***
— Benvenuti a Roma! Добро пожаловать в Рим! — Питер чуть не скатывается кубарем, стоит им приземлиться. Останавливается посреди аэропорта и долго-долго восторженно моргает, словно никогда раньше здесь не был. — Мистер Старк, мы уже приземлились. Я как раз вышел из самолёта, — наигранно-серьёзно докладывает он в небольшое устройство у самого уха. — Понял вас, мистер Паркер. Выезжаю. До моего прибытия держитесь рядом с Хэппи и никуда не отлучайтесь. — Тони быстро включается в игру, несмотря на косые взгляды отца Питера, идущего немного впереди. — Но… я хотел побродить по окрестностям, осмотреться. — Прошу меня простить, но это исключено. Приказ вашего отца. — Тони почти смеётся, через иллюминатор наблюдая за надувшейся мордашкой Питера, и направляется к трапу вслед за Ричардом Паркером. — Зануда вы, мистер Старк. — Вы портфель забыли на сиденье. — Тони подхватывает оставленную вещь. — Не-а, не забыл — специально оставил, чтобы ты нёс. — В передатчике слышится приглушённое хихиканье, и Тони закатывает глаза. — А если самолёт захватят? — спохватывается Питер, подпрыгивая на месте. — Что? — Ну, знаешь, придут плохие парни и такие тыщ-бам! Везде взрывы и крики, и я один в самолёте, и мне страшно. Тебя рядом нет, зато есть эти, — кто «эти», непонятно, но Питер говорит это с каким-то благоговейным трепетом, словно только и ждёт их появления. — Что бы ты сделал? — По-быстрому уволился бы и свалил домой смотреть «Игру престолов». — Тони уже стоит в паре метров от Питера, но никто из них не прерывает игру. Питер топает ногой, точно маленький разозлившийся ребёнок. — Да нет же! — капризно выдаёт он. — Ты должен спасти меня! — Не должен. — Должен! — Питер! — резко одёргивает Ричард, закончив разговаривать по телефону. — Едешь со своим телохранителем, вас отвезёт Майк в пригородный дом. Там и сидите до моего возвращения. — Но… — Улыбка пропадает с лица парня, стоит осознать, что их сажают под домашний арест. — Я думал… Я так скучал по Риму, пап! Ты ведь знаешь, как я люблю этот город… — Я сказал, что возьму тебя с собой, но не обещал, что ты будешь гулять по городу. Считай это твоим наказанием. — Тон, не терпящий отлагательств, Питер искренне ненавидел. Именно таким и отдаются приказы, а Питер не привык подчиняться кому-то. Даже отцу. — Хорошо, пап.***
В салоне ужасно душно. Не спасает даже открытое окно, в котором мелькают знакомые до мелочей улочки. Бесконечный песочный разбавляют яркие пятна цветов в глиняных горшках. Казалось бы, все дома такие одинаковые, но у этого Питер разбил коленку в шесть лет, когда катался на велосипеде, а здесь точно не хватает горшка, который он нечаянно снёс в десять. Он обиженно поджимает губы и смотрит в окно. Жгучая обида буквально сжигает изнутри, и Питеру хочется расплакаться, как маленькому ребёнку. Но рядом Тони — тот, перед кем быть слабым уж точно нельзя, кто пережил вещи намного страшнее, и его, Питера, проблемы ни в одно сравнение не идут с проблемами Тони Старка. Но обидно было до невозможности. Самое обидное то, что отец даже не кричал. Лишь посмотрел осуждающе, прожёг в нём очередную дыру, вот, почти у сердца — Питер осторожно коснулся, проверяя, не появилась ли какая взаправду; иначе что может так болеть? — и говорил что-то очень спокойно. Питер не слушал. Ни после паркинга, ни когда-либо ещё. Всё одно и то же. Даже слова одинаковые. И это раздражающее «молодой человек», будто он и не сын ему вовсе. В детстве Питер из кожи вон лез, чтобы привлечь внимание отца. К семнадцати понял, что бесполезно. — Приехали. — Тони касается плеча медленно, но Питер всё равно вздрагивает, будто его схватили и хорошенько встряхнули. Улыбается неискренне, отводя взгляд, и выходит из машины вслед за Тони. Собственный дом кажется слишком чужим и холодным, несмотря на раскалённые под ослепительным солнцем камни, которых, казалось, дотронься — и тут же обожжёшься. Питер на автомате здоровается с дворецким и увлекает Тони на второй этаж, вверх по широкой лестнице. — Неплохо, для тюрьмы-то. — Тони лениво оглядывается по сторонам, волоча тяжёлый рюкзак. Питер лишь пожимает плечами в ответ. — Да, но не то, понимаешь? — Питер поднимает на Тони безразличный взгляд и растягивает губы в подобии улыбки. Ему хочется казаться равнодушным, до жжения во всём теле хочется язвить — ведь так обычно поступает Тони? — но ничего дельного на ум не приходит, и Питер просто ложится на кровать, широко раскинув руки и ноги, и утыкается взглядом в резной потолок. Тони замечает, как дёргается его кадык, когда он сглатывает. Тони прекрасно понимает. Казалось, он способен чувствовать Питера, тонко улавливать перемены в настроении и точно знать, чего тот хочет — словно желания у них были одни на двоих. Тони должен остановить, посоветовать не рыпаться, быть пай-мальчиком, чтобы всё не обернулось ещё большей катастрофой, но Тони прекрасно понимает это грызущее чувство внутри. Тони должен, но вместо этого ощущает острую потребность исполнить это сумасшедшее желание. Его собственное или Питера, уже неважно. — Есть идея. — Тони бросает портфель на постель, рядом с развалившимся Питером. — И что ты только там носишь? — Валяй, — без энтузиазма бросает Питер. Смотрит в потолок почти безжизненно, и Тони перестаёт понимать, зачем так убиваться по городу, в котором был бессчётное количество раз. Но Питеру всего семнадцать, и это, чёрт возьми, единственно верное оправдание излишней эмоциональности, пусть и бушующей за маской безразличия. — У нас есть только один выход — в окно. — Питер смотрит на него, как на сумасшедшего, и не знает, радоваться или бояться, понимая, что его телохранитель — мужчина, старше его в два раза — оказывается ещё более безрассудным, нежели он сам. — Нет-нет-нет, ты с ума сошёл? Здесь же охрана! — Тони улыбается, точно сумасшедший, и выходит на балкон. — Да тут всего-то второй этаж! Что, мелкий, испугался? — Вообще-то нет, но… Мы же наказаны, Тони! Оба! — Так ты идёшь? Или будешь, как кисейная барышня, на кровати валяться? Питер закатывает глаза и подрывается на месте, выскакивает на балкон, оттягивая Тони от перил и вталкивая в комнату. Для Тони это очередная игра, чтобы просто не было скучно сидеть на одном месте, Питер читает это по глазам. Тони не думает о последствиях, и Питеру хочется научиться у него так же закрывать глаза на многие вещи, но он не может. И именно сейчас ему страшно. — Ты что творишь? Нас же поймают, не успеем и ограду пересечь, а там, будь уверен, отец узнает в ту же секунду, — Питер шипит, приблизившись вплотную, не отпуская руки Тони, словно боится, что тот в любой момент может сорваться и сигануть вниз с балкона. — Питер, я думал, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы быть уверенным в моей компетентности. — Отзывается Тони с раздражающей беззаботностью. — Я твой телохранитель, и смогу защитить тебя от всего, даже от собственного отца. Он ничего не узнает, будь уверен. — Питер жадно хватает ртом воздух, словно его вот-вот накроет паническая атака — ещё бы Тони её не знал, — но вместо того, чтобы беспомощно осесть на пол, запускает обе руки в волосы и судорожно трёт лицо. Зажмуривается и шумно выдыхает. — Нам нужна другая одежда. — Голос звучит обречённо. — Отлично! — Тони на мгновение сам ощущает себя семнадцатилетним подростком, идущим наперекор не только родителям, но и целому обществу. И от этого становится как-то весело.***
— Волшебный город… — Двенадцатый раз. Питер, может, хватит? — смеётся Тони, и Питер не может не подхватить. Стоило им только покинуть дом, Питер изменился буквально на глазах, и теперь перед Тони стоит вечно улыбающийся и смеющийся из-за любой ерунды привычный Питер. Признаться, Тони этому даже рад. — Но что поделать, если он такой? Magico, incredibile*! — Не замечая этого, Питер переходит на итальянский. Прекрасно знает, что Тони не понимает ни единого слова, но удержаться не может. Ему даже не пришлось переодеваться, лишь разгрузить портфель, вывалив на стол огромное количество тетрадей и учебников. Тони на это лишь закатил глаза и сказал, что ему попался самый опасный книжный червь в мире. Над Тони же пришлось потрудиться. По большей части из-за того, что тот никак не давал снять с себя любимые часы и затемнённые очки. Сошлись на чёрных джинсах, футболке и солнечных очках. — И всё же я не понимаю твою маниакальную тягу к очкам. — Несмотря на это, Питер жмурится то ли от удовольствия, то ли спасаясь от нещадно палящих лучей. Даже Тони приходится избегать солнца, чтобы не быть ослеплённым. — А я твою — к этому городу. — И кто бы сомневался, что тебе не понравится? Ты же циник до мозга костей! — Питер хмыкает, разворачиваясь всем телом и шагая задом наперёд, предполагаемо сталкивается с кем-то из толпы и кричит вслед извинения на итальянском. Тони закатывает глаза. — Цинизм помогает выжить там, где добродушным и открытым не справиться, — Тони говорит спокойно, и Питер задумывается о том, что ему пришлось пережить, раз этот самый цинизм заменяет ему броню. Питер знал о Тони Старке всё, но сухими фактами и вырезками из газет про американские подразделения в Ираке, без единой эмоции. Питеру необходимо было знать это в самых ярких красках, чтобы понять и, возможно, совсем немного помочь. — Так что? — Ты о чём? — Питер наконец оборачивается и идёт нормально, позволяя Тони нагнать себя. Смотрит по сторонам с немым благоговением, моргая лишь изредка, точно боится проморгать что-то очень важное. До главных достопримечательностей ещё далеко, но Рим кажется Питеру одной огромной достопримечательностью. Даже дома с колоннами и сохранившейся лепниной предстают ему актом божественного творения. Питер мог запросто уговорить отца переехать сюда насовсем, чтобы всё это стало частью его жизни, но он слишком боялся разрушить тщательно выстраиваемый образ чего-то поистине фантастического и прекрасного, чтобы превращать его в рутину. Питер боялся потерять сказку. — Чем, по-твоему, Рим так прекрасен? — Тони вопросительно изгибает бровь, и Питер мысленно отмечает, что он так не может. Плохой повод для зависти, но Питеру вдруг совершенно необходимо научиться вот так передавать эмоции. — Это трудно описать словами, но каждый раз, когда я лечу сюда, мне кажется, что я уже видел здесь все, а дорогу от Колизея до площади Сант-Иньяцио смогу найти закрытыми глазами. Но стоит только попасть сюда — я пропадаю. Становлюсь таким незначительным и крохотным, а всё вокруг такое величественное. — Питер ненадолго останавливается и просто смотрит, казалось, наслаждаясь самим воздухом. Медленно полной грудью вдыхает аромат кофе и сладкой выпечки и блаженно улыбается. — Рим вдохновляет. Многие свои разработки я начал здесь. — Питер умалчивает о том, что и костюм Тони пришёл к нему именно здесь. — Я словно брожу по страницам истории: нашествия галлов, правление Юлия Цезаря («Который с Клеопатрой развлекался?» — с усмешкой вставляет Тони, и Питер награждает его осуждающим взглядом), последний день Помпеи, знаменитые гладиаторские бои... — Истинный ответ ботаника, — бормочет Тони, на что Питер ощутимо толкает его в плечо. — А ещё Рим — город первого лайка. — Миф, — безапелляционно бурчит Питер. — Оттопыренным пальцем разрешали добить раненого, так что это скорее дизлайк**. Что ты?.. — Питер не успевает среагировать, как Тони сгребает его в охапку и тащит куда-то. Пытается вырваться, не понимая, что происходит, но у него ничего не выходит. — Тони, куда... куда ты меня тащишь? — шипит он. — Тихо. — Тони останавливается, только усадив Питера на стул под зонтиком одного из многочисленных в этом районе кафе. Усаживается сам и напяливает Питеру выхваченную из портфеля кепку. — Не оборачивайся и молчи. — Да что... — Питер, — предостерегающе шипит Тони, и от взгляда карих глаз Питер ёжится, а затем резко вздрагивает, услышав знакомый голос прямо за спиной: — Конечно, сенатор, непременно... Питеру кажется, асфальт под ним начинает проваливаться. Он хватает Тони за руку и понимает, что вот сейчас точно настанет конец.