***
Этой ночью Питер впервые за долгое время сбегает из дома. Код дезактивации сигнализации жжёт подкорку уже ненужной информацией — всё равно по возвращении придётся менять, — а глаза, кажется, жгут слёзы. Не льются, просто стоят мёртвым грузом, что даже сморгнуть не получается — Питер видит расплывчатую картинку и на автопилоте бредёт по ночному Куинсу. Он обещал себе не плакать и списывает всё на усиливающийся с каждым мгновением дождь. Усмехается, потому что ситуация чересчур смахивает на плохую постановку с корявыми спецэффектами, и натягивает на голову капюшон. Никто ничего не узнает, так ведь? И Тони тоже. Питер ловит себя на совершенно шальной — сумасшедшей — мысли, что хочет, чтобы вот Тони как раз узнал. Чтобы нашёл. Чтобы отругал, если сочтёт нужным, а после сказал, как волновался, как подорвался на месте и помчался в ночь искать его, Питера. Чтобы обнял и сказал… Питер не знает. Питер не знает, что хочет услышать от Тони, но он ведь… он обязательно должен что-то сказать, верно? Только услышать это что-то Питер до сумасшествия боится. Питер мотает головой, чтобы избавиться от ненужных видений, а на плечах ощутимой — фантомной — болью горят чужие прикосновения. Фантомно жжёт глаза и скулы от несуществующих ладоней, стирающих слёзы. Дождь мочит одежду и выступающую чёлку. Питер кутается от холода в тонкой джинсовке и чувствует холодные липкие капли, бегущие по спине. Такой же липкий, его окутывает страх. Страх потерять что-то очень ценное, так толком и не найдя, страх остаться одному в этом чёртовом лживом обществе, страх оказаться ненужным тем людям, что самому Питеру нужны, как воздух. Питер сжимает кулаки и неожиданно даже для себя усмехается, думая, что приз за самую лучшую драму, сотканную из ничего, он уже получил. Только вот легче от этого не становится ни капли. — Кошелёк или жизнь, сладкий? — Из тёмного угла проулка, куда его затянуло совершенно случайно, несёт дешёвым алкоголем, сигаретами и помоями. Мужской голос хрипит, и Питера встряхивает от того, насколько похабно это звучит, насколько «сладкий» впивается в подкорку болезненной пульсацией, выковыривая из памяти обрывки воспоминаний, которые, казалось бы, стёрлись совсем недавно. Питера мгновенно окатывает волной паники, а инстинкт самосохранения срывается на истошный вопль, приказывая бежать. Не раздумывая ни секунды, Питер подчиняется — бросается в сторону, но его буквально сразу же отшвыривает назад, когда перед самым носом материализуется ещё один мужчина. В панике Питер оборачивается. Руку заламывают моментально, выбивая из лёгких тихий скулёж. Из темноты доносится хриплый смех, точно такой же вторит за спиной, и Питер чувствует, как ему буквально дышат в затылок. Острое лезвие ощутимо утыкается под рёбра, и Питер вздрагивает, мгновенно одеревенев. Дыхание сбивается на полувздохе, а сердце колотит о клеть рёбер, точно обезумевшее, и Питер буквально чувствует, как его потряхивает в такт каждому удару. Не споткнуться о собственную ногу не получается, когда его с силой толкают в спину. Питер открывает рот, чтобы что-то сказать, но прежде, чем мысль материализуется в словах, с губ срывается спазменный всхлип, и он с силой прикусывает губу. В голове назойливого шевелится «идиот, зачем сбежал?» вперемешку с «пожалуйста, Тони», словно тот мог его слышать, а слёзы начинают не жечь — выжигать глаза. Первый мужчина выходит из своего укрытия, но Питер всё равно видит ровно ничего — страх ослепляет и сковывает тело, и даже взгляда на него поднять не получается. — Что, язык прикусил? Накопившуюся слюну сглотнуть получается еле-еле, и только острый толчок в бок помогает собрать все звуки воедино. — У меня ничего нет… совсем. Можете проверить, правда… — Застрявшие где-то там слёзы наконец пробивают себе дорогу и щекочущими дорожками сбегают вниз. Питер порывается стереть их рукавом, но руку не отпускают до сих пор, и ему остаётся глотать солёные капли с привкусом какой-то горечи. Капюшон резко сдёргивают, и Питер остаётся абсолютно беззащитным перед дождём и двумя мужчинами, которых и во второй раз рассмотреть не получается, потому что его резко толкают к стене лицом. Питер проезжает щекой по кирпичной стене и сдавленно шипит от боли и отвращения. Когда чужая рука скользит в задний карман джинсов, его встряхивает так, что он ещё раз прикладывается виском о стену. Глаза застилает уже не страх — ужас, и Питер взбрыкивает изо всех сил. Как сквозь толщу воды он слышит свои же — неконтролируемые — всхлипы, и по тому, как ходит совсем рядом кирпичная стена, понимает, что его начинает трясти. Только не это. Только не сейчас. Не снова. Но лающий смех уже врезается в барабанные перепонки призраком прошлого, а воспоминания острым лезвием вспарывают внутренности, и Питера будто накрывает волной, спасаться от которой в своё время помогали только транквилизаторы. Воздух кончается слишком быстро. Дышать нечем совершенно. Питер уже не чувствует ни чьих-то рук, вжимающих в стену, ни выворачивающего внутренности запаха перегара. Он вообще не чувствует чьего-либо присутствия, но не уверен, что грабители куда-то делись. Голову оттягивают за волосы в знак отрезвления, и Питер слишком поздно понимает, что его ударяют в нос. Кулаком или локтем — уже и не важно. Он чувствует тёплое что-то, стекающее прямо в рот, а дышать по-прежнему нечем. Его лапают ещё секунд пятнадцать — Питер заглатывает кровь, когда пытается сделать хотя бы мизерный вдох через рот — закономерно ничего не находят и матерятся чуть ли не в ухо, после чего просто отпускают — или Питера снова просто швыряет в пространстве? Питер стонет от неожиданно навалившейся свободы и больно ударяется плечом, когда падает и теряет сознание.***
Тони гонит машину так быстро, насколько это вообще возможно, чтобы самому не разбиться вдребезги. Сжимает кожу руля до онемения пальцев, а педаль газа, кажется, и вовсе трещит под напором. Машину заносит, когда он в самый последний момент решает свернуть, потому что силуэт Питера мерещится на мгновение, но, когда он чудом огибает столб, пропадает. Тони сдавленно шипит, ударяясь виском, и переходит на рык. — Пятница, неужели ничего? — в который раз спрашивает он, и если бы Пятница не была искусственным интеллектом, то непременно вышла бы из себя, потому что «ну сколько можно? Мистера Паркера невозможно отследить ни одним из известных мне способов». Тем не менее искусственный интеллект отвешивает короткое «сожалею», и Тони кажется, что это не просто формальный жест. Ещё думается, что вот так говорят при больших утратах. Только Питер сбежал, просто сбежал, и с ним ничего, совершенно ничего, не случится. Всё будет в порядке. Тони отчаянно хочется в это верить, только вот ощущение опасности не отпускает, и он буквально чувствует, что с Питером ни черта не в порядке. Тони не отрывает взгляда от дороги, чтобы посмотреть, сколько он уже вот так мотается по городу. Что-то — отяжелевшая голова и слипающиеся глаза, которые Тони, впрочем, ни на мгновение не закрывает — подсказывает, что уже пару часов как. За эти грёбанные сто двадцать минут, думается Тони, может случиться многое, если не всё и не самое страшное — холодок проходится по позвоночнику от одной только мысли, что могло случиться с Питером. Только бы он не наделал глупостей, только бы не нарвался на… Сине-красные всплески ослепляют воспалённые глаза, и Тони прикрывается рукой, на мгновение теряя управление. Тормозит на уровне инстинктов и тупо смотрит перед собой, пока в голове не выстраивается картинка полицейской машины. Тони с трудом сглатывает образовавшийся комок, но заметно расслабляется, понимая, что не слышит воя сирены. Значит, всё вдвое не так страшно, как могло быть, стой сейчас возле машины встрёпанный чуть шатающийся Питер. А в том, что это он, Тони уверен на тысячу процентов. Сердце начинает колотить в глотке, мешая нормально вдохнуть, когда он видит его… таким. Отблески мигалок только усугубляют ситуацию, делая кровь на лице Питера неестественно и слишком красной, а синяки — синими. Питер смотрит на Тони всего мгновение, кажется, делает попытку то ли усмехнуться, то ли улыбнуться одним уголком губ — или его просто нервно передёргивает? — и садится в машину. — Стойте! Отойдите! — Тони успевает как раз до того, как за Питером захлопывается дверь. Останавливается так, что сделать это становится невозможным, и смотрит на полицейских так, будто всё это с Питером сделали они. По правде, ему уже и плевать. Злость бурлит под кожей, кажется, вытесняя даже кровь из вен, и Тони уверен, сделай хоть один из них что-то, что ему бы не понравилось, он бы закрыл глаза на всё, кроме сидящего в машине Питера. — Какие-то проблемы? — Лениво, чисто из формальности, спрашивает полицейский. — Знаете мальчика? — Я за ним приехал. — Хорошо. Какие документы вы... — Я. Приехал. За. Мальчиком. Ну же, граждане федералы, не стоит испытывать моё терпение. Учитывая, что произошло за считанные часы до этого, оно стало у меня, мягко говоря, не железным. — Кажется, это убеждает полицейских. А может, им просто плевать и хочется быстрее избавиться от проблемы в лице избитого мальчика. Тем не менее один из них кивает Питеру, и тот медленно, словно нехотя, выкарабкивается из машины. Вблизи он выглядит ещё хуже. Одежда мокрая и грязная, висит бесформенным балахоном, словно Питер резко похудел килограмм на десять, ладони стёсаны в кровь, и Питер просто вытирает их о штаны, оставляя багровые разводы. Взгляд неестественно безжизненный, словно отсутствующий, хотя потерянным Питер вовсе не выглядит. Что стало с лицом, смотреть страшно. Тони разрывает между желанием дать в довесок хорошую затрещину и бережно прижать к себе, нашёптывая на ухо какую-то ересь про «всегда рядом» и «в безопасности», хочется обвинить его во всех катастрофах и бедах и одновременно молить о прощении, потому что не усмотрел, потому что виноват, чёрт возьми, сам. Вместо этого он стоит на месте и ждёт, когда Питер сам залезет в машину, смотрит ещё с минуту, как тот, видимо, обменивается формальными фразами с Пятницей, и только тогда находит в себе силы оторвать чёртовы подошвы от асфальта. — Пятница, профессиональное мнение? — усмехается он, хотя самому хочется вырвать этот чёртов руль и заодно висящее над головой зеркало, чтобы ни мгновением дольше необходимого не смотреть на это. И в глаза этому тоже не смотреть лучше. — Нарушение анатомического строения костей носа — возможный перелом, в данный момент затрудняюсь ответить, — вывих правой руки, многочисленные ссадины и кровоподтёки по всему телу. — Выть хочется. Или орать. А лучше пить. Тони уже и не знает, где оно — «лучше» — и каково это вообще. Только сзади сидит перебитый пацан и смотрит чуть ли не волком, словно ждёт от Тони чего-то сверхъестественного, а он даже за руль взяться не может, потому что руки дрожат так, что он и метра ровно не проедет. Тони смотрит в одну точку — в это самое зеркало, в эти самые глаза, которые сейчас коньяка горьче — и не может оторваться. Питер первый отводит взгляд — становится неуютно. — Может, хватит? — Если бы Тони не продолжал смотреть и не заметил, как шевелятся его губы, то он, казалось бы, и вовсе не услышал бы Питера. — Что именно? — Смотреть вот так. Как на собаку подбитую. Мне не нужна твоя холёная показушная опека и жалость. Не нужно. Я не хочу чувствовать себя так, как чувствую я. Не хочу думать, что ты говоришь правду, а затем разбиваться о правду настоящую. Это всё, — Питер почему-то смотрит на сжатые в кулаки руки, — ненастоящее ведь. И ничего оно не значит. — Вот как ты думаешь — «показушное», «ненастоящее», — Тони не уверен, правильно ли он услышал или половину сказанного Питером он придумал сам. — Давно придумал или только что? Или избивали когда? Думаешь, я здесь только потому, что в сейфе лежит контракт? Или потому, что отец твой меня в порошок сотрёт, если с тобой случится что-нибудь? Или из-за денег твоих? Занятно. — Тони хрипло — слишком пугающе — смеётся и резко дёргается к лежащему в бардачке пистолету. Питер сжимается от страха, пересекаясь затравленным взглядом с совершенно — неестественно — спокойными глазами. Тони выходит из машины и рывком открывает заднюю дверцу. Питер издаёт сдавленный писк. — Держи. — Тони грубо впихивает в дрожащие руки пистолет и пальцами Питера снимает с предохранителя. — Давай так: у меня есть минута, чтобы переубедить тебя. Если же нет, можешь стрелять, я даже не дёрнусь — не успею. Идёт? — Питер совершенно растерянно кивает, до конца не осознавая, что вообще происходит. — Потому что я не знаю, что ты себе там надумал и что накрутил. Мне очень жаль, что всё вышло вот так, но я всегда был с тобой честен. С самого нашего странного знакомства и до этого момента. Иначе бы и не сказал тогда про Джарвиса. Ты говоришь, что всё это ненастоящее, но, чёрт возьми, с того самого возвращения с Ирака я не подпускаю к себе никого ближе, чем на метр. Потому что не хочу, потому что боюсь, потому что вот так, как я, проще, отгородив себя колючей проволокой сарказма и лицемерия. Но ты — не кто-нибудь, а чёртов ты, Питер Бенджамин Паркер, — единственный, кому удалось подобраться ко мне на опасно близкое расстояние. Потому что ты самый назойливый, надоедливый, любопытный и дотошный мальчик, каких ещё поискать нужно. Потому что когда ты улыбаешься… — Тони не успевает закончить — слышит резкий лязг металла и еле стоит на ногах, когда в него впечатывается тело и повисает на шее. Слышит сбивчатое дыхание у самого уха и всем телом ощущает, как дрожит в его руках Питер. Он что-то бормочет, совсем неслышно, и Тони слышит тихие всхлипы. — Сумасшедший-сумасшедший-сумасшедший, — выдыхает Питер и впивается в волосы и плечи пальцами, цепляется, словно боится упасть, и льнёт всё ближе. — «Отряд самоубийц» пересмотрел, что ли? — Ага. Будешь моей Харли Квинн? — Тони улыбается успокаивающе и прижимает к себе так близко и сильно, но не настолько, чтобы можно было сломать. И Питер наконец даёт волю слезам. Его плечи дрожат, его самого словно вскидывает под каждый всхлип, он утыкается носом в плечо, а Тони мягко гладит по затылку и шепчет что-то успокаивающее. — Тише, малыш, слышишь? Не плачь, Пит, я с тобой. Больше никто не посмеет тронуть тебя, слышишь? Всё будет хорошо. — Тони кладёт подбородок на голову Питера и расслабленно прикрывает глаза, шумно выдыхая. Если где-то там Бог всё же есть, Тони ему благодарен.***
Тони обрабатывает раны Питера у первой попавшейся аптеки, усадив прямо на багажник. Сказать по правде, держится тот молодцом — иногда только шипит и дёргается, но в основном терпит. Тони в который раз проникается чем-то наподобие уважения, о чём, конечно же, Питеру не скажет. По крайней мере, не сейчас. — Да не дёргайся ты, а? — Он бережно промывает раны на ладонях, смывая кровь. Питер смотрит на него с прищуром и вновь дёргает руками, специально, чтобы позлить. — Ещё раз так сделаешь — запихаю в багажник, и будешь сидеть там, пока не приедем домой. — Питер закономерно повторяет полюбившееся действие — просто ведёт плечом, и Тони одаривает его «злобным» взглядом из-под сведённых бровей. Питер смеётся и перехватывает влажную ватку из рук Тони. Мажет по носу и легко улыбается, когда Тони морщится от неприятного запаха. — Кто это был? — Тони спрашивает мягко, но требовательно и приобнимает за плечи. Питер морщится и сдавленно шипит от боли. — Рука, не забывай, — напоминает он и тут же добавляет: — Не важно. — Нет, важно. — Тони отстраняется и смотрит прямо в глаза. Очки он впопыхах забыл на тумбочке, и Питер даже рад этому: вот он весь, без дурацких масок и тёмных стёкол, вот его глаза, такие знакомые, карие. Красивые. Питер чувствует, что опять становится на те же грабли. — Я не запомнил лиц. Я ничего не запомнил. Было просто страшно и противно. — Питер ёжится и ведёт плечами. — Прости, Тони, я не хотел ничего подобного. Вернее, я не знал, что всё может обернуться… вот так. Прости… Тебе холодно? — Питер замечает покрывшуюся мурашками кожу на плечах Тони, и тот только сейчас в полной мере осознаёт, что бросился искать Питера в пижамных штанах и майке. Хорошо, что хотя бы в них, думается ему. — И правда, пошли в машину. — Тони стаскивает Питера на асфальт и открывает ему заднюю дверь, но тот, проигнорировав широкий жест, проходит мимо и плюхается на переднее пассажирское сиденье. — И ты прости меня, мелкий, я не должен был… — Тони мнётся, подбирая нужные слова и мысли, — говорить так… То есть это была сущая правда, но не стоило… преподносить это так резко. — Что, под дулом пистолета лучше говорится? — усмехается Питер и включает обогреватель, подставляя мелко подрагивающие ладони под тёплые струи воздуха. — Кстати, я вложился почти вдвое меньше. — Тони поворачивает ключ зажигания, и салон наполняется приятным мерным гудением. — И хочешь секрет? Пистолет был не заряжен. — Он беззвучно смеётся, наблюдая за округлившимися глазами Питера, за возмущённо открывшимся ртом в сплошном звуке «Э-э-э-й!» и широкой улыбкой, последовавшей вслед за ним. Питер шутливо толкает его в бок и скрещивает на груди руки, уставившись в сторону. Долго он так не протягивает. — А давай, — начинает Питер с заговорщицким прищуром, — впредь никогда-никогда не лгать друг другу? Вот поклянёмся! — Прям как в детстве? — Как в детстве! — Идёт. Только если после этого ты не станешь выпытывать из меня какие-нибудь девчоночьи секретики. — Тони смотрит на Питера с лёгкой улыбкой — тот понимает, к чему он клонит: на носу и щеке красуется розовый пластырь с изображением «Hello Kitti», и Питер яростно трёт щёку, словно это поможет стереть изображение маленького котёнка с красным бантиком. — Клянусь. — Клянусь. Питер — мастер наступать на одни и те же грабли. Поэтому улыбается как ребёнок. Поэтому снова верит — не может не верить. Чувствует, что это до чёртиков правильно. Ведь Питер только и делает, что поступает правильно, верно? Питер — мастер наступать на одни и те же грабли. А потому час спустя Тони сквозь сон слышит, как дверь в его комнату тихо приоткрывается и тёплое тело прижимается сзади так чертовски правильно, что возникает вопрос: а было ли когда-нибудь по-другому?