Yakisikli

Раду лежал в постели, облаченный в совсем легкий почти прозрачный халат, и внимательно изучал книгу с гравюрами, которую ему недавно принес Мехмед. Кажется, это были записки одного путешественника, который побывал почти во всей Азии и не только очень подробно описал то, что он увидел – увлекательными заметками Раду тоже зачитывался с огромным удовольствием, а после с не меньшим рвением обсуждал их со своим другом – но и рисовал иллюстрации. Которые после очень тщательно и кропотливо переносились в копии его книги и были столь яркими, столь красочными, что юноша так и не смог оторваться от них, хоть и уже давно наступила глубокая ночь, и обычно в это время он уже видел сладкие сны. Лишь изредка он отвлекался от своего чтива, чтобы поднять голову, немного разминая шею, и взглянуть на улицу через распахнутое окно, обеспечивавшее ему восхитительную прохладу и свежесть по ночам, ведь даже когда солнце скрывалось, здесь почти никогда не было по-настоящему холодно. В последнее время он чувствовал глубочайшее умиротворение, которого не чувствовал уже очень давно. Как бы ему ни было стыдно признаваться в этом, пусть даже самому себе, отчасти дело было в том, что его брат почти не подходил к нему после той совершенно отвратительной и унизительной для Владислава сцены в саду, когда он был побежден на глазах у всех. И побежден не кем-то там из учителей, или из юных воинов, с которым их иногда тренировали, а Мехмедом, к которому, казалось, Владислав питал самую искреннюю и сильнейшую ненависть, на какую он только был способен. И, пожалуй, самым мерзким для Басараба-старшего было то, что его позор видел его младший брат, которому Владислав всеми силами пытался внушить трепет перед собой и ужас. А после своего поражения он вполне резонно мог опасаться того, что Раду мог теперь не воспринимать его так же серьезно, как и раньше, уверовавшись в то, что за него есть кому заступиться. Нет, конечно, Влад был слишком гордым, чтобы признать, что он избегает брата, и, стоило им пересечься, он вел себя как обычно. Но все же сложно было не заметить, что Влад перестал специально искать встречи с Раду, чтобы лишний раз напомнить ему, что он ведет себя, словно верная турецкая шавка. И это не могло не радовать юношу. Насколько он знал, Владислав проводил теперь еще больше времени за тренировками. Он стрелял из лука, учился метать кинжалы и буквально изматывал учителей по фехтованию, заставляя их заниматься с ним, кажется, до того самого момента, пока он сам не упадет от усталости. Но даже несмотря на такое подозрительное рвение за самые короткие сроки овладеть, казалось, всеми видами оружия не хуже воинов-турков, Раду не особенно волновался и не видел угрозы в своем брате. Владислав был слишком импульсивен, слишком зол на весь окружающий мир, чтобы научиться чему-то, кроме размахивания оружием. А Мехмед всегда учил его тому, что сражение это в разы больше, чем обычная сноровка. Чтобы сражаться так, как турки, надо было думать, учиться настраивать себя на нужный лад, быть хладнокровным, спокойным, рассудительным. А все это совершенно точно было не о Владе. Наверное, единственное, о чем Раду волновался, так это о том, что Владислав бесславно погибнет из-за своего излишнего высокомерия и абсолютного нежелания хотя бы немного поумерить свою дикую необузданную агрессию. Несмотря на то, что Раду даже особенно не сомневался, что Влад волнуется о нем не так сильно, и уж точно едва ли пожалеет, если с ним что-то случится, он сам не мог не переживать о своем старшем брате. Как бы грубо и неуважительно Владислав ни вел себя по отношению к нему и ко всем, кто ему искренне нравился. Раду перелистнул очередную хрупкую красочную страницу, когда дверь в его комнату вдруг открылась после совсем тихого стука, не успел он даже хоть как-то отреагировать на это. Невольно он даже вздрогнул, ужасно испугавшись внезапного ночного визита. Как бы он ни был уверен в том, что ведет себя по всем правилам двора и не делает ничего вызывающего, он всегда, тем не менее, опасался, что однажды его может постичь наказание за его поступок, провинность Владислава, или же за то, что оступился его отец, обязанный хранить верность тем, кто отпустил его из плена и обеспечил ему престол. Поэтому, когда внезапно кто-то пришел к нему поздней ночью, он не мог не подумать о самом худшем. Но тут же обругал себя за то, что так плохо думает о тех, кто окружает его во дворце, когда увидел своего посетителя. - Прошу меня простить. Я увидел свет из твоей комнаты, понял, что ты еще не спишь и решил зайти, - с легкой улыбкой произнес Мехмед. Когда он увидел такой искренний испуг Раду, ему даже стало несколько стыдно за то, что он так ворвался в комнату своего дорогого друга и пообещал себе, что в следующий раз очень хорошо подумает, прежде чем сотворить что-то настолько необдуманное и внезапное. Просто, наверное, дело было в том, что в последнее время, когда от Раду отстал его братец, юноша стал куда менее робким. А соблазн увидеть его и провести с ним как можно больше времени вместе становился с каждым днем все сильнее и сильнее. - Надеюсь, я не помешал тебе? - Конечно нет, - Раду чуть смущенно улыбнулся, поняв, что его страхи слишком очевидны для радушного хозяина, и осторожно отложил книгу на небольшой столик у постели. - Я читал записки Рашид ад-Дина и очень увлекся. Не заметил, что уже так поздно. - Я принес тебе кое-что, - Мехмед, наконец, вспомнил о большой миске черешни в своих руках и, приблизившись к Раду, присел на постели рядом с ним. - Она очень вкусная и сладкая. Мне ужасно захотелось поделиться с тобой, - с несвойственным для себя простодушием рассказал он то, о чем думал. - Спасибо, Мехмед, - Раду совсем немного смутился, чувствуя жар на щеках, говорящий о том, что он в очередной раз покраснел, ужасно тронутый добротой своего друга. Не без удовольствия он взял одну из больших спелых ягод и съел ее, отмечая, что, кажется, и в самом деле вкуснее и слаще этой черешни он еще ягод не пробовал. - О каких путешествия ты читаешь теперь? - негромко произнес Мехмед, украдкой наблюдая за тем, как Раду с нескрываемым наслаждением осторожно ест черешню. Юному наследнику ужасно не хотелось смущать его своими взглядами, но в то же время отвести глаза было практически невозможным - наверное, Раду даже и сам не представлял, как соблазнительно выглядит в почти прозрачном халатике. Пожалуй, даже хорошо, что пока юноша даже не осознал, задумавшись о совсем другом, в каком виде встречает гостя, иначе бы он непременно засуетился и попытался прикрыться. Чего Мехмеду совершенно не хотелось. - О его жизни у ильханов в государстве хулагуидов, наследников Чингисхана, - даже с некоторой гордостью ответил Раду, ужасно довольный тем, что ему с каждым разом становилось все проще читать переведенные на турецкий язык исторические труды, понимая и запоминая все больше деталей. - Он очень интересно пишет об их династии, обычаях. - Мне тоже особенно нравится эта часть. Несмотря на то, что мой предок, Баязид Молниеносный, сражался с одним из потомков Чингисхана - Тамерланом, признаться, крайне неудачно. Боюсь, что только лишь внезапная смерть Тимура спасла Османскую Империю от полного краха, - Мехмед негромко усмехнулся, охотно поведав своему другу эту историю, пусть, наверное, ему напротив стоило рассказывать Раду лишь о светлых страницах истории Империи, чтобы их гость лишний раз уверился в ее величии. - О, я не знал, - Раду даже немного растерялся, потянувшись за очередной ягодкой. - Ничего страшного, Раду. Нет ничего ужасного в поражениях, это может многому научить того, кто желает учиться, - Мехмед совершенно не постеснялся сделать упор на эти слова, весьма очевидно намекая на Владислава. Что уже, впрочем, мало смутило Раду, ведь он и так знал о заносчивом характере брата. - К тому же в поражении от сильного войска. - Однажды ты станешь мудрым правителем. Прошу меня простить, если я сказал что-то не то, - мягко произнес Раду, действительно очень боясь неосторожными словами рассердить своего друга. Он уже был в курсе ужасающей традиции убивать всех своих родственников мужского пола при вступлении на престол, чтобы избавить себя от угрозы быть свергнутым. И также он замечал, что Мехмед не очень любит касаться этой темы. Но все же ему очень захотелось сказать сейчас то, о чем он думал. Ведь наследник был единственным в этом дворце, с кем Раду мог говорить искренне, не опасаясь быть неверно понятым или наказанным за свои слова. - Все в порядке, душа моя. Я очень ценю то, что ты так считаешь, - Мехмед даже почтительно кивнул, не думая скрывать то, что он был польщен такими словами Раду, чье мнение волновало его, кажется, даже больше, чем должно было. - Знаешь, тебя тут зовут красивым. Быть может, однажды и ты станешь мудрым правителем с таким прозвищем. Как мне кажется, оно не самое плохое. Вспомнить того же Тамерлана, вроде великий правитель, а все зовут его просто хромым Тимуром, - он довольно улыбнулся, когда Раду рассмеялся, обрадовавшись очередной занимательной и в то же время забавной истории. - А ты, - Раду немного замялся, прикусив губу, и поднял на Мехмеда глаза, крутя пальцами очередную ягоду, - ты тоже считаешь меня красивым? - наконец, спросил он, не отводя взгляд. - Конечно, душа моя, - даже не раздумывая, ответил он, улыбнувшись Раду. - Я считаю тебя самым красивым, - честно сказал он, вглядываясь в лицо юноши. Этот вопрос, пожалуй, очень взволновал его. И он впервые допустил шальную мысль о том, что, быть может, его чувства к Раду взаимны, раз уж юноша переживает о том, считает ли именно Мехмед его красивым. - Мне очень нравятся твои глаза, - тихо сказал Раду, невольно пододвигаясь поближе к Мехмеду. Он никак не мог унять довольно сильное сердцебиение, которое в последнее время все чаще мучило его, когда он был рядом со своим другом. И сейчас он как завороженный смотрел в его по-настоящему теплые черные глаза, улыбаясь нежно и чуть растерянно. - Спасибо, - Мехмед, казалось, даже немного смутился. Все же, общаясь с Раду, он больше привык говорить ему комплименты, думать о том, насколько прекрасен его друг, но уж точно не думал, что однажды услышит что-то приятное о себе. Несколько мгновений, которые, казалось, тянулись целую вечность, он просто смотрел на Раду, пока в его голове бешено носились мысли. Сильнее всего он боялся испортить все то трепетное, нежное, невесомое, что было сейчас между ними, неосторожным, слишком торопливым жестом. Он ужасно боялся, что, если сделает что-то необдуманное, будет слишком напорист, то отпугнет Раду, и они больше никогда не смогут общаться как прежде. И все же, когда напротив него, робко и ласково улыбаясь, сидел совершенно прекрасный юноша, цветущий, нежный, привлекательный, еще и почти полностью обнаженный, ему было чрезвычайно сложно перестать думать о запретном и грешном. Наконец, сочтя, что лучше он пожалеет о сделанном и попытается все исправить, чем не сделает ничего, Мехмед подался вперед и коснулся губами чуть приоткрытых губ Раду. Его обуял дикий страх, что его нежно любимый друг вскрикнет, оттолкнет его, скажет, что больше не желает его видеть, но Раду лишь немного напрягся, кажется, тоже ужасно напуганный тем, что происходило между ними, но уже спустя несколько мгновений прильнул ближе к Мехмеду, отвечая на поцелуй. Конечно, он не мог не понимать, что то, что происходит между ними, - неправильно, греховно. Что за одни только мысли о том, чем они занимаются, чем собирались заняться, его бы прокляли и православные священники, и имамы - проводники веры Мехмеда. Но отстраниться и попросить Мехмеда прекратить он не мог. Едва только он понял, что наследнику хочется того же, чего и ему, так же сильно, как и ему самому, он понял, что уже не может противиться этому желанию. Желанию, которое раньше он так упорно старался подавить в себе, чтобы не потерять своего друга. Целовать Раду было сладко, приятно, этими мгновениями хотелось наслаждаться как можно дольше, но все же Мехмед заставил себя отстраниться и осторожно уложил его на спину. Он взял черешню из миски, держа ее двумя пальцами за тонкую веточку, и медленно провел ягодой по щиколотке Раду, обвел его колено и скользнул ягодкой по его стройному узкому бедру. Юноша лишь коротко рассмеялся, устраиваясь на постели удобнее, и потянул Мехмеда на себя, начиная осторожно и неторопливо избавляться от его одежды. - У тебя такие нежные руки. Хоть ты и каждый день тренируешься, - невольно отметил Мехмед, наслаждаясь тем, как теплые пальцы Раду касаются его кожи. Оказавшись почти полностью раздетым, он перехватил руку юноши и поцеловал его пальцы, после начиная покрывать неторопливыми поцелуями его предплечье. Иногда Мехмед терся носом или щекой о кожу, поднимая глаза на Раду, чтобы убедиться в том, что ему все действительно нравится. - Спасибо, Мехмед, - тихо произнес Раду, свободной рукой погладив Мехмеда по волосам. Он чувствовал себя странно. Все внутри него то замирало, то начинало трепетать так бешено и яростно, что он, казалось, мог задохнуться от нахлынувших на него чувств. Раду было немного страшно, но в то же время ему хотелось продолжить так сильно, что небольшие опасения постепенно перерастали в приятное, сладостное предвкушение. Ласка Мехмеда успокаивала его, говорила ему о том, что его друг сделает все, чтобы хорошо этой ночью было им обоим. И сам он готов был сделать все, чтобы они оба наслаждались происходящим. Пусть и у него совершенно не было опыта, пусть он даже не думал о подобном, но он был готов отдать Мехмеду всю нежность, все тепло, на которое он только был способен. - Ты не боишься? - негромко спросил Мехмед, полностью избавляясь от остатков своей одежды и решительно распахивая халат Раду. Тот ожидаемо вновь немного покраснел, но тут же помотал головой, слегка улыбаясь. Мехмед кивнул ему и, снова взяв черешню, неторопливо провел ею по низу живота Раду, по его боку, заставляя юношу слегка поежиться от легкой щекотки, обвел ягодой его соски и тут же почувствовал, как по его телу прошла дрожь от томного вздоха, который сорвался с губ Раду. Он скользнул ягодой по выступающим ключицам Раду, по его шее, с удовольствием замечая, как пульсирует венка, прижал черешню к губам юноши и, когда тот, подавшись вперед, откусил небольшой кусочек, Мехмед отбросил ягодку в сторону и жадно, властно поцеловал Раду, уже просто не выдержав. Юноша тут же выдохнул и обвил руками шею Мехмеда, с наслаждением начиная целовать его в ответ. Ленивые, медленные ласки, казалось, раздразнили их обоих так сильно, что терпеть уже было невозможно. В голове Раду уже не осталось никакого места мыслям о том, что они не должны заниматься тем, что делают сейчас, ему хотелось лишь чтобы руки Мехмеда скользили по его телу, ласкали его, чтобы его любимый целовал его и обнимал так крепко, как только мог. Мехмед обнял Раду, близко прижимая его к себе и углубляя поцелуй, делая его более страстным. После он медленно провел ладонями по спине Раду, огладил его узкие бедра и сжал пальцами его ягодицы, вынуждая юношу вздрогнуть, негромко застонав, и прижаться к нему еще ближе. Кое-как отстранившись, Мехмед взглянул на Раду и нервно сглотнул - лежащий с раскинутыми ногами юноша, часто дышащий, подрагивающий от возбуждения был столь соблазнителен, что наследник с огромным трудом заставил себя хотя бы немного успокоиться и не набрасываться на него. - Расслабься, пожалуйста. Все будет хорошо, - мягко произнес он, взяв со столика у постели флакон с ароматическим маслом - одним из тех, с которыми Раду любил принимать ванну, после чего его кожа пахла еще более привлекательно. - Ты уже делал это? - негромко спросил Раду, с легкой улыбкой смотря на Мехмеда. Он окончательно избавился от легкого халата, не глядя бросая прозрачную ткань на пол, еще немного поерзал на постели, устраиваясь на мягких подушках, и покорно постарался расслабиться. - Я знаю, что делать, - несколько уклончиво ответил он, кажется, чуть смутившись, но Раду лишь ободряюще улыбнулся ему, даже не думая хоть немного напрячься. Мехмед выглядел уверенным, и ему хотелось довериться без лишних расспросов. Он открыл флакончик, с удовольствием вдыхая приятный аромат, и вылил масло себе в ладонь. Вновь скользнув медленным взглядом по красивому телу Раду, а после, склонившись ниже к нему, провел пальцами между его ягодиц. Детство, проведенное в гареме, и пошлые гравюры, которые они с братьями то и дело таскали, после рассматривая и глупо хихикая, оказывается, все же хоть в чем-то были полезны. Он знал, что сделать, чтобы им было хорошо, и готов был стараться даже случайно не навредить Раду, не сделать ему больно. Убедившись, что его мальчик полностью расслаблен, Мехмед осторожно ввел в него один палец, дал ему привыкнуть, а после все так же постепенно и не торопясь добавил еще два, терпеливо выжидая, пока Раду вновь не привыкнет к новым для него ощущениям. Он стал двигать пальцами, стараясь каждый раз протолкнуть их поглубже и иногда разводя в стороны. Раду тихо постанывал, вздрагивая и иногда вскидывая бедра. Мехмед действовал так уверенно, был таким спокойным, что он и сам уже совершенно не волновался и не смущался - ведь что могло быть плохого в том, чтобы заняться любовью с тем, с кем ему было так хорошо и приятно. - Скажи, как тебе хочется. Пожалуйста, - тихо попросил Мехмед, осторожно убирая пальцы и выливая остатки масла себе в руку. Он обхватил пальцами свой член и стал торопливо смазывать его, вглядываясь в лицо Раду. - Я очень хочу заняться с тобой любовью, Мехмед. Прошу тебя, будь со мной, - ласково прошептал Раду, невольно засматриваясь на своего возлюбленного. Он вновь протянул к Мехмеду руки и, когда тот подался вперед, стал поглаживать его по груди и животу, с наслаждением лаская разгоряченную кожу. Наследник устроился на коленях между ног Раду, заглядывая ему в глаза. Он ненадолго замялся, но, увидев, с какой нежностью и теплотой юноша смотрит на него, почувствовал, что небольшая неуверенность отступает окончательно. Мехмед стал осторожно, короткими плавными толчками входить в юношу, иногда ненадолго замирая, стоило ему лишь почувствовать, что Раду напрягается. - Я люблю тебя, - прошептал он между сладкими стонами, когда Мехмед, наконец, проникнув до основания, стал двигаться, заполняя его так приятно, что ему хотелось лишь кричать от наслаждения. - И я люблю тебя, душа моя, - с готовностью ответил Мехмед, отбросив свое волнение и полностью отпуская себя. Убедившись, что Раду получает настоящее удовольствие, что ему не больно, он стал двигаться увереннее, проникая каждый раз на всю длину и чувствуя, как любовник вздрагивает под ним и невольно сжимает его в себе, доставляя только больше наслаждения. Он сжал пальцами бедра Раду, властно притягивая его к себе ближе и заставляя чуть приподняться, и склонился к нему, покрывая влажными поцелуями его шею и плечи. Иногда Мехмед покусывал нежную светлую кожу, стараясь, конечно, не оставлять следов, но сдерживать себя теперь было уже совершенно невозможно. Раду крепко обхватил его ногами, скрещивая щиколотки у него на пояснице, и весь извивался под ним, самозабвенно, сладостно постанывая и то и дело судорожно хватаясь дрожащими руками за плечи Мехмеда. Конечно, он не сомневался, что близость с возлюбленным принесет ему настоящее наслаждение, но он даже помыслить не мог, что ему будет настолько приятно и сладко. Мехмед жарко целовал его, обдавал его кожу жарким дыханием, которое то и дело прерывалось и ускорялось, и беспорядочно скользил ладонями по его телу, кажется, инстинктивно догадываясь, где были самые чувствительные точки, которые нужно ласкать, чтобы Раду закатывал от удовольствия глаза и коротко вскрикивал, содрогаясь всем телом. - Пожалуйста, поцелуй меня, - сбивчиво прошептал Раду, чувствуя, как его тело постепенно сковывает приятная судорога. Не помедлив, Мехмед склонился к нему, заставляя его сильнее выгнуться и прижимаясь к нему всем телом, и страстно поцеловал его, сразу скользнув языком ему в рот. Он невольно еще сильнее увеличил темп своих толчков и стал стонать в губы Раду, буквально тая из-за того, что при каждом движении он теперь так терся о любовника, что чувствовал даже мельчайший его вздох, самое небольшое подрагивание, напряжение. Стоило ему сделать еще несколько уверенных сильных толчков, как Раду в очередной раз вскинулся, хватаясь за его плечи и сжимая их пальцами, и забился в ярком медленном оргазме, изо всех сил стараясь не разрывать влажный, желанный поцелуй. Мехмед подложил ладонь под затылок Раду, чтобы ему было удобнее. Ему даже не потребовалось двигаться еще - Раду так сильно ритмично сжимал его в себе, что он не смог больше сдерживаться, и сильно излился в любовника, резко подавшись вперед и невольно прикусывая его губу. - Побудь со мной еще немного, - попросил Раду, когда Мехмед осторожно вышел, ложась на постель рядом с ним. Он лег на живот, подбираясь поближе к Мехмеду, и стал лениво водить пальцами по его тяжело поднимающейся груди. - Я никуда не уйду до рассвета, душа моя, - он ласково улыбнулся, взяв Раду за руку и переплетая с ним пальцы. *** - Кажется, ты сегодня не выспался, брат, - язвительно произнес Владислав, делая решительный выпад и пытаясь достать Раду саблей. К сожалению для него, ненастоящей. На сегодняшней тренировке их поставили вместе, и Влад, кажется, поставил перед собой цель хоть как-нибудь ранить или унизить Раду. Впрочем, тот пока довольно уверенно справлялся с его атаками. Посему предположение о том, что он не выспался и из-за этого несобран, показалось ему несколько странным. Хоть и не настолько, чтобы оступиться и позволить Владиславу добиться желаемого. - Ты беспокоишься о моем сне? - он вскинул брови, ускользая от очередного выпада и слегка толкая брата плечом, тут же отскакивая в сторону. - Я беспокоюсь о причинах твоей бессонницы, дорогой брат, - прорычал Влад, ужасно недовольный тем, что в очередной раз промазал, еще и получил такой обидный тычок в плечо. Он попытался ложно открыться, выманивая Раду на необдуманную атаку, но тот не поддался, лишь скользнув в сторону и ожидая, что еще придумает его брат. Это ложное движение было одним из любимых приемов Мехмеда и, конечно, Раду знал его в совершенстве. Так что теперь нисколько не поддался на него. - Не переживай обо мне, я сплю очень хорошо, - Раду постарался произнести это уверенно, но по его спине пробежал легкий холодок, из-за чего он чуть не пропустил удар. Слишком уж настойчиво Влад намекал на то, что он не спал. И вряд ли то, что делал он это именно после чудесной ночи с Мехмедом, было совпадением. - В самом деле? А мне показалось, что ты нашел себе более интересное занятие. Не желаешь поделиться этим с любимым братом? - Владислав лишь усмехнулся, заметив, как заалели щеки Раду. Как бы он ни пытался казаться равнодушным, все же ему было очень далеко до старшего брата. И тем не менее, он в очередной раз, кажется, инстинктивно увернулся от укола затупленного кончика шпаги, почти доставшего его, и как-то отчаянно подавшись вперед, сумел выбить шпагу из руки Влада. Чему сам очень сильно удивился. - Мне нечем с тобой делиться, - тихо произнес он, как-то растерянно смотря на саблю, которую он, как его и учили, прижал ногой к земле, чтобы его противник не мог схватить ее и продолжить бой. - Тогда я спрошу у твоего... друга. Может, он захочет чем-нибудь поделиться со мной, - Владислав сплюнул на землю и поспешил отойти от брата, испытывая сейчас ужасную злость от очередного поражения. Унизительного. Еще более унизительного, чем тогда в саду. Быть может, быть побежденным наследником еще не так страшно, но потерпеть поражение от брата? От нежного хрупкого Раду, которому, как порой казалось, временами было сложно держать в руках громоздкое оружие? Это ему стерпеть было сложнее. Наверное, из них двоих несобранным, страдающим бессонницей, все же был он. Но у него на то были причины. Пребывание в этом ужасном месте ужасно выматывало его. И, как ни парадоксально это было, из-за такой жуткой усталости он даже не мог спать толком. Поэтому почти каждую ночь он проводил, испытующе напряженно вслушиваясь в то, что происходило в коридорах дворца, в шаги охранников, обходящих коридоры, их тихие приглушенные разговоры на языке, который он даже не особенно пытался понять, в то, что происходило в комнате Раду. Так вышло, что постели их стояли у одной стены, а слышимость была столь хорошая - ну или, быть может, у Владислава был настолько острый слух, - что он то и дело ловил ночами малейшее движение Раду, прислушивался к тому, как брат ворочается во сне, иногда невольно ударяясь о стену, как что-то невнятно бормочет, постанывает, похоже, смотря приятные сны. Но сегодняшней ночью все было иначе. Далеко не так мирно, не так, как обычно. Сперва он услышал, как в комнату брата открылась дверь, сразу захлопнувшись. И уже это заставило его напрячься. Ночные визиты были не приняты в этом дворце. А после он стал невольным свидетелем того, что заставило его испытать такую звериную ярость, что он даже сам поразился тому, что его сердце может вместить с себя столько злости. Голос Мехмеда он узнал сразу. Сначала они с Раду мирно переговаривались, хоть и одно это уже ужасно злило Влада. И он не понимал, что о себе возомнил этот наследник, раз считает, что может заваливаться к ним в любое время, когда ему только заблагорассудится. Но то, что он услышал после... Лишь огромным усилием воли он заставил себя остаться на месте, а не раздобыть хоть какое-нибудь оружие и не перерезать глотку этому несчастному наследнику. Пусть это и явно привело к мучительной долгой казни и не только его, но еще и Раду. Он лежал, смотря в потолок, и вслушивался в томные вздохи, стоны, жаркий шепот, ужасно неприличные пошлые звуки поцелуев и чувствовал, как все чувства, на которые он только был способен, закипают в нем и рвутся наружу. Владислав очень явно представлял, как Раду, нежный, стройный, пожалуй даже хрупкий, лежит под этим чертовым турком, раскинув колени, и отдается ему, наслаждаясь этим так явно, что Владу казалось, что его вот-вот стошнит от одного лишь осознания, что Мехмед имеет его брата. Его Раду. Этого мальчишку, который должен был принадлежать только ему, а не поганому осману. И теперь, когда Раду так убедительно, по его собственному мнению, делал вид, что ничего не произошло, Владу лишь сильнее хотелось взять то, что и так должно было быть его.