Нибиру

- Я когда поступал в Питер… ну как поступал. Поступил даже. В общем, у меня там неприятности случились, и домой я вернулся в куски. Заехал прямой дорогой в итоге в Новогорный, даже маму не видел толком. А Навогорный – это психушка в уральской области такая. Под Озерском, где Южно-Уральский след, чтоб если блядь в себя там не придете, радиация от вас, уебков, лес почистила. Да. Не, больница хорошая. Нормальная. Я там еще раз полежать успел, зимой вот этой. Десятый год, на первом этаже разобрано окно: ну хули, плановый ремонт, заходи, кто хошь, гуляй, кто хошь, похуй вообще, все свои. Шестнадцатый год, снова здрасте. Окно разобрано опять, только на втором этаже, и с той стороны зимушка-зима на минус тридцать. Стабильность признак мастерства, чо, должно ж быть в мире постоянство. Собственно я к нему как раз. В десятом я там встретил чувака. Мы единственные ровесники плюс-минус были на отделении. А там контингент такой – между маразмом и шизой, с перерывом на белочку, либо тихий и ебнутый, либо нервный и ебнутый, ну и еще чуваки залетали, которые косить пытались: от тюрячки, от армии, это совсем пиздец. Как бы Пролетая над гнездом кукушки – охуительная история, когда лежать тебе не надо с МакМерфи. Не суть. На общем фоне он, короче, адекватным показался мне. Мы почти месяц там чалились - вдвоем, по сути, общаться больше и не с кем было. Взаимовыручка выработалась какая-то, опять же, он такой пацан был, крепкий, это очень не лишним было. А мне передачки приходили, я ему про историю рассказывал – даже стихи его научил писать, кстати. Я уже в Питере побывал, кроме прочего. Он с Урала никогда не выезжал. Но хотел: очень. И вот он мне затерал, что он здоров по сути-то – просто его заебало, Пышма ебаная (которая еще маленькая, а не большая Пышма), пьянки на базе, щи местные, безнадега охуевшая и вот эта вот блядь вечная мерзлота кондовой уебищности. Ну не хотел он техникум заканчивать и на ЧТЗ подаваться. И типа семья не приняла, он разъебался на эмоции, чо-то перекрыло, слово за слово – его впихнули в дурку. А он нормальный парень. Он ничо как бы не делал и никому не угрожал, и с этажа шестого он спрыгнуть тоже не пытался, это хуйня все, он просто хотел, чтоб его выслушали нормально и объяснили, какого хуя происходит. И как бы ты когда болеешь. Это хуй знает, как объяснить. Но вообще очень быстро все решают, что с тобой не надо базарить. Совсем. Базарить надо с белыми людьми, с тобой пиздеть – это себя не уважать. Тебе не скажут твой диагноз, например. Скажут родственникам, и вот если они тебе перескажут – это нормальная тема, а ты нахуй пошел. Будешь доебывать – еще укольчик вкатят, чтоб охота пропала. И так со всем примерно. А чо мне с этой таблетки будет? А нахуй пошел. А сколько я здесь чилить буду? Нахуй пошел еще раз. А почему мне туда нельзя, вот так нельзя и этого не надо? Потому что нахуй пошел, тебе ж сказали, ты дурачок совсем что ли? И если это за твои бабки, все попроще немножко, но тоже прорывается такой, устойчивый паттерн: я как-то раз так здорово таблеточки попил, что разожрал ряху на двадцать кило за семь месяцев, и чо-то никто мне не поведал на старте, что так выйти может все неаккуратно. А когда это родина о тебе решила позаботиться – не, тебе как бы лично, нарочно зла никто не хочет. Но ты ж между маразмом и шизой сидишь, и нахуй вы все идете строем. Потому что проблемы гуков шерифа как бы не волнуют. А это очень заразительная штука, я тебе хочу сказать, и понемногу с тобой вообще все перестают базарить. По-настоящему, в смысле. Ну, потому что веры тебе нету никакой, сам ты ни с чем разобраться уже не смог – ты б иначе здесь не оказался – и авторитет твой на нуле в этом веселом рпг. Так что давай здоровые люди перетрут, а ты отдыхай. И делай, как сказано, твое дело маленькое, в конце концов: на завтрак жопу поднять, до отбоя жопу не класть, и предписания врача соблюдать. Так вот не трудно догадаться как бы – да? – что это заебывает дико. И даже если ты поначалу не истерил там и не дергался, тебе к какому-то моменту очень хочется. Ну потому что ты ж не рыбка аквариумная – да? – ты все-таки отдельный человек как-то. Какой есть, но тем не менее. И тебя это давит, и каждый день давит, пиздец. Я б сказал, что даже где-то пятьдесят на пятьдесят с болезнью. Ты в стену ебальником влетаешь, по сути-то, на каждом шаге. И ты уже понимаешь где-то там про себя – даже при том, что ты ребенок же еще, ну, по большому счету, в восемнадцать лет, - ты понимаешь, то с хорошими шансами ты до конца вообще не поправишься. Такая, идентификационная характеристика у тебя. Там, кто-то черный в Штатах, кто-то диссидент советский, кто-то русский рэпер, кто-то мать-героиня, блядь, - а ты пациент. И обмылком ебаным от человека, которому слова не давали и которого нахуй никто не спрашивал, ты так и останешься. И ты охуеваешь, естественным образом. Злишься, психуешь, текста хуевые пишешь, революцией злоумышляешь. Хуй знает. Но главное – конечно ты солидаризируешься. Ну, это мягко сказано: ты себя видишь в чуваках, которые с тем же сталкиваются. И тебе обидно пиздец, что так хуево с вами обошлись и все вообще так задалось уебищно. И ты конечно веришь, что на самом деле – ну, я верил, - что на самом деле твой кореш в порядке. Ну, как ты. Не до конца, может, но достаточно в порядке: чтоб вот этого всего не заслужить. И, может, он там где-то перегнул, нервы сдали, может, у него, как-то вел он не так себя, когда за ним приехали, - но это ж пиздец. На родного сына дурку вызвать. Это вопрос еще, кто тут ненормальный. Да. Ну и короче мы пиздели с ним, я хуй знает, я поддерживал его как-то, мы даже планы какие-то строили, там, что он тоже в Питер двинет, когда выпишется, вся хуйня. Что главное перетерпеть сейчас, и его отпустят в конце концов. А потом он съебется подальше, и будет жить, как царь. Ну и короче я вот этой зимой когда был там. Я вижу: сидит чувак. И он вышел в десятом году. И в одиннадцатом снова вышел. И в тринадцатом даже вышел, после того, как жену чуть не зарезал: он жениться успел. И он меня не вспомнил даже, по-моему. Я поздоровался с ним, пообщались, там, пораспрашивал его. Но он мне как заново рассказал всю ту же историю. Что он-то здоров. Его не поняли просто. А он здоров. И вот он щас отсюда выйдет. Таблетки бросит эти ебаные. И все нормально станет. И я, конечно, хуй знает. Я, честно говоря, надеюсь, что так или иначе, а в Новогорный-то я больше не вернусь. Но чо-то мне подсказывает, что если б я туда вот этой вот уже зимой собрался, будущей. Я обязательно б его там встретил и он бы мне все ровно то же повторил. За окном был сырой серый рассвет, курили одну на двоих, Илья под простыней задевал его лодыжку своей, обоим не спалось с похмелья, решили поебаться, чтоб перезагрузиться и отрубиться, но ничего не вышло, а Илья так устал, что ленился снять гондон с обмякшего члена, и тем не менее – сон по-прежнему не приходил. - И к чему ты это? - Да хуй знает. К тому, что мир вокруг злой. Жить тяжко. Проблемы твои не ебут никого. Люди бывают редкое говно. А еще бывает, что кроме всех этих вот житейских трудностей – да? – ты просто берешь и молотком себе ебашишь по колену. А потом удивляешься, что тебе не встать самому и нога побаливает. А мир злой вокруг, и поэтому никто не сочувствует твоей беде. И как же блядь все так вот неудачненько сложилось-то. - Ну ты ж сам сказал, чувак болен… - Шизофрения у него, да. Причем если бы он с этим согласился, он бы уже, по ходу, поправился десять раз… ну не поправился, как, от шизы нельзя совсем поправиться… но у него б, допустим, ремиссия была. Но хуй с ним, ладно: он-то болен, он ну не может, допустим, осознать, что все вот так вот (хотя я б тоже сказал, что он не хочет нихуя, не то, что не может). Но хуй с ним. Он не может. Его, допустим, жалко. Реально жалко, если так подумать, ладно, просто пример он яркий - пиздец. Но ладно, жалко. А о здоровых чо сказать – прости – я не ебу. Илья повернул голову. Денис смотрел на него внимательно и как будто чего-то ждал. Он оделся: до трусов с футболкой. Сел к стене, закурил вторую. Как-то незаметно из бесцельного сонного трепа все это превратилось в настоящий разговор: которого Илья ждал – которого Илья требовал, честно, целых два дня подряд, – и которого так и не произошло тогда. Стыдно было себе признаваться, но Илья уже забил потихоньку, свыкся с мыслью, что его не будет, и готов был жить дальше: как получится. В любой другой момент от себя бы стало тошно – пиздец, но в призрачном мире бессонницы, в сером текучем рассвете все казалось немного ненастоящим, казалось далеким и безопасным, цвета были скручены, время иллюзорно, и так легко было поверить, что все это происходит с кем-то другим (или не происходит вообще). Интересно стало: Денис тоже это почувствовал? Решил от него заслониться сонным утром и серым рассветом? Было что-то неуловимо отрадное: в том, что ему до сих пор приходилось – заслоняться. В том, что он ждал: Илья не сдастся без боя, хотя на деле Илья сдался давным-давно. - Это ты про Диму – «Или про меня?» он сказать не решился, и получилось: - Или про себя? А Денис все понял правильно и ответил так прямо, так неестественно спокойно, что Илья смутился. - Да про нас про всех, чо уж там. - А ты совсем перестал жалеть – тех, кто на тебя похож? - Илюш. Вот – реально. Хорошо. Хочешь до того, ладно, пусть до того. Я хуево делаю – когда меня всерает – я хуево делаю себе, а не другим. Нет. - А потом я чо-то не помню ни разу, чтоб я сначала прыгнул в говно, а потом просил других меня оттуда вытаскивать. По сотому разу. - Тебе просто не приходится просить. Новости от ТНТ пришли через неделю: после того, как с Димой случилась беда. Было редкое утро, когда Денис встал раньше и Илью разбудил его голос: бодрый, возбужденный, Илья не слышал его таким очень давно. Денис наматывал круги по кухне, Илья вышел поставить чайник. - Ага. Ага. Конечно. Не, не проблема, конечно, мы понимаем все. Я конкретно насчет акта… мы о публичных высказываньях говорим каких-то? Ага. Ага. Ну резонно, вас понял. Не, возвращал я его по надбавке с налогами, мы уладили все. И спасибо еще раз, раз уж речь зашла. Да, конечно. Ну вот это как раз в экспликации будет, я так понимаю? А если – как вариант, исключительно, - шестерых рассмотреть? А. А. Ну разумно тогда. Я понял. Нет, это безусловно. Я не сомневаюсь. Обязательно, конечно – он будет только рад, я больше, чем уверен. О чем речь. Да. Это очень хорошо. Очень… Без проблем. Конечно. Конечно. Ну я об этом ничего не слышал. Нет, ну конечно нет. Нет, даже не о чем тревожиться-то. Будем признательны. Взаимно. Обязательно передам. Хорошего дня, всего доброго. Повесил трубку, потом вытер потные ладони - об штаны, и телефон – о край футболки. Щеки у него горели. Он перевел на Илью лихорадочный, заполошный взгляд. - Илюш. У нас есть выпить что-нибудь? Рассеянно оглядел кухню. Открыл и закрыл холодильник. Он улыбался. Потом на его лице мелькнула тревога: и тут же исчезла. Он сделал к Илье шаг, тут же как будто сам себя одернул, вернулся назад – но в следующую секунду сгреб Илью в охапку, поцеловал в висок. - Мы делаем пилот. Не дожидаясь ответа, бросился звонить Умнову. Открыл холодильник снова. Захлопнул, толком не заглянув. - Дим? Разбудил? Ну замечательно, да, кого я спрашиваю, действительно. Умнович. Короче. Мы их выебали. Проси, что хочешь. Да договор передо мной, все четыре ляма плюс налоги, плюс расходы обговорили мы накладные, всё – рисуй раскадровку, смету внутреннюю считаем и они готовы. Да. Да! Да-да-да-да, да, - да, сука, мы снимаем. Мы снимаем, ты снимаешь, товарищ режиссер, командуйте мотор давайте. В ноябре, в первых числах. Приезжай, пожалуйста. Я не знаю. Хочешь, я приеду? Давай я приеду. Давай нажремся? Я – настроение блядей купать в шампанском, я б щас в фонтан нырнул. В пизду. Я так скажу. Я блядь нырну в фонтан сегодня. Они аванс пришлют. Хочешь – не знаю. Чем тебя можно закидать, кроме как шапками? Пленкой? Вот что угодно – серьезно, все, что захочешь, подгоню до вечера… И тут он резко тормознул. - Через нас. В смысле? Ну конечно, должен. Ну подожди. Да без вопросов должен, чо ты напрягаешься на ровном месте, это уже паранойя какая-то... Это в его интересах, в конце концов. Ну а как ты себе представляешь, хорошо? Не, если ты переживаешь, я прямо щас к нему могу… хорошо. Хорошо. Без базара. Если ты думаешь чо-то там – не вопрос. Вот я тебя уверяю, сегодня блядь все подпишет. Да даже не сомневайся. Говорю, да. Ну вот именно. Илья заварил себе кофе. - Чо, без Берсерка сделку не провести, да? Денис нахмурился, так, словно Илья говорил на незнакомом языке. Потом отмахнулся. Открыл список контактов. Залип – Илья успел найти и выпить нурафен, чтоб голова прошла после вчерашнего, понюхать остатки колбасы, выкинуть ее в мусор и найти сникерс в буфете. Денис сделал глубокий вдох – выдох – новый вдох, и Илья заметил, что он считает себе пульс. Потом он все-таки нажал на дозвон. Илья смотрел на него и никак не мог понять, почему это лицо вообще казалось ему красивым. Помнил, что не мог отвести от него взгляд. Помнил, как прикасался к его губам. Как рисовал его профиль в рабочем блокноте. Как собирал свой млечный путь из малых искр, из алмазных крупинок, из мимолетных движений его ресниц. И даже смутно не узнавал его: в этом застывшем комке сырого теста. Тянуло свалить, но он видел: Денис хотел, чтоб он ушел, еще сильнее - а значит, он обязан был остаться. Берсерк ответил на звонок, невнятно и вяло, Илья почти его не слышал. А у Дениса на лице зажглась счастливая улыбка: как будто где-то щелкнул выключатель. - Привет-привет. Ну как ты? Получше же должно быть? Все хорошо? Я думал, чо. Чо, привезти, не знаю, что-нибудь? К тебе же уже можно, нет? Можно? Ну супер! А то мы волновались здесь – пиздец. Ты красавчик, конечно: мы обзвонились оба с Умновичем в больничку в твою, уже всех заебали там, по-моему, своей хуйней по три раза в день. Конечно, приеду, ну ты спрашивать будешь? До скольки у вас там? До шести можно? Ну отлично, я пригоню в районе трех, скажи, что притаранить. Из дома надо что-то? Пожрать – не знаю… все же можно? Ага. Да. Да с делами заебись все, отлично дела – я тебя просто уж не заебывать решил, но новостей-то возок с тележкой, сегодня расскажу. А, ну… да разберемся. Так а зачем, с другой стороны, ты ж не выходишь все равно пока. Скажи мне, я все куплю. Да мне не трудно, не дури. Скажи-скажи, чо тебе морочиться. Все сделаем. Ага. Не знаю, не видел его давно. А. Ну добро. Ага, я заскочу тогда. Обнял. И улыбка пропала, как будто Илья ее сам себе придумал. - Ну что? Денис так не смотрел на него, даже когда они баттлили. Даже когда они ссорились. Не смотрел на него так вообще. И Илья никогда не поверил бы, что однажды будет. Почувствовал, как к горлу подкатывает нервная тошнота. Хотелось отступить подальше, но за спиной был кухонный шкафчик. Хотелось сдаться на старте: опять. А значит он обязан был продолжить. - Сколько вам за пилот заплатят? - Все наше. - Да я не претендую. Мне чисто любопытно: Димон из них получит что-то – ну, кроме хавки? - А почему он должен что-то получить, напомни мне? - А. Денис встал. Илью прошиб озноб: один в один, как в тот раз, когда Димон звонил ему после слива дорожек 140 – и обещал разбить ему ебальник. - Не, не, ты погоди. У нас вопрос-то назрел явно, давай, давай, - давай уже, чо там у тебя есть сказать, я жду. За что я ему бабок должен? За то, что он ИП открыл, два года назад? За глаза за красивые? Чо, чо-то сделал он, чтоб бабки получать? - А он ничо не сделал, за все годы? - Он ЗА ВСЕ ГОДЫ получил, что должен был, и еще сверху. Ты бухгалтерию мою проверить хочешь? - Ну ему ж явно позарез щас надо – там, на леченье, на врачей, я знаю – - Блядь. На каких врачей, Илюш? - Ну он просил тебя – прямо щас же просил. Нет? - На каких врачей. Больше всего Илью выбил из колеи не сам этот разговор, не его брезгливый, снисходительный тон, а то, что Денис как будто расслабился. Расслабился и понял, что Илью можно не принимать всерьез. Он закурил. У Ильи шумело в ушах. Наконец, он сказал: - Когда ты… когда тебя… - А? - Я помню просто, много же ушло. Денис присел на подоконник, у открытого окошка. Покачал головой. - Как малое дитя… - Это не меняет, что ты по-скотски поступаешь. - Илюш – - Я вообще не понимаю, зачем бабки… в смысле типа – может, вообще не надо было, чтоб они появлялись, если тебе их на лучшего друга жалко. - Ну на какого друга – - Знаешь, я никогда не верил, когда про тебя говорили – что ты, ну, вот это вот типа. Сейчас даже слушаю и до сих пор чувство, как будто меня наебывают. А… а это ты все и говоришь. Денис сделал затяжку. Предложил ему пачку. Илья не взял. Он произнес задумчиво. - Значит, я хуже, чем ты думал. Наверняка я хуже, чем ты думал. Ну что сказать: однажды всяко пришлось бы это как-то осознать тебе, почему не сейчас. - Я думал, ты так никогда не сделаешь. Кто угодно, но не ты. - Ага. «Он же наш генерал!» Илья не сразу понял, что Денис над ним смеется. Один в один, как Волки с Забэ, на полный стрим школоты. Его выпотрошенная личка, бесконечный поток комментов на тему «сглотнул и утерся». Их скомканный разговор в Пойзоне, печальные, усталые глаза Дениса, безоговорочная капитуляция, первый поцелуй на темной лестнице, религиозное откровение: ничто в их баттловом болотце не стоит того, чтоб его расстроить. Он засыпал на левом боку, прижав ладонь Ильи своей щекой, и Илья не убирал ее, хотя затекала рука. Илья откладывал на потом свои дела день за днем – когда он приезжал. Чтобы ему не отказывать. Чтобы ему не мешать. Зимняя ночь, на кухне был выключен свет, падал снег. Не поверил бы ни за что, даже если б его тогда предупредили: через год для Дениса он станет тем же, что для ебучего Забэ, и каждый их день, каждый вечер, каждое тихое обещание и поцелуй в темноте полетят в корзину, в один миг. Когда Илья замахнулся, Денис в секунду перехватил его запястье. Сигарета упала на линолеум. Денис крепче сжал пальцы. Илья скривился от боли, но он не ослабил хватку. - Поебать, что ты думал. Поебать, во что ты верил. И какую ты себе красивую картинку нарисовал, поебать. Я нихуя тебе не должен за нее. - Отпусти – - Не хочешь спросить, сколько он мне торчит? Сколько раз я ему денег давал – своих, своих, я не про его долю там, своих, кровных - - Пусти, пожалуйста, мне больно - - Ты вообще о нем чо знаешь-то? Вы с ним чуть знакомы, он с тобой за одним столом сидит, потому что ты со мной живешь. Блядь, он тебе башку разбил бы в прошлом году – за милу душу, ничо б не дрогнуло. - Дэн! Когда Денис оттолкнул его, Илья не удержался на ногах. Поймал его обеспокоенный взгляд, и это было унизительно, пиздец, но Илья порадовался: что ему не наплевать. Денис протянул ему раскрытую ладонь. Илья хотел послать его нахуй, но в итоге принял ее, и Денис рывком поставил его на ноги. - Еще раз на меня руку поднимешь, я отвечу. Я обещаю, тебе не понравится. Надо было что-то сказать, как-то встретить удар, но Илья молча кивнул: как под гипнозом. О том, что от Дениса тоже нужно уметь заслоняться, он успел забыть. - Он ставится четвертый месяц. И от меня он деньгами не получит ни копейки: давать наркоману бабки – это блядь все равно что в него золотыми пулями стрелять и делать вид, что так ты ему охуительно помог. Нахуй. Я больше на это не поведусь. И Илья хотел сказать, что это звучит, как разводка. Что наркоман в тусовке каждый первый, в кого ни плюнь. И что они с Денисом вчера добили вторую бутылку, влет. Что Гною Денис распрекрасно давал деньги, стоило ему попросить, и не важно, сколько Гной при этом сдалбливал. Что в корабле под алыми парусами ждали своего часа четыре грамма шишки. Что на этой кухне перед АTL`ом они разъели шесть таблов на троих и еще шесть взяли с собой. Что лирика – это опиат, и в плохой день Денис жрал ее, как конфетки. Что раньше он был совсем не против, когда Илья поднимал на него руку, и это, конечно, был не наркотик, но Денис ловил натуральную ломку, до нервяка и разъеба, если не получал свое, и даже речи не шло о том, чтоб Илья – ради его же блага – мог отказать ему. Много что можно было сказать. Но сказал Илья вот что: - Он же… спортсмен. Он же боец, на спорте. Он, ну – не может. И Денис заявил: - Собирайся. Собирайся, давай, поедешь со мной. Печатали доки в ларьке «фото на документы», во дворах, по семь рублей страница. Денис ругался и говорил, что в дом нужен свой принтер. Илья держал за края помятые старые файлы, Денис вставлял в них отпечатанные листки. Запястье болело. Илья сначала не понял, в чем дело, потом увидел, что оно опухло, и вспомнил, отстраненно, смутно, как Денис сдавил его: словно это было сто лет назад – а может, этого и не было вовсе. Денис растерянно нахмурился, но ничего не сказал про его руку, а сказал вот что: - Всего ж четыре экземпляра должно быть? Завис и пересчитывал на пальцах. Потом кивнул сам себе, кивнул фотографу и вышел, забрав доки. Илья, конечно, пошел за ним. - Когда бумаги пришли, ты говоришь? Запах сырого линолеума и немытых тел, крошки на тумбочке, трещина на стекле. У Димы зубы были давно нечищенные, но он улыбнулся, во весь рот, когда увидел их с Денисом, Денис сказал через губу: - Илюша очень волновался за тебя тут. А Дима обнял Илью здоровой левой, крепко, честно, хлопнул по спине, потрепал по шее. Илья отвык начисто, от того, чтоб ему кто-то так радовался, радовался всерьез, как будто он что-то значил, как будто чего-то стоил его приход, и глупо было этим заморачиваться, но он растрогался – пиздец. Сел на край кровати, Денис сел на другой, едва помещались. В четыре руки сооружали бутеры из нарезки. Денис спрашивал, чо как, как врачи, как соседи, как сам, зарядил байку про Кингсту, Дима поржал, жаловался на помойную жрачку, трескал бутеры, Денис поил его из термоса нулевкой, помог ему вытереть рот, и все было почти, как раньше, почти нормально: пока Дэн не достал документы. - Какая разница, когда пришли? - Покажи мне число. - Да господи… - Покажи мне число. - Дим, это договор, блядь. Число ставишь ты. Вместе с подписью. - Илюш, достань страницы. Достань, пожалуйста. - Ну доставай. Доставай-доставай, руки вытри только от колбасы. Илья осторожно вытряхнул листки на койку, разложил по одеялу. Денис помог ему: смотрел куда угодно, только не на Илью, и Илья не понимал, за что он на него злится. - Нет числа. Поразительно, но и тут нет числа. И вот здесь нет. И не было никогда, блядь. Ты этой макулатуры на десять кило подписал за два сезона, уже б как-то запомнить пора – раз уж ты мне на слово не веришь. Все? Убедились? - Так пришли-то они когда? Денис беззвучно выругался, отвернулся. - Дэнчик, я ж не совсем дурак. - Честно говоря, иногда сомневаться я начинаю… - Они мне дело шьют. Они мне дело шьют, мне пиздец – мне никак нельзя, ты ж знаешь, мне нельзя второй раз под вот эту хуйню попадать всю, я ж Диме объяснял, но Дима же Дима, ладно, он в своих мирах там, он не знает, как это – Денис молчал. За окном начался мелкий осенний дождь. - Мама еще не в городе, так даже таблеток купить было некому, они говорят, что так и надо, но они чо-то не так вообще сделали, рука болит, пиздец, я даже спать вначале не мог – - Какие таблетки нужны, я схожу? - И неделю ни слова, блядь, как – как я умер как будто, а теперь ты приехал вдруг – - Какие таблетки? - Мне тут – блядь, я тут думал, башкой поеду, мне у бывшей девчонки мобильник просить пришлось… - Ну хорошо, не у соседа спиздил. - Дэнчик. Если б Дима не лежал в гипсе, Илья бы всерьез напрягся, и даже теперь стало не по себе. - Что ты хочешь, чтоб я сказал? - Ты берега-то – ну блядь, ну я – - Что ты? Ну что? Ну вот что ты от меня услышать хочешь, хорошо? - Илюш, скажи ему – - Что скажи? Что скажи? Давай: Илюш, скажи ему, что это все не правда – не? Не. Это правда. - Дэн – - Это правда? Ты отпиздил мужика, который тебе сделал что, еще раз? - Ты чо-то много на себя брать стал – - Да без базара – а надо тебе от меня какого хуя? Чтоб я тебя за ручку подержал и сказал «Димочка ни в чем не виноват»? Очень жалко Димочку? - Когда ты – - Если б я блядь сдох тогда, максимум, что вас ждало бы, - Ресторатор один бы ивент вел. И Замай добазаривался бы по деньгам вместо меня, или Эдик: так себе решенье, но я тебя уверяю, Слава б тебя не обидел с маржой. - Слава даже трубку не берет сейчас… - У Славы своя жизнь сейчас – ты давай еще на него выебнись, ты представляешь, в какой он заебе бегает? - Если б ты умер, я б вообще про бабки не думал. У Димы, при всей боевой мощи, голос был высоковат, и плакал он легко, как девушка: а когда слезы подступали, их было слышно сразу, и этот голос становился дрожащим, надтреснутым. И Илье стало безумно жаль его. Но что важней: он отчетливо увидел себя, на его месте. И теперь гораздо яснее, гораздо полней видел Дениса – со стороны. Обидно, абсурдно и несправедливо было – что они оба не вызывали в нем ничего, кроме гадливости и разочарования. - Конечно, ты про бабки не думал бы. Потому что с ними все б в порядке было. - Да чо ты несешь блядь – - Ты представляешь, как ты нас подставил – всех, меня, Димона, Славу подставил вот этой вот хуйней. Ты понимаешь, какой пиздец будет, если на канале узнают про это? А если счета встанут? А если компенсацию отсудит чувак этот – она откуда пойдет, она пойдет с нашего счета, я правильно понимаю же? Ты не работаешь два года как – - Ты тоже. - Я не… Дим, как подшивочка? Работает? - Отлично. - Нормально все? Бухать не мешает до отлета крышака? - Да ты там был, блядь – - Нет, нахуй, ты был кристально трезв, ты просто так на мужика на улице полез – - Чо ты в одну все кучу приплетаешь – - Молодые люди! Вы перестанете орать, в конце концов? У Диминого соседа голос был крикливый и нервный, как у школьной учительницы. Дима лениво махнул на него рукой: - Иди нахуй, а – А Денис бросил через плечо: - Извините. Но он не унимался. - Невозможно в палате находиться! - Извините пожалуйста. Давайте на этом остановимся, да? На вежливой ноте? - Отморозки больные – Денис поднялся. - Мужик, нас трое, ты на больничной койке, вот были б мы реально то, что ты сказал – как думаешь, эта беседа для тебя хорошо б кончилось? Мужик занервничал. А Дима невольно заулыбался, глядя на Дениса, как будто тоже – забыл, что только что между ними творилось. Денис внимательно смотрел на мужика. Тот отвернулся, неразборчиво ворча в подушку. - Нахуй пошел. Заключил Дима. Ему стало легко и весело, и показалось, наверное, что все теперь будет хорошо. Но он сказал: - Дэнчик, я в жопе. Ну хочешь на меня ругаться – ругайся, хуй с ним, может, чо-то там я заслужил. Но ты ж поможешь мне? Ты ж меня не кинешь в дерьме во всем в этом, ты – - Что – ты? - Дэн – - Что ты хочешь, чтоб я сделал? Я чудес не творю, я не знаю, что делать, Дима поговорил со следаком, там пиздец – - Ну так вот именно, блядь! - И от меня-то ты чего ждешь? - Ну а как – - Денег? Денег дать? - Дэн, ну конечно – а как ты хотел? Ну хотя бы – - Хочешь денег – подписывай документы. Давай, давай. Вот это наши деньги, ближайшие, со мной ТНТ рассчитается – попробуем предпринять что-нибудь – Дэн даже ручку для него успел открыть, но Дима ее не взял. - Э, нет. Не-не-не. - В смысле нет, блядь? - Я щас подпишу. Ты уйдешь. И еще на месяц обо мне забудешь, и похуй, чо со мной как – - Дим, ты себя слышишь вообще? - Ты сначала мне помоги, а потом я все подпишу, что скажешь. - Ты соображаешь, что говоришь сейчас? Ты меня шантажировать собрался или я расслышал плохо? - Я с тобой, как ты со мной. Денис что-то хотел сказать. Облизнул губы. Потом молча стал собирать листки. - Как скажешь. - Дэн – - Хочешь так дела вести, бога ради. Заменю ипешку на Маринину в договоре, Эдику кину процент. Дня три весь базар займет, я так думаю. - Дэнчик – Дэн, ну чо ты накаляешься-то сразу, ну ты себя послушай сам – Илюш – Илюш, скажи ему, ну это край какой-то уже – - Дэн, ну серьезно, но вы же – Илья думал, что Денис пошлет его, но заметил с удивлением, что у него тоже глаза – воспаленные, как будто вот-вот навернутся слезы, и что он побледнел до серого, пока собирал бумаги. - Что мы же? Что мы же? У Ильи не повернулся язык сказать «вы же друзья», а Денис уже повернулся к Диме. - Эта душа наивная мне неделю мозги ебет, что я как-то не так поступил с тобой, что так не делают – - Ну так потому что – - А я не знаю, что мне делать – вообще, блядь, - я в ахуе в кромешном. Я не знаю, нахуй я здесь сижу вообще. И как с тобой разговаривать, я не знаю. - Дэн – - Ты ж вот щас прямо передом мной сидишь, ты мне врешь в глаза, блядь, как дышишь. Все не так было, да? Все не правда? Ты в беду попал, тебя выручать надо? Илья вздрогнул, когда Денис сжал его плечо. - На руки на его посмотри щас, внимательно. И вы оба мне блядь… Он задохнулся. Дима сидел потерянный, как будто даже напуганный, с красными пятнами по всему лицу. А Илья смотрел на отметины у него на здоровой руке, под рукавом и вниз к запястью. – Дэн, ну это ж от капельницы наверняка… И когда Илья это говорил, он еще пытался в это поверить, но Дима так отчаянно, так торопливо подхватил за ним: - От капельницы, конечно – ты чо, от капельницы! От капельницы, Дэнчик! Ты чо? Ты рехнулся совсем, что ли? И все стало ясно, даже Илье. Они с Денисом переглянулись. И он видел, что Денис понял. Илья попросил у него прощенья, одним взглядом. Попросил бы вслух, стоило им уйти. Но они не ушли. Вместо этого Денис сел к Диме поближе. - Димон, послушай меня хорошо. Мы сколько лет знакомы? - Да я серьезно, сам посмотри – - Нехорошо было, да? Из-за меня понервничал, как зимой? Показалось, что все под откос идет опять, что вообще ничего не будет? - Я зимой думал, что ты пропал. И у Димы снова задрожал голос. - И что кончилось все, все наше кончилось, и непонятно, как жить дальше опять, да? - Илюша рассказывал – Денис подсунул руку ему под шею, перебирал его сальные отросшие волосы. - Илюша рассказывал, я кровищей весь коридор залил. Тебе было трудно, мерзко – - Мне очень страшно было за тебя. - И сорвало, да? - Дэнчик, я – - Я не буду злиться. Ну уже все есть, как есть. Щас наверное пиздец кроет, да? Тут же нет нихуя, подвезти тоже нет желающих – - Дэнчик… Дима зажмурился, и с уголка глаза наконец побежала слеза, стекла на шею. Денис аккуратно вытер ее. - Все хорошо. Я с тобой. Только не ври мне, я прошу тебя, ладно? И я все устрою. Что нужно? Дим? На самом деле, тебе что нужно? Я не смогу ничего, если ты толком со мной говорить не будешь – А Дима открыл глаза и попросил: - Ну хотя бы лирику. У тебя же есть, да? И Денис вложил ручку ему в пальцы. - Подписывай. Давай, я помогу.