Цикл рассказов "Ничего особенного"

Красная Дьяволица

Сколько себя помню – я всегда волочился за женскими юбками, как ребёнок, вцепившийся в руку своей матери, чтобы не потеряться в огромном, набитом людьми и вещами супермаркете. Да, я был именно таким ребёнком, и мои «мамы», за которыми я тягался, менялись с завидным постоянством. Но настоящая, единственно правильная мать всегда меня предупреждала – «Женщины. Они не доведут тебя до добра, сынок. Женщины…и выпивка». Да, мама, ты была права. И хотя с выпивкой я завязал ещё в подростковом возрасте, женщины…до сих пор остаются моей слабостью. Моим пороком, сладким запретным плодом, вкусив который единожды – уже не в силах остановиться. И нет никого, кто смог бы встать между тобой и бездонной пропастью, куда ты несёшься по неровной колее своей скользкой жизни. И ты летишь в небытие – но делаешь это без сожалений. Кода нет и никогда не было тормозов или даже подушки безопасности – к чему угрызения совести? Ты сам выбрал этот путь. Путь бесчестия, расчеловечивания, утраты собственного «я»… Я повстречал её…нет, я был здесь не при чём. Она сама, волею безжалостной и безрассудной Судьбы ворвалась в мою серую и привычную до тошноты жизнь, растормошила её, уничтожила, разорвала на мелкие клочки и развеяла по ветру, а затем прокатилась по моему телу и душе огромным грохочущим товарняком весом в несколько сотен адских железных тонн. Она была прекрасна. Она была ужасна. Я любил её. Я ненавидел её. Она причиняла мне боль одним своим присутствием, взглядом, тихим, еле слышным в окружающем нас вакууме, дыханием. Я знал, что соглашаться на её предложение – означает подписать сделку с Дьяволом, точнее – с Красной Дьяволицей. Я знал, что моя чёрная, как угольная шахта, душа рано или поздно будет жариться на адской сковородке. К чему затягивать момент? Лучше отрубить этот гомункул сразу, пока гниение не дошло до жизненно важных органов. Да, этим гомункулом был я, а острым, бликующим на солнце ножом – она. Я знал, что она принесёт меня в жертву, как невинного барашка, священного агнца, сделает из меня куклу, набитую иголками, перьями, папье-маше и конским дерьмом. Я всего лишь игрушка в её руках, игрушка, которая очень скоро сломается и надоест ей. Я знал это. И я добровольно положил голову на плаху. Она уверяла, что бабке осталось жить совсем немного, и я только сделаю всем одолжение, если наконец-то избавлю эту грешную землю от её дряхлого тщедушного тела, распространяющего предсмертный смрад гниющей кожи и мяса. Сказала, что мы поделим её деньги поровну, но только если бабка «проживёт» ещё хотя бы до конца этого месяца. Да, она всегда была с выдумкой, эта маленькая, грязная, ненасытная тварь. Она пожирала меня своими огромными глазами и ртом и ей всегда было мало. Она высасывала из меня все жизненные соки, мужское семя, человеческое естество. После каждой встречи с ней я был как полый сосуд, обезжиренный творог, еле похожая на человека масса, состоящая из мяса, жил и костей. Она медленно убивала меня. Я знал, что долго так продолжаться не может. Но каждый раз нырял в её обволакивающиеобъятия, обдалбывался до беспамятства, как закоренелый наркоман, пьянящим запахом её волос, кожи, половых секреций. В любой момент я мог бы её прогнать. Но я знал, что это не утолит мою боль, а лишь разбередит старые раны, заставит кровоточить сердце, лишит меня источника вечной нирваны. Секс с ней был лучше любой наркоты на свете. Я слишком поздно узнал, что ей было тринадцать. Её бабка страдалаАльйгеймером и еле различала реальность от собственных больных фантазий. Втереться к ней в доверие не составило особо труда. Как, впрочем, и убить. Она почти не сопротивлялась – наверное, старая каргадумала, что я делаю ей что-то вроде расслабляющего массажа. В тот момент, когда жизнь уже практически испарилась из этого дряхлого мешка с дерьмом и костями, в её глазах, невероятно ясных глазах – на долю секунды – блеснуло что-то, отдалённое напоминающее осознание. Она поняла. Поняла, кто я такой и что я с ней делаю. И ей было страшно. И стыдно. В тот, последний вздох, она боялась и стыдилась за сам обоих. Потому что я уже давно перестал чувствовать что-либо, когда рядом не было её. Она была моим энергетическим вампиром, суккубом, что забирала мою энергию, прожёвывала её и выплёвывала обратно мне, а я был готов принять от неё любую гадость, грубость, бесстыдство, лишь бы не она покидала меня как можно дольше. Смерть бабки была очередной отсрочкой в наших отношениях. Небольшой передышкой, которая была нужна мне, как воздух. Соседей и местный пенсионный фонд нужно было убедить в том, что старая карга все ещё дышит, пусть и на ладан, и мне пришлось пойти на некоторые уступки со своей мужской гордостью, но это было не настолько противно, как мне казалось поначалу. В конце концов, все мы в детстве любили этим заниматься. Залазить в шкаф с маминым бельём и примерять на себе её трусики, колготки, бюстгальтер. Мазать лицо тушью для ресниц и пробовать на вкус блеск для губ. Все мы были в таком возрасте, когда ты ещё до конца не определился, кто же ты на самом деле, пускай даже у тебя между ног болтается небольшой отросток, идентифицирующий тебя с определённым полом. Да, мы все были такими. Большинство потом просто забывает об этом. Большинство. Но не я. Мне до сих нравилось иногда, потехи ради, примерить на себя парик, тугие топики, высокие ботфорты на каблуках.Ей тоже это нравилось. Иногда её это даже заводило больше обычного, но не настолько часто, чтобы превращать это в наш собственный фетиш. Одежда бабки была не такой удобной или вызывающей – старые, обветшалые, пахнущие старческой мочой обноски. Мне пришлось носить их несколько недель кряду, и подконец этого мне явственно казалось, как будто этот смрад старческих выделений пропитал мою кожу до такой степени, что теперь я буду вечно пахнуть, как обоссавшаяся подсебя бабушка. Минуты казались часами, часы – днями, дни – неделями, недели – тысячелетиями. Я практически не выходил из дома. Запасы быстро кончились, я начал голодать. Быстро исхудал, потерял прежнюю форму, иссохся, и некогда просторная одежда теперь висела на мне как влитая. Я сам потихоньку превращался в полоумную бабку, живущую надеждой на скорую кончину, потому что жизнью это назвать нельзя. Это медленное гниение твоей души. Ты можешь сам уйти из жизни, прекратить страдания, притушить метастазы. Но ты боишься. Боишься того, что самоубийц не пускают на порог Райских Врат. Если, конечно, Бог и правда существует. Звонок в дверь. Наконец-то она пришла. Я слышу за дверью её обманчиво-сладостный голос, слышу учащённое горячее дыхание. Чувствую подвох. Заржавевшие инстинкты дают о себе знать в последний момент – слишком рано, чтобы начинать доверять им, слишком поздно, чтобы не дать мне открыть дверь. Двое братьев. Я знаю их. Работают на фабрике по производству мебели, стоят у деревоперерабатывающих станков. Крепкие парни. Сильные руки, в головах пусто. Никаких мыслей, чувств, сожалений. Идеальные убийцы. Я тоже когда-то был таким. До того, как встретил её. Она отравила меня, размягчила, скатала в хлебный мякиш и выкинула в мусорный бак. Да, теперь я порченный кусок хлебного мякиша на дне чужой жизни, на дне чужого стакана с виски. Если со дна не выбраться – зачем тогда бултыхаться? Но если не бороться – тогда в чём смысл продолжать жить? Раньше я бы справился ними. Раскидал бы их, как двух несмышлёных щенят, вставших на пути яростного молодого волка, жаждущего крови и битвы. Если бы я был хотя бы на десять лет моложе. И я если я никогда не встречал её. Сопротивляться бесполезно, но я всё же пробую. Это похоже на отчаянные попытки человека, держащегося за уступ, не сорваться вниз. Он ведь всё равно упадёт и расшибётся в смачную кровавую лепёшку. Всё предрешено и будет так, как было задумано изначально, но только не тобой самим. Они в два счёта кладут меня на лопатки, но я успеваю разбить одному из них нос и из развороченной ноздри на меня капает густая тёмная кровь. Я горд собой. Я что-то смог. Старый, но не беспомощный. Дайте только встать на ноги, малолетние засранцы, и я вам устрою,…Конечно же, я уже никогда не встану снова. И не потому, что они этого не хотят. Этого не хочет она. Она смотрит на меня своими огромными глазами ненастной хищницы, и в этих глазах я вижу всё – и прощение, и прощание, и объяснение в том, что по-другому было нельзя, и я должен это понять, что я понимал это с самого начала, просто боялся признаться в этом ей…и самому себе. Да, я всё это вижу в её глазах. Её губы растягиваются в последней в моей жизни улыбке. Улыбка ангела. Улыбка Дьявола. Улыбка Красной Дьяволицы. Эти парни ещё не знают, даже не догадываются о том, в чьи дьявольские сети они угодили. Она сожрёт их, переварит и выплюнет. Искалеченными, покорёженными, нелюбимыми. Я прошёл через это. Я мог сбежать в любой момент, но я остался. Я принял её любовь всю, без остатка – и это сожгло мою душу, осталась лишь горстка пепла. Я – это пепел, развеянный по ветру. Я – это ветер, что вечно будет беззвучно преследовать её по пятам, петь о её красоте, коварстве, о её ненастной, всепоглощающей любви. «Женщины. Они не доведут тебя до добра, сынок. Женщины…». Ты была права, мама. Всегда была права, а я тебя не слушал. Но теперь – я ветер, и я слышу всё, то ты мне говорила и ещё когда-нибудь скажешь. Мама, расскажи мне сказку. Сказку о Красной Дьяволице…