***
Питер приходит в себя ближе к обеду следующего дня. За это время Тони успевает уснуть и проснуться четыре раза, Дубина — перерыть весь шкаф в поиске подходящих носков, Ричард Паркер — зайти в комнату, чтобы поинтересоваться здоровьем сына и больше не приходить. Питер подрывается на месте — насколько в его состоянии можно подорваться — и первым делом спрашивает о школе. Тони еле удерживается от того, чтобы не закатить режущие от усталости глаза — даже в таком состоянии он проявляет повадки неисправимого ботаника и зануды. — Расслабься, Гермиона Грейнджер, я позвонил милейшей миссис Уолтерс и сообщил, что Питера Паркера сегодня в школе не будет. Мы так мило пощебетали, что я отпросил тебя ещё на неделю вперёд. — Тони садится на край кровати и думает о том, что Питеру знать совсем не обязательно, — насколько он рад его пробуждению и как всё это время он волновался. Питер смотрит уставше и немного оскорблённо. Бурчит под нос, скрестив руки на груди и съёжившись под жарким пледом: — У неё муж есть вообще-то. Выглядит он намного лучше — почти здоровым, сказал бы Тони, и этого хватает, чтобы самому почувствовать облегчение. Он усмехается и без лишних слов подхватывает Питера на руки вместе с пледом. Дубина, бросив свои носки с пробуждением Питера, учтиво открывает перед ними дверь. Питер лениво дёргается, недовольно шмыгает носом и, сдавшись, утыкается в плечо Тони. Тот ойкает от неожиданности, когда Питер больно кусает через майку. — Отец знает? — Питер поднимает голову и с довольным видом устраивается виском на укушенном плече. — Про тебя — да, про вчерашнее приключение — нет. Он заглядывал… один раз, волновался о тебе. А ты, ещё раз так сделаешь — зубы повырываю, — Тони шипит беззлобно, и Питер, поддразнивая, легко прикусывает кожу на шее — там, куда может дотянуться. — Вот же засранец мелкий! За это Тони швыряет Питера на уже его собственную кровать немного небрежнее необходимого. Питер ворочается, пытаясь выкрутиться из запутавшегося в ногах пледа, но вместо этого получается какой-то махровый рулет с Питером в качестве начинки. — Ты как? — Хреново. Я как яйцо, которое разбили на сковородку, или как взбитые сливки. Или что-то между этим. — Питер откидывается на кровать и закрывает глаза, как фараон скрестив на груди руки. — Ещё и кушать хочется. Тони садится рядом и берёт холодные руки Питера в свои. Чуть массирует большими пальцами, пока он довольно жмурится, и целует сложенные лодочкой ладони. По телу Питера мягкими волнами расходится тепло, и он ещё шире улыбается. — Так лучше? — Определённо. — Питер вытягивается, ёрзая на месте, и довольно жмурится. — Только кушать всё ещё хочется. Приготовишь что-нибудь? — Он приоткрывает один глаз, хитро поглядывая на Тони и практически зная, что он не сможет отказать. — Я тебе не повар, мелкий, — ворчит Тони, но по его тону Питер понимает: ещё чуть-чуть надавить, буквально вот здесь, и он согласится. — Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — Питер подползает ближе и, приподнявшись на руках, падает подбородком на плечо Тони. Плед скатывается на пол частично, но Питер пинает его ногой, скидывая окончательно. — Если не приготовишь, буду сидеть так до скончания веков. И дуть в ухо. — В подтверждение своим словам он набирает в лёгкие побольше воздуха и начинает дуть, целясь точно в ушную раковину. Тони морщится и делает слабые попытки вырваться, но Питер обхватывает его руками, практически полностью обездвиживая. — Ну так что? — Ну и что тебе сварганить, мелкий шантажист? — Тони закатывает глаза, а Питер победно улыбается. — Хочу чего-нибудь поесть и желе из апельсинов.***
«Чего-нибудь поесть» выходит довольно быстро — Питер с удовольствием уплетает пасту с томатным соусом и довольно урчит себе под нос, — чего не скажешь о желе. Тони с остервенением отправляет очередную испорченную миску в посудомоечную машину и вскрывает какой уже пакетик желатина. — Это последний. Если и на этот раз ничего не получится, ты останешься без своего проклятого желе, ребёнок. Я уже говорил, что ненавижу желатин? — Тони мажет взглядом по Питеру, сидящему за барной стойкой и укутанному во всё тот же плед — Тони с боем пришлось укрывать его, — и заливает желатин водой. — Угу, вроде раз пять или шесть. — Питер поднимает вилку высоко над головой и, дотянувшись до свисающей макаронины губами, втягивает её в рот. — Не психуй. Если это можно считать эмоциональной и моральной поддержкой, так как в прошлый раз сказать так и не удалось, — я обожаю твою стряпню. Только, хоть тресни, не представляю бывшего лучшего бойца на ринге и неплохого такого шеф-повара в одном флаконе. Это странно. — А что странного? — Тони останавливается напротив, опираясь локтями о столешницу, и поправляет съехавший с одного плеча плед, игнорируя недовольное «Отстань, мне уже лучше!» — Ну, там ты такой бац-бац, хрясь и тому подобное — крутой, в общем. — Питер демонстрирует крутость Тони на пальцах, что «пробежались» по столу, точно человечек, выделывая в воздухе пару трюков. — А здесь… такой домашний… С тобой уютно. — Питер пожимает плечами и тянет из трубочки колу — только тёплую, подогретую в микроволновке, потому что «горло красное, только из постели выбрался, так что забудь о холодной коле и мороженом, мелкий!» — посматривая на реакцию Тони. Тот вопросительно изгибает бровь, а Питер чертыхается и мысленно сетует на то, что делать вот так у него никогда не получалось. — Это плохо? — Нет, напротив, хорошо… для меня. Не знаю, как для тебя, но ты раньше говорил, что всё хорошо, ты не против, что всё обернулось вот так. В общем, вот. — Питер тупит взгляд и утыкается в сцепленные в замок руки под столом. — Прости, я… со мной вообще иногда туго бывает. Есть один заскок, я… должен знать, о чём думает человек, чтобы довериться. И сейчас… я совершенно не знаю, о чём ты думаешь, что чувствуешь. Мне просто хорошо вот так, как сейчас, и было бы совсем прекрасно, если бы я мог знать, что ты, ну, ты понимаешь… Понимаешь? — Питер вскидывает голову, заглядывая Тони точно в глаза. На мгновение Тони теряется. Он что, решил довериться ему? Гиблое дело, думается Тони, не ведись, оттолкни его как можно дальше, не дай перейти черту. Бросай. Беги. — Конечно, понимаю. — Тони ласково улыбается и ерошит волосы Питера одной рукой. Парень прикрывает глаза, подаваясь навстречу ласке. Одинокий, думается Тони, совершенно одинокий ребёнок. Хочется обнять его, вот такого, по уши укутанного в клетчатый плед, горячего от простуды, со слегка хрипящим от воспалённого горла голосом. По-прежнему солнечного и такого же золотого. Ожившего. Раненого. — Я понимаю, — повторяет Тони для убедительности. — И мне тоже так, скажем, неплохо. А что — еда есть, вода тоже, крутой дом с личным механическим дворецким, любая на выбор тачка и куча свободного времени. — И ты, думается следом, такой живой и настоящий. — Дурак! — тянет обиженно Питер и тут же вскидывается: — Свободного, говоришь? Может, перекинуть Хэппи отцу, а тебя закрепить за мной от доставки в школу до пения колыбельных на ночь? Побудешь моим папочкой? Тони смотрит на него пристально, пытаясь понять, шутит ли он, а после оба заливаются смехом. Питер, морщась, допивает тёплую колу, а Тони отворачивается и отходит в сторону, возобновляя готовку желе. Цедра апельсина давно была мелко нарезана и источала приятный — Рождественский, как выразился Питер — аромат на всю кухню, мякоть — давно выжата в сок. Питер не был бы Питером, если бы постоянно не лез под руку. Хотя сейчас Тони даже благодарен ему — с маленьким поварёнком под боком работа пошла быстрее, и уже через пятнадцать минут оба лежали, завёрнутые в одеяло чрезмерно заботливым Дубиной. — Лучше? — в который раз за день интересуется Тони куда-то в макушку Питера. — Ты уже спрашивал, — сонно тянет мальчик и тут же добавляет, прильнув к груди Тони: — Ты рядом, а значит всё хорошо… Тони? — М-м-м? — Не бросай меня, ладно? Я не перенесу этого снова. — Ладно. Засыпай. Когда твоё желе застынет, я тебя разбужу.***
— Я не поеду, ясно? Не потому, что не хочу, хотя и это тоже, ты же прекрасно знаешь. Да, я знаю. Я понимаю. Дата назначена, пап, и я не собираюсь ничего переносить из-за какой-то там конференции. Да, последнее. Прекрасно. Питер отшвыривает телефон на кровать и смотрит на своё отражение в зеркале. Мелкие ссадины от встречи со стеной затянулись, но всё лицо саднит до сих пор, будто кто-то невидимый забавляется с иголкой; через всю переносицу пролегает пластырь — Тони очень хотел нацепить тот дурацкий с котиками, но Питер с боем отказался, — глаза воспалённые, будто он только и делает, что плачет. Питер очень старается смотреть без отвращения на самого себя, на точно такого же Питера напротив, но получается так себе. Интересно, думается ему, другой Питер, тот, что напротив, это он сам? Или только выглядит таким же? Есть ли в его жизни Тони и чувствует ли он то же самое, глядя на него? Ненавидит ли он себя за это и за многое другое, до конца ли отдаёт отчёт своим действиям? Понимает ли себя? Потому что Питер по эту сторону — вряд ли. А что на счёт отношений с отцом, непосильного груза на плечах, который вроде бы никто не взваливал — да что там, про него и говорить никто не говорил! — но Питер чувствует, отчётливо ощущает, что ноша настолько тяжела, что рано ли поздно он просто уйдёт под землю? Питер чувствует себя тенью «великого Ричарда Паркера», как лестно любят отзываться о нём во всех известных СМИ, знает, что его жизнь давно расписана поминутно ещё задолго до его рождения — и в этой жизни нет места для кого-то с именем Тони Старк. Это всё последствия приступа, думает Питер, или я просто стал излишне эмоциональным; ни одна из этих мыслей мне не принадлежит. Или нет? — Дурацкая конференция, дурацкий костюм и дурацкий галстук, который всё никак не завязывается! — Пальцы путаются в слишком длинном конце галстука, и Питер срывает с себя надоевший кусок ткани, оставаясь вот так — в брюках и расстёгнутой на несколько пуговиц рубашке. Пиджак висит на дверцах шкафа. — Куда-то собрался? Питер вздрагивает от неожиданности и тут же отмечает про себя, что у того Питера Тони есть тоже — точно так же стоит, подперев плечом дверной косяк, и неотрывно смотрит на него. Питеру хочется, чтобы он ушёл, но ни за что в жизни он не скажет Тони нечто подобное. — Да, на фотосессию. Уже завтра, а я, скажем так, не в лучшей форме. Ещё костюм этот дурацкий! — Питер слишком сильно одёргивает рубашку и старательно избегает взгляда Тони. Тот подходит ближе, по дороге подбирая брошенный галстук, и останавливается точно позади Питера. — И почему я узнаю об этом только сейчас? Погоди, дай угадаю: потому что не спрашивал? — И как ты догадался? — язвит Питер и удивлённо смотрит на то, как Тони пальцами разглаживает ткань галстука, а после перекидывает через его плечо. Пальцы скользят к шее и застёгивают оставшиеся две пуговицы, а Питер даже взглянуть ниже боится — взгляд прикован точно к глазам другого Питера. — Не сердись, я же почти здоров — сам говорил, — пытается смягчиться он. — Я не сержусь. Просто с этого момента каждую минуту буду спрашивать «Питер, ты собрался убежать? Или, может быть, покупаться ночью голышом в озере? Или сделать фотографию на горящем стуле?» Мало ли, что взбредёт в твою больную голову в данное мгновение? — Не улыбается, значит врёт — сердится, думается Питеру, а после его предположение разбивается вдребезги о широкую улыбку. Питер не удерживается от смешка и бодает Тони затылком. — А сейчас мастер-класс. — И Тони хватает десяти секунд — Питер не успевает и движений запомнить, — чтобы проделать то, над чем сам Питер трудился порядка пятнадцати минут. — А сейчас помедленнее и с объяснениями, — просит он. — Ты что, ни разу в жизни галстук не завязывал? Судя по твоему образу жизни, на банкетах ты бываешь больше, чем просто часто. — Завязывал, но всё забываю — дурацкие сложные схемы, всех и не запомнить! — Всё-то у тебя сегодня дурацкое. — Ты — нет, хочется бросить Питеру, невзначай так, но он не осмеливается. — И что за фотосессия хоть? — Да так, для «Icon» нужно пару фотографий, ничего особенного… — Кроме того, что ты вообще фотографируешься для этого журнала. Питер ёжится и еле удерживается, чтобы не обнять себя за плечи — непроизвольный жест, который вряд ли способен защитить хоть кого-то, но Питер до сих пор почему-то верит в это. — Есть немного. Обо мне даже говорят, что странно. Только в основном как о том, кто может перенять дело отца... — А оно тебе не сдалось, это дело, так ведь? — Хватит заканчивать за меня предложения! — Но я ведь делаю это правильно. Или я ошибся? Хочешь, я могу помолчать? — Не нужно, — говорит в ответ Питер то ли словам Тони, то ли его действиям — руки осторожно ложатся на чуть ссутуленные плечи и принимаются мягко массировать. Питер думает отпрянуть, сбросить чужие руки с плеч — потому что неуютно, как бы приятно ни было при этом, — ещё лучше — попросить больше не касаться так, будто он что-то в жизни Тони значит, но в самый последний момент одёргивает себя. Ему страшно услышать правду, на которую он подталкивает Тони. Сидя следующим днём в слабо освещённой студии и наблюдая за вспышками фотокамер сквозь затемнённые очки, Тони думает, готов ли эту правду на Питера вывалить.