меня просто не было больше выбора, — сказала Кьянея. — Но я совершила ошибку тогда. Я написала отцу ответ, в котором просила дождаться моего прилёта, и письмо это, очевидно, попало в руки врагов. — Что случилось, когда вы прилетели на Крит? — В доме меня уже ждали. Там была эта неприятная женщина, Мирелла и какой-то неизвестный мне домовик. Они подстроили мне ловушку, окружив дом чарами, которые обнаружили моё присутствие и парализовали моё тело, так что я не успела превратиться обратно в человека. Очнулась я уже в клетке… Руки Кьянеи охватила едва заметная дрожь, и она сжала край своей монашеской мантии. — Они разговаривали с вами? Сообщили о своих планах? — спросил Кингсли. — Да, — кивнула гречанка. — Они всё мне рассказали. Мирелла была очень рада, что ей удалось поймать меня. Она была так воодушевлена. Сказала, что встретится вскоре с братом и что мой отец погиб ради его освобождения… А я ведь даже не могла оплакать его… — она всхлипнула, стыдливо прижав пальцы ко лбу. Министр вздохнул. — Что ж, полагаю, мы услышали достаточно. Есть ли у кого-нибудь ещё вопросы к свидетелю? — в зале повисла тишина, и он добавил: — В таком случае, я благодарю вас, мисс Калогеропулос. Вы можете быть свободны. И Кьянея поднялась со своего сейчас же растаявшего в воздухе стула, после чего покинула зал. — Миссис Малфой, вам есть, что ответить на заявления свидетеля? — поинтересовался Кингсли. — Нет, — Нарцисса качнула головой. — Я никогда в жизни не видела эту женщину, и понятия не имею, откуда она взяла всю эту чушь. — Таким образом, вы хотите сказать, что всё сказанное мисс Калогеропулос — ложь? — Абсолютная и беспросветная, — хмыкнула та. — Можете ли вы представить доказательства, опровергающие слова свидетеля? — К несчастью, нет. — Что ж, в таком случае, ваши замечания не будут учтены. Однако мы готовы выслушать ваше последнее слово, после чего Визенгамот вынесет вам приговор. Нарцисса лишь повела бровью. — Ну, что я могу сказать? — вздохнула она, рассматривая свои руки. — Всякое моё заявление будет теперь расценено против меня, а потому, как представительница древнего чистокровного рода, чего я вопреки новым веяниям совсем не стыжусь, я могу разве что пожалеть наше несчастное магическое сообщество, так скоро растерявшее всё своё былое величие и опустившееся до подобных цирковых представлений… Много лет назад, возможно даже в этом же самом зале, точно так же как и меня сейчас судили мою родную сестру, Беллатрису Лестрейндж — великую волшебницу вопреки всему, что принято теперь говорить о ней, которая в отличие от многих здесь присутствующих, несмотря на все свои недостатки была, по крайней мере, исключительно последовательным в своих действиях человеком. У неё был стержень, непоколебимые принципы и идеалы, которых она придерживалась до конца своих дней и не предала, даже пред лицем пожизненного заключения и вечного порицания. Согласитесь, это достойно уважения. Мало, кто способен на такое, — глаза её скользнули по лицу Люциуса. — И всё что я вижу, глядя на вас всех, сидящих вот так передо мной теперь — всего лишь кучку мерзких двуличных предателей, пытающихся судить меня, пряча в карманах мантий свои собственные замаранные по локоть руки, — выплюнула она. — И хотя я никогда не поддерживала в полной мере убеждений бедной моей сестры, в сложившейся ситуации я могу только попытаться взять с неё пример, оставшись верной тем чистым идеалам, которых всегда придерживалась сама. Последнее слово её звонким эхом отразилось от высоких каменных стен и потолка. — Это всё, что вы хотели сказать? — спросил Кингсли. Нарцисса кивнула, и паучьи серьги её с крупными чёрными жемчужинами блеснули в тусклом свете факелов. — У кого-нибудь есть вопросы к подсудимой? — Да, у меня есть! — раздался вдруг с последнего ряда голос Драко; порывисто поднявшись с места, он скинул с головы капюшон. — Драко? — глаза Нарциссы расширились от ужаса. — Как ты… могла? — выдохнул он. — Как ты могла так поступить со мной?.. — Драко, я… — она попыталась встать, но Кингсли взмахнул палочкой и тяжёлые цепи сейчас же приковали её к сиденью. Нарцисса издала стон, и, не дожидаясь её ответа, Драко быстрым шагом направился вдоль рядов в направлении выхода из зала. Гермиона взглянула на Люциуса. Тот смотрел на сына с тревогой. Желваки играли на его челюсти. — Подожди, Драко! — воскликнула Нарцисса, безуспешно пытаясь вырваться из цепей. — Позволь мне всё объяснить тебе! — Нет! — отчаянно замотал он головой. — Нет… не могу тебя больше видеть! Застыв на секунду в дверях, он бросил на неё последний взгляд. — Драко! — крикнула она ему в след. — Постой! Пожалуйста!.. Дверь с грохотом захлопнулась, и в следующий миг со своего места сорвался Люциус. Торопливо он промчался меж рядов и выбежал вон. В зале воцарилась тишина. Гермиона взглянула на Нарциссу. Несколько мгновений та смотрела ещё на закрывшуюся дверь, после чего, будто бы почувствовав затылком пристальный взгляд Гермионы, обернулась. — А ты что уставилась на меня, глупая грязнокровка? — с ненавистью, процедила она. Её всю трясло; прикованные к подлокотникам руки сжались в кулаки. — Осуждаешь меня?.. Думаешь, раз тебе удалось занять моё место, так ты справишься с ним лучше? Ничего подобного! — слюна брызнула у неё изо рта. — Пусть он изо всех сил и делает сейчас вид, будто признал тебя ровней себе, но заверяю: там, глубоко внутри, он никогда не сможет до конца принять, ни тебя, ни твоего ублюдка, что ты так опрометчиво от него понесла!.. — Тишина в зале суда, — раздался громовой голос Кингсли, и Нарцисса закрыла свой рот. Гермиона лишь отвела взгляд. — Итак, — вновь заговорил министр. — Если ни у кого нет возражений — предлагаю проголосовать. Кто считает, что подсудимая виновна? Одновременно, как по команде, в воздух взвилось сразу пятьдесят рук. — Единогласно, — гаркнул Кингсли, опуская и свою ладонь обратно на крышку стола. — Леди Нарцисса Малфой, вы приговариваетесь к двадцати пяти годам заключения в Азкабан в сектор «особого режима» без возможности амнистии или условно-досрочного освобождения. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.***
Спустя полтора часа Гермиона прибыла в Малфой-мэнор. Когда заседание только закончилось, и она вышла из зала суда, Драко и Люциус молча стояли в конце коридора. Остановившийся взгляд Драко был обращён куда-то вдаль, тогда как Люциус неотрывно смотрел на сына, и Гермиона не посмела нарушить это мгновение. Она не посмела помешать им прожить их общую боль, остановившись в стороне, метрах должно быть в трёх. Люциус, правда, скоро заметил Гермиону, и она лишь кивнула ему, подавая знак, чтобы они отправлялись домой без неё, после чего, покинув в одиночестве Министерство, трансгрессировала к Лаванде, вновь любезно согласившейся присмотреть за Розой. Когда же Гермиона перенеслась по каминной сети в поместье, оно показалось ей тихим как никогда, и, отнеся крепко спавшую у неё на руках дочь в детскую, она отправилась на поиски Люциуса и Драко, расслышав вскоре их голоса из-под двери кабинета, куда так и не отважилась в итоге зайти. — Ты должен простить её, — говорил Люциус, — она всё-таки твоя мать. — Простить? — голос Драко звучал надрывно. — Там… там была Роза, пап! В ту ночь, с вами! Чудо, что Гермиона отнесла её в детскую за мгновение до нападения… А что если бы они навредили ей? А что если бы Паркинсон убил Гермиону или тебя у неё на глазах?! — Никогда больше не произноси вслух таких страшных вещей, Драко, — выдохнул тот. — Но это так, папа! Она… сделала столько зла! Убила этого несчастного старика… А эта женщина… его дочь — я бы и в страшном сне такого представить себе не смог! И самое противное, что сам того не зная, я тоже во всём этом участвовал. Это ведь я всё про вас рассказывал ей! О том, что вы ищите домовика, что ты попросил меня провести собеседование с Алонзо, и всякие другие вещи… Получается, во всём, что приключилось с тобой и Гермионой действительно есть и моя вина! — Это совсем другое, — тихо произнёс Люциус. — Ты не знал о её планах, и я не держу на тебя за это зла… Однако ты всегда был очень привязан к ней, и именно поэтому я прошу тебя проявить сейчас к матери сочувствие, даже несмотря на то, что она обманула твоё доверие. Ты же видишь — она, очевидно, впала в безумие, не смогла простить меня, в чём немало и моей собственной вины… Быть может, если бы тогда, на твоём дне рождения я выполнил её требование… — Какое ещё требование? — прервал его тот. — Она хотела, чтобы я дал ей непреложный обет, что не изменю своего завещания, — сказал Люциус. — Что? Она просила тебя дать ей непреложный обет о моём наследстве? — Да, и мне, вероятно, необходимо было согласиться. Быть может тогда, она удовлетворилась бы и не стала довершать свои планы… В конце концов она думала только о твоём благополучии, поверь мне. — Нет! — Скрипнул стул; послышались беспокойные шаги. — Нет! Она думала в тот момент совсем не обо мне! Она была одержима ненавистью к тебе за то, что ты отдал её место грязнокровке! Стоявшая за дверью Гермиона вздрогнула слегка. — Не произноси больше подобных слов в этом доме, Драко, — мягко прервал его Люциус. — Потребовав от тебя непреложный обет, она просто хотела привязать тебя к себе! — продолжал тот, пропустив его замечание мимо ушей. — Снова! Какая же она эгоистка!.. Как она… — голос его дрогнул. — Как она могла так поступить со мной?! — Драко, — вздохнул Люциус. — Я ведь… Я ведь так её любил! Так любил её, папа. А она… разбила мне сердце! Шаги прекратились, послышался сдавленный всхлип, и негромко скрипнули о паркет ножки второго стула. — Ну всё, — это был Люциус, — всё… На несколько мгновений повисло молчание, прерываемое лишь редкими судорожными вздохами Драко; потом звякнули бокалы, и стулья скрипнули вновь. — А между тем, — вздохнул Люциус, — учитывая, события ещё только грядущие, сколь же и неотвратимые, мне тоже нужно попросить тебя кое о чём… — Неужели ты и правда собрался вновь пройти через суд? — Это уже бесполезно обсуждать, — бросил тот, — но чтобы ты в полной мере понимал всю серьёзность моей просьбы, сынок, я должен сразу сказать тебе, что штрафом, мне отделаться навряд ли теперь удастся. Кингсли лучше удавится, чем даст мне уйти от него и в этот раз, а потому, я хотел попросить тебя, чтобы ты позаботился о Гермионе и Розе, в то время, пока я буду… отсутствовать. — Но папа, почему ты так уверен… — Просто обещай мне, Драко! Я не прошу тебя давать мне никаких непреложных обетов, но я должен знать, что в ближайшие, по крайней мере, пять лет, Гермиона и твоя сестра будут находиться в надёжных руках. — Пять? — Гермиона в ужасе отпрянула от двери, сейчас же зажав себе рукой рот. Поглощённые, однако, своей беседой отец и сын не услышали её, и вскоре, из кабинета вновь раздался взволнованный, но едва уже различимый голос Драко: — Конечно, пап. Конечно, я обещаю тебе… обещаю…