Никто не виноват

Руслан ведь знал, что этот мудак врет. Руслан не верил ни единому его слову! По глазам видел, что нельзя верить, а все равно верил. Это даже не объяснить. Ты ведь нормальный человек, объективный, но в таком положении хуже идиота чем ты еще поискать надо. Было холодно и жутко, было больно и…тихо. Тишина давила на уши еще громче, чем крики. Все утихло, даже стонов слышно не было. Будто кто-то отключил в настройках звук. Вот выходит врач. Вот они с Юрой подскакивают с места и несутся к нему, словно кипятком ошпаренные. Руслан первый замечает то, что не должен был. Руслан видит, как руки мужчины опускаются вниз. И еле-еле, почти невозможно, слышит тихое: «извините, мы не смогли». Эта фраза всего на секунду обрушилась на Руслана громом, а потом все снова затихло. Он видел, как Юра кричит что-то, но звук не доходил, видел, как он врезает в стену кулак, как к нему подбегает Эльдар, и ревущая Алина. Сам он себя больше не ощущал. Только когда кто-то начал его поднимать, понял, что сидит на полу и рыдает. Наверное, громко. Но Руслан больше ничего не слышал. И хуже всего было то, что больше ничего не чувствовал. Боль, кажется, больше ничего от него не хотела. Ни от кого. Он даже ущипнул себя для достоверности, но - ничего.

***

- Ты, блять, дегенерат! – привычно ругался Юра, шпыняя Эльдара и Илюху, что сидели с опущенными головами. – Ой, да делайте че хотите, а! – он злился, кричал и кидался всем, что попадалось под руку. - Успокойся, блять, все нормально сделаем, - пытался привести его в чувства Соболев, правда выходило плохо. А Руслан уже какой раз жалел, что то оглушающее чувство пропало так быстро. Он не хотел ничего слышать, как и видеть не хотел. Невообразимо, но худшим из всего казалось то, что к нему вернулись чувства. И, черт возьми, как же он мечтал снова выключить их все до последнего. - Блять, - Юра замолчал, опускаясь на диванчик. Руслану хотелось помочь ему, хоть как-то, хоть чем-то, но все, на что он был способен – молчание. Он даже шевелился с трудом. А Юра медленно добивал сам себя, закрывался все больше, и злился-злился-злился. Его стадии принятия как-то затянулись, а в своих Руслан уже не разбирался. Если бы он хотя бы понимал из этого сумасшествия, что чувствует конкретно, хотя бы в один конкретный момент. Но все смешалось настолько, что вычленить из этого что-то внятное не представлялось возможным. Снова было больно. И эта боль отрезвляла. Блять-блять-блять. Это слово стало самым частым в их лексиконе, Руслан даже пытался считать в какой-то момент, но сбился на второй сотне. Оно не значило ничего, и в то же время значило дохуя. Всем было больно, всем, каждому, кто находился в этой гребаной студии. Но все молчали, старались держаться, и только вырывающееся время от времени горькое «блять» выдавало их всех с потрохами. Всем было страшно. - Так во сколько? – переспросил Илья у Юры, и тот как-то неуверенно двинул плечом. - Пусть к двенадцати подходят, как раз родственники разъедутся, - какая-то ебаная встреча в честь памяти Дани. Какая-то ебаная, никому не нужна показуха. - Я выйду к ним на пару минут, все не выходим, - Юра, казалось, пытался взвалить на себя все, что только мог. Но эта ноша даже со стороны казалась непосильной. - Остынь, выйдем мы с Илюхой, - Эльдар хлопнул его по плечу, и Музыченко даже как-то расслабился на глазах. – Ты лучше…- его взгляд упал на Руслана. Он не договорил, но все и так было ясно. - Я останусь с ним, - напомнил о себе притихший Кшиштовский. Он прилетел позже остальных, это он отскабливал Руслана от пола в больничном коридоре и приводил его в чувства. Миша ощущался сейчас чем-то очень важным, значимым, и в то же время…далеким. Теперь, когда Руслан наконец-то услышал то, о чем так мечтал, Мишу хотелось отодвинуть подальше, и в то же время прижаться к нему, ища хоть какое-то спасение. Но спасения в нем не было. Никогда не было и не будет. И это гадкое чувство расплывалось по всему телу Усачева дегтем. Он ничего не говорил, хотя мог бы. Даже немного хотелось послать их куда подальше. - Похороны в девять, - сообщила кому-то по телефону Алина, и в студии снов повисла тишина. Руслан невольно вернулся к последней их совместной встречи здесь, к дурацкой шутке Дани, брошенной невзначай, и к тишине, режущей уши. И вспомнил ту несчастную скамейку. Захотелось сбежать. - Я выйду подышать, - кое-как прочистив горло, сообщил он. – Няньки не нужны, - опережая чье-либо вмешательство, Руслан захватил Юрину пачку сигарет и двинул к двери. - Может я с тобой? – предложил Миша, всем видом почти умоляя согласиться. Стало тошно. - Нет, - вырвав край своей рубашки, за которую Кшиштовский успел ухватиться, Руслан наконец-то преодолел, казалось бы, невыносимое расстояние и вышел во двор. Ту скамеечку он отыскал быстро, и буквально свалился на нее, уставляя взгляд в небо. Пачка в руках шуршала, зажигалка сработала лишь с третьего раза. Руслан, кажется, никогда не курил всерьез. Баловался, курил на вписках, как любят говорить: курил, когда пьет. Но так, чтобы искать спасение в этих палочках – никогда. Однако сейчас он готов был искать его во всем, в чем только можно. Небо было ясным – без облачка, и голубым, сука, таким ярким, какими когда-то казались глаза Данилы. Погода стояла отличная, почти летняя, пели птички, шумели газонокосилки, рокотали моторы, кричали дворники. И детский смех раздавался со всех площадок в округе, словно специально напоминая о том смехе, который он обещал себе никогда не забывать. Только сейчас, какого-то хрена, никак не мог его вспомнить. Не мог и все тут. Сигарета неприятно обжигала горло, и нихрена не дарила обещанного спокойствия. Наверное, это работало, если ты куришь постоянно, но он отчего-то продолжал ее смолить. Будто давая ей еще хоть один блядский шанс. Хоть еще одну надежду на лучшее. Не выходило. Лучше не становилось, боль усиливалось, а сердце обливалось кровью. И среди путаницы мыслей и чувств внезапно появилась одна – самая четкая. Она прозвучала в голове голосом Данилы, и раздалась его блядским смехом. «Увидимся в аду».