Ashes and this bitter earth

      Последняя неделя ненавистного постельного режима тянулась чертовски медленно, и это время Эйден потратил на чтение скучных книг и составление судоку. Думать о том, что ему делать после выписки из этого жуткого места, не хотелось совершенно. На самом деле мысли об отстранении посещали его и раньше, ещё когда он только увидел, во что превратилась его рука, но слова друга окончательно поставили на них жирный восклицательный знак. Раз он больше не вернётся в строй, что ему делать дальше?       На протяжении четырех лет он жил своей ролью: чрезвычайно опасной, но очень подходящей. В свои юношеские годы роль пушечного мяса казалась унизительной: мир был огромен, интересен, полон сильных эмоций и разных людей, и менять его на что-то такое казалось верхом безумства. Сейчас же, когда в сознании мир уменьшился до размеров маленького лагеря, где все лица знакомы и не вызывают интереса, а занятия и разговоры однообразны и скучны, остаётся только искать недостающее в работе, слепо выполняя поручения, и не нужно думать ни о будущем, ни о собственных переживаниях. Остаётся надеяться, что его не бросят на земле, как вылетевшую гильзу, и оставят хоть на какой-то должности, иначе придется окончить свое существование глупо подохнув от скуки.       Кажется, у Полковника проснулась совесть: после выписки к ежедневному пайку Эйдена стали прилагаться пакетики с обезболивающим из "центральной фармацевтической лаборатории", для получения доступа к которой нужно было дослужиться минимум до капитана, а в существующих условиях карьерная лестница стала карьерным эскалатором, движущимся вниз, так что рассчитывать можно было только на благосклонность верхней ступени. "Не вернут мне руку твои таблетки, индюк с погонами!" - на секунду пронеслась мысль в сраженной мигренью солдатской голове, когда уже второй бессонной ночью он решил сдвинуть больную руку в более удобное положение, и вроде бы унявшаяся боль загрохотала с новой силой. Особо не утруждаясь подборкой эпитетов военный запоздало устыдился, - это слово ну никак уж не подходило для описания данной личности, и вообще, стоило бы его за это поблагодарить, на самом деле. Однако вопрос: стоила ли игра свеч? Потеря стольких людей ради одного, чтобы потом убить его за ненадобностью, если тот не расколется? Вот сам бы и пошел тогда, чего таить...       Однако не меньше боли также ело любопытство. Медленно так, осторожно, но настойчиво, всё напоминая, как же сладок запретный плод. Вот хрен его допустят даже посмотреть на это новое диковинное животное, мол, свою часть выполнил, теперь иди лесом, дальше пусть протоплазма из штаба разбирается (после всего, что он пережил, для свиты выше рангом, задницу поднимающей только в крайнем случае, другого слова не находилось (особенно если брать во внимание, что делом из них были заняты только процентов сорок)).       Его маленькая комната размером приблизительно пять на четыре ничем не отличалась от каморки подмастерья: узкая кровать на коротких ножках, одна из которых была заменена стопкой книг, с одной стороны, с другой - маленький стол, служивший и для трапез, и для бумажных работ, и для перевязки незначительных ран, когда идти в медпункт не было смысла или желания. Возле столика стояли стул и табурет: последний был смастерен Эйденом на случай, если его почтут неожиданным визитом, а если точнее, для праздных разговоров с Холлом, но и тот заглядывал довольно редко, и то по приглашению.       Были и книги. Об их происхождении можно было слагать легенды: какие-то достались ему от работников штаба, какие-то, научного содержания, из врачебных кабинетов, отданные за ненадобностью, какие-то сплавили знакомые. Парочку он даже стащил из штаба во время одного из визитов, но лишь потому, что видел, как они месяцами пылились на полке одного из шкафов, не получая и грамма внимания. Само собой, шкафа в комнатушке не было: книги Диллон складывал стопками под кровать, так как дорожил каждым свободным сантиметром в этой тесной миниквартирке. Зато только его миниквартирке.       Вишенкой на торте был маленький цветочный горшок на подоконнике. Там росло что-то, похожее на гибрид гиацинта и анютиных глазок, причем цветочки его боковым зрением напоминали человеческое лицо, что бросало в мурашки каждого, кто взглянет на это чудо природы. Оно периодически осторожно шевелило листочками, поворачивая их к свету в окне, а стоило приложить к нему палец, как стебель начинал совершать странные винтовые движения вокруг него, и становилось откровенно стрёмно.       Утро было холодным и влажным, но пресность воздуха ничто побороть было не в силах, а от примесей технических запахов в нем тянуло блевать. Ночами воздух расслаивался: дым из труб переставал подниматься, образуя подобие пленки в трёх метрах от земли, и оставался так до раннего утра, и выглядело это может и загадочно, но жителям наземной части приходилось прощаться со сном.       Как раз в такое утро Эйден сидел за своим столиком и листал какой-то медицинский справочник, дабы скоротать время до завтрака. Было около семи и солнце поднялось ещё недостаточно высоко, но за окном уже периодически мелькали черные тени караульных, а иногда можно было расслышать множество тихих голосов, что было неудивительно при такой идеальной слышимости: в утренней тишине двое могли переговариваться, находясь на расстоянии более десяти метров, почти не напрягая голосовые связки. Эйден дошел до середины раздела онкологии, когда в дверь осторожно постучали.       Постучали тихо, будто боясь разбудить, так что было понятно, что это не народ из штаба пришел по его душу, который стабильно вваливался без стука и предупреждения в любое время дня, однако солдата посетило чувство дежавю. Он сказал: - Войдите.       Дверь стала медленно открываться за его спиной, но на звук Эйден поворачиваться не стал. Так к нему приходил только один знакомый, но тот с давних пор перестал заморачиваться официальным обращением, так что между ними уже не было места словам приветствия и извинения, и солдат относительно расслабился. Но когда сзади прогремел низкий сигнальный кашель, явно не принадлежащий тому, кого ожидали увидеть, Диллон вздрогнул, резко повернулся назад и еле удержался, чтобы не выпалить какое-нибудь быдланское словосочетание, - последствия были бы катастрофическими.       Взгляд Полковника прошелся по его руке, затем по столу, затем по разбросанным по полу книгам, и лицо его приняло странное озадаченное выражение, которое явно означало приближение чего-то нехорошего: с таким лицом Кидман выслушивал неуклюжие оправдания юных бойцов после провального задания. В воздухе повисло неловкое молчание. В какую-то секунду Диллон вскочил, чтобы запоздало отдать честь, не сразу сообразив, что поднял левую руку вместо правой, хотя иначе он и не мог. Такого стыда он не испытывал уже давно, но усилием воли нацепил маску полной невозмутимости и стал ждать указаний. Это как получается, Главное лицо всего лагеря заявилось к нему само, с утра пораньше, вместо того, чтобы послать за ним и пинками загнать в штаб? К таким подаркам судьбы он был не готов. - Не нужно, я же все вижу. - Э... В смысле? - Можешь больше не здороваться со мной так.       Было видно, что Полковник находился не в лучшем расположении духа, но причиной этому были едва ли чужие несчастья. Вероятно, уже вторую неделю не мог добиться того, чего хотел. - Я принял решение: ты освобождаешься от своих обязанностей в разведывательной сфере. Вероятно, позже мы подыщем тебе другое занятие, а пока будешь восстанавливать силы.       Лицо Эйдена оставалось неподвижным. В принципе, ничего из того, чего он не знал бы, да и времени для смирения у него было достаточно. Однако эти слова все равно заставили его досадно выдохнуть, незаметно для собеседника, как он надеялся... Он выдал лишь короткое: - Понял.       Полковник вдруг посмотрел на него каким-то странным взглядом, не выражающим и грамма сострадания, а скорее пропитанным чувством вины, тщательно скрытым за маской усталости и раздражения. Увидел бы Эйден такое раньше, подумал бы, что собеседника с минуты на минуту инфаркт схватит. - Ты же не думаешь, что я своих подчинённых без работы оставить могу? Не надейся, что я позволю тебе прикрываться своим недугом, чтобы бездельничать. Ни у кого нет такого права... Уж я то сделаю так, что ты службу больше жизни полюбишь, можешь не сомневаться.       Охренеть. Это, мать твою, самая эмоциональная тирада, прозвучавшая из командирских уст, которую Диллон слышал! Становилось уже откровенно не по себе: сегодняшний день, хотя и только начался, уже показал, что горе-разведчик многого не знал о своем командире, но Эйден тем не менее постарался пресечь дальнейшие душетерзания: - Спасибо, сэр. Я все понял.       Кидман ещё раз окинул подозрительным взглядом окружающую обстановку, немного задержавшись на цветке, и его брови забавно поползли вверх. Эйден бы улыбнулся, если бы ситуация позволяла, а так ему очень даже нравилось ловить на своем "питомце" офонаревшие взгляды своих редких гостей. - А это ещё что? - Вроде как растение, Господин Полковник. - Да ладно! Я вижу, тебе не терпится остаться ещё без чего-нибудь... Ну что же ты сразу не сказал, что хочешь подчистить себе эпидермис, недавно один из работников лаборатории смоделировал специальный прибор для аккуратного сдирания кожи, такие ровные куски получаются, вот же...       Полковник резко замолчал, а в его глазах на какую-то долю секунды мелькнуло выражение молчаливого ужаса, как будто он и сам не ожидал от себя это услышать... Но все, поздняк метаться, Диллон и сам на две заметных секунды не смог проконтролировать выражение своего лица. Привет семье. Было глупо полагать, что Кидман сейчас настолько невнимателен, что упустит это. По-видимому, началось маленькое затишье перед бурей.       На самом деле Эйдена больше смутила именно реакция собеседника, а не сказанные им слова. Ну мало ли, пошутить попытался, хотя все равно звучит до боли нелепо, да и от Полковника дождаться такой шутки было всё равно что бухим попасть из пистолета Макарова в спичечную головку. Но если серьезно, такая реакция действительно озадачивала: вряд-ли тот бы стал на ходу придумывать подобные подробности. Но спустя минуту, которая, кажется, тянулась целую вечность, Полковник посмотрел на него своим обычным, немного высокомерным взглядом, и затем спросил: - Как называется? - Что, простите? - Да это очередное отродье растительного мира.       Вот это да... Кто бы мог подумать, что из всех вариантов Кидман выберет самый невозможный, а именно сделает вид, что ничего не произошло... - Понятия не имею. - потупившись ответил Диллон, охотно перенимая такую позицию. - Ну что за дела? Держишь у себя незнамо что, даже не задумываясь о последствиях... Херовый из тебя солдат, давно хотел сказать... Забудь о том, что я говорил ранее о твоих успехах, нельзя вечно быть одним из лучших. Лечись, и потом возможно я дам тебе работу в штабе. - сухо закончил командир, затем развернулся на каблуках и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.       "Солдат" ещё минуты две неподвижно стоял, пытаясь переварить случившееся. Что за хрень только что ему сказали и что за хрень только что произошла? Уж не болен ли командующий, в конце концов?       От напряжения Эйден подошёл к окну, вдохнул утреннего холодного воздуха и попытался собраться. Долго размышлять на тему чего-либо он не любил, но после сегодняшнего напрашивались два простых вывода.       Первый: с Полковником явно что-то не так, и если не проблемы с работой, то эмоциональное состояние точно хромает.       И второй: вероятно, в штабе сейчас творится какой-то форменный пиздец.       Но и это ещё не всё. Когда Диллон прошёлся по комнате и вдохнул носом немного застоявшегося воздуха возле двери, то почувствовал почти незаметный, уже скорее призрачный спиртовой запах. Ну все, приплыли.

***

- Эдди, ты это серьезно?       Ну вот опять. Рэйнольду Эйден готов был многое простить, но своими периодическими мелкими выходками тот мог неимоверно бесить, хотя на некоторые он решался только под градусом. Вот как проблема с именем: сначала Холл, как и остальные, вежливо звал его по фамилии, потом как-то плавно перешёл на имя (Эйден тогда забил на это), хотя всё равно на публике это странно выглядело, потом оно превратилось в какое-то пошлое "Эйди", услышав которое дружку неимоверно хотелось дать в глаз, а совсем под конец стало "Эдди", что с оригиналом вообще ничего общего не имело, но Диллону тогда уже было влом бороться с дебильными идейками старшего товарища, так что в каждый такой момент он просто мысленно показывал ему средний палец. - Да не строй из себя не пойми что, просто скажи, был ты там или нет! - Ответил бывший разведчик, потирая нос. Как им досталась "сорокопроцентная", Диллон так и не понял, но когда он увидел сие сокровище в руках друга, на него вдруг нахлынула нечеловеческая тоска, - сколько времени он уже ничего не пил, кроме воды и энергетик-заменителей, которые раздавали военным по расписанию для поддержания боевой готовности и постоянства биологических часов. Вообще еда в лагере разнообразием не отличалась, - так как не было никаких продуктов, за исключением овощей, под надзором и химическими подавителями выращиваемых в большой теплице, народ кормили энергобатончиками, какими-то смесями, от одного взгляда на которые хотелось проблеваться, напитками, в которых по военному жаргону содержалась "сборная солянка из всех необходимых человеку веществ", и совершенно не хотелось знать, как и из чего все это делается... Люди живучий народ, раз до сих пор не померли от всего этого, хотя уже не нужно надеяться, что не будет так, как в одной русской книге старого мира, - будут рождаться нежизнеспособные дети с атавизмами, не останется ни одного незатронутого гена в человеческой молекуле ДНК. - Ты же знаешь, запрещено рассказывать, что происходит в штабе. Они бы тебя сами позвали, если бы хотели... - Да я был в отключке, сколько раз повторять... И теперь они меня туда точно не позовут, потому что я отстранён! Как до твоей тупой коробки донести? - Я говорил, у меня там приятель, а через него я получаю только процентов тридцать информации, он и сам рисковать не хочет. Сейчас там атмосфера будь здоров, все как на взводе, да ещё и ты со своими фонабериями. Тебе не позволят! - Может и позволят... Рано или поздно я все равно попаду туда. - Почему ты так уверен? - Ну во первых, мне тут на днях ком... Обмолвились, что у меня будет работа в штабе потому, что мало людей... И во вторых... Слушай, если бы я тебе рассказал, что Кидман под градусом ввалился в шесть утра ко мне в комнату, извинялся, вел сопливые речи и обнадёживал, что без работы я в любом случае не останусь, ты бы поверил мне? - Да ты просто псих, Эдди. Мне кажется, пора заканчивать, оставим на следующий раз, а то видно, ты отвык из-за редкой попойки... В общем, не заморачивайся на эту тему, что-нибудь придумаем.       Эйдену вдруг захотелось заплакать. Рэйнольд Рэйнольд, как бы я хотел быть тобой. Завидую, как можно быть таким умным и таким тупым одновременно... Хотя... Возможно ты просто не понимаешь меня... Ну точно сноровку потерял, ныть после двух стаканов... - Окей. Я спать наверное. - он поднялся со стула, направился к койке и рухнул на неё лицом вниз, грамотно решив, что будет лучше, если его никто не увидит в таком состоянии (ну как, один уже увидел, но к счастью это их общая проблема), поэтому лучше все это время проспать. Холл тоже поднялся, хрустнул плечевыми суставами, закрыл бутылку, сунул её за пазуху и шаркающей, нетипичной для него походкой поплыл к выходу. - Окно открой... - уже заплетающимся языком промямлил в подушку Эйден, не желая повторять ошибок своего командира, и выдохнул, когда услышал скрип открывающихся ставней, - А где достал? - Что?.. А, это... Паркера подговорил...       Почему-то захотелось от души посмеяться. Не потому, что удалось в очередной раз обставить дурака, просто обычно такими вещами в их дуэте занимался Диллон, а Холл всегда был такой весь из себя правильный, что на него, казалось, любой человек из лагеря подумает в последнюю очередь. Да и говорил Рэйнольд сейчас будто с трудом, язык стал нехарактерно для него заплетаться, а мозги походу за языком не поспевали, и это было чертовски смешно. - У третьего выхода... Оставили несколько ящиков... типа корпусом ошиблись... Я увидел и предложил ему стащить парочку, разумеется сказал, что поровну... Зона то не моя, возникли бы вопросы, если бы меня там заметили... - Так и не его тоже... - А пусть сами разбираются... На нем пятый выход, так что если его никто не заметил, то и вряд-ли заподозрят... Если он конечно не настолько тупой, чтобы делиться впечатлениями с приятелями... - Об этом надо было раньше думать, умник. - Что правда то правда... Ну будем надеяться, что его приятели такие же безвольные тряпки, как и ты... - Заткнись... - Ладно ладно, уже ухожу... Диллон, сволочь, какого хрена... Не смей ржать... Получишь сейчас... Ты меня ваще слышишь ?

***

      Но странности командира-ранней пташки на личном посещении не закончились, - на следующий день Эйден сидел в зале ожидания, улавливая на себе не совсем приятные взгляды бывших коллег, будто на лбу у него написано "пожалей меня". Ну конечно, это ведь те, кто сидел все это время внутри, играя роль ждунов, пока дюжина в лесу за всех отдувалась.       Сегодня рука болела особенно сильно из-за утреннего сеанса излучения, а с головой вообще беда была, - в юношестве довольно часто этими штучками баловались, а теперь, после нехилого такого перерыва, чувство, будто вся водочка камнем в башке засела. Хорошо хоть из стороны в сторону не шатает.       Кидман в его комнате и Кидман за столом в собственном кабинете как два разных человека, только взгляд неизменно задолбавшийся и понурый, что кажется, лежащая на нем ответственность - единственное, что отделяет его от ниминуемого суицида. Солдату даже стало его жаль на какую-то долю секунды, но по пьяни, скорее всего. - Итак, я знаю, это покажется тебе странным, но ты должен помочь нам в одном непростом деле, - торжественно-поучительным тоном начал командир. - Дело в том, что в своем плане мы зашли в тупик. Не думаю, что мы сможем что-либо изменить, но надо тогда уж и тебя спросить, чтобы совесть чиста была... Возможно мы упустили что-то, что ты мог бы заметить. - Прошу меня простить, но о чем вы? - Тебе это вряд-ли понравится, но я хочу узнать детали твоего боя с этим солдатом, которого вы привели тогда в штаб. - Но ведь о его ранениях вы сами знаете больше моего, я не врач, так что мои показания вероятнее всего ничего не изменят... - Я говорю не только об этом. Были ли какие-то странные знаки, поведенческие моменты, может, ты что-то сделал, может даже случайно, и забыл, я не знаю, но если какие-то странности наблюдались, - расскажи. "Я подыхал, некогда мне было значки ваши разглядывать!" - со злостью подумал Эйден, а вслух сказал: - Я плохо помню, но вроде ничего такого не произошло... В какой-то момент мне удалось отправить ему в торс пару ударов, но сомневаюсь, что это на него хоть как-то повлияло. А что, с ним что-то не так?       У полковника лицо было напряжено, как если бы сейчас он был занят внутренней борьбой. Было впечатление, что он очень сильно хочет что-то сказать, но по неизвестной причине сдерживается, будто это признание откроет Диллону дверь не на ту дорожку, сбежать с которой будет значительно труднее, чем всем кажется. - Ну не то, чтобы не так, просто у нас возникли некоторые проблемы в процессе первого допроса, которые мы не смогли разрешить и на последующие, и когда даже крайние меры не подействовали, врач сказал, что если мы не хотим, чтобы он умер, то должны дать ему курс реабилитации... Не могу понять, почему ничего не работает... - Ну хорошо... Но всё-таки, зачем нужен я? - Много вопросов задаешь, рядовой. Я просто посчитал нужным это узнать, твое дело - отвечать, не забывай, где ты находишься. Сейчас мы, я говорил, в тупике, и пытаемся докопаться до правды, и вероятность эта мала, но может твой рассказ даст возможность подойти к нему чуть ближе. - Ясно. Но я всё равно не вижу полной картины, возможно если бы мне удалось с ним поконтактировать, то...       Диллон заставил себя заткнуться на полуслове, всерьез испугавшись, что его посчитают слегка осмелевшим, но полковник неожиданно выпалил: - Уйди из кабинета. - Простите? - Жди снаружи, пока тебя снова не позовут.       Выйдя в коридор солдат присел на скамью напротив входа и стал терпеливо ждать приговора. Честно признаться, было до одури интересно посмотреть на новую местную знаменитость, и Эйден даже не раз представлял, будучи прикованным к больничной койке, как он с пафосным изяществом, на которое только способен, будет нажимать на самые больные места пойманного врага, доводя его до изнеможения и отчаяния, но не забывал, что в буквальном смысле был никем. Обычный рядовой, попавший в самую обыкновенную (для военных) драку, после которой, правда, чуть руки не лишился - скверное дело, и глупо было рассчитывать, что его допустят до такого. Однако, судя по новостям Полковника, было у него какое-то преимущество, - он сам не мог до конца понять, какое, а точнее, с фига тот так думает, но если удастся воспользоваться этим шансом, то можно считать свой труд оплаченным. Ну да да, рука от этого быстрее не вернётся к деятельности, но зато она будет отомщена. Эйден ещё никогда раньше так сильно не удивлялся своей кровожадности.       Дверь открылась спустя почти десять минут, и Диллон уже по привычке готовился к неблагоприятному для себя исходу, когда его позвали обратно. Садиться на этот раз он не стал, оставаясь стоять у двери, готовый в любую секунду развернуться и покинуть кабинет, когда Полковник низким голосом скажет ему, что передумал, и чтобы он шел восвояси отсюда. Но вопреки всем его предположениям, Кидман сам встал со своего места и с коротким "пошли" направился тяжёлыми шагами в его сторону.

***

      Они и ещё парочка молодых солдат спускались гуськом в подвал по вонючей лестнице из толстых досок, из под ног периодически раздавался жуткий скрип, будто напоминая, что ничего хорошего их внизу не ждёт. Лампы были довольно редки, поэтому приходилось внимательно вглядываться в пол, чтобы нога не соскользнула с подгнившей ступеньки. По пути Полковник с утомленным видом излагал ситуацию: - Прозвучит абсурдно, но иногда кажется, что он и не человек вовсе... С того момента, как он попал под арест, его моторика, мимика лица, не говоря уж про поведение, стали все реже себя проявлять. Сидит, стабильно переносит всю задницу, что с ним случается, с абсолютно невозмутимым лицом, но это больше похоже на полное непонимание происходящего вокруг, нежели на терпеливость или высокий болевой порог. Будто часть мозга вырезали, ей богу. Жрать он тоже отказывался, на еду не реагировал, точно жевать разучился, а иногда просто давился... В итоге его стали класть под капельницу... Мерзкое зрелище, честно сказать. Мы знали, что он попытается доканать себя, поэтому ещё с самого начала без тряпки во рту его без присмотра не оставляли, но не может быть такого, чтобы человеку было до такой степени наплевать на собственную жизнь. Я позволю тебе осмотреть его. Разумеется, под моим строгим надзором. В любом случае, мы уже ничего не потеряем.       Спустившись, они наконец вышли из темного коридора в комнату с каменными стенами, прямо как в пыточных из старых фильмов ужасов, которыми Эйден увлекался в детстве: было впечатление, что сейчас откуда-то сбоку выйдет рослый гигант в страшной белой маске с мачете в руке. Цепей не было, но атмосфера источала ничем не разбавляемую мрачность, атмосфера живой смерти. "Вот это дааа..." - промелькнуло в голове у Эйдена, - " Я никогда не считал никого здесь людьми моральных принципов, но это уже явно перебор." Комната была разделена на две части толстой пластиковой перегородкой, которая была в принципе чистой, но выглядела так, словно её уже несколько раз проламывали и спаивали обратно. В той части, куда зашли они, под потолком горела маленькая круглая лампа, довольно ярко для своих размеров, освещая все вокруг резким желтоватым светом. В другой, на середине стоял небольшой деревянный стол, видимо, для переговоров, который, вместе с полом, был покрыт жёсткой теневой сеткой, отбрасываемой от многострадального пластика. А в углу виднелось тело.       В первый раз Эйден не смог его хорошо рассмотреть и сейчас подошел к прозрачной стенке, к более-менее ровному участку, и приблизил к нему лицо. Человек сидел на полу, вытянув ноги, скованные вместе кандалами с цепью, толщиной с женское запястье, руки его были скручены за спиной под до ужаса неестественным углом, странный коричневый ремешок опоясывал диафрагму. Лица особо не было видно, его закрывала упавшая с виска угольного оттенка чёлка, но все же из-за нее выглядывал нос, который был полностью красного цвета и блестел в свете лампы, как джемом намазанный. Нижняя челюсть будто провисла, - в рот бесцеремонно запихали маслянистое темно-серое тряпьё. Из одежды на нем была белая рубашка, сильно испачканная кровью и грязью, особенно в районе воротника, из-за которого что-то торчало, - похоже, над ключицей был воткнут какой-то металлический стержень, и серые, почти черные штаны без ремня, на которых виднелись блестящие разводы. Рукава были закатаны до локтей, открывая предплечья, покрытые странного вида швами и полосками. Ботинок не было, ступни тоже были все в кровавых разводах, а на кончиках пальцев - непонятное кровавое месиво. Эйден никогда не боялся крови, но сейчас ему захотелось отвести глаза, забыть и никогда больше к этому не возвращаться, - все это детали, подмеченные издали, наверняка это долеко не всё, что ему предстоит увидеть. Действительно, картина не из приятных. - Ммм да... - невольно вырвалось у него, - А он не скучал тут, я смотрю... Постойте! Так он тут совсем один? Вы не боитесь, что без присмотра он попытается что-нибудь выкинуть? Хотя... - На этот счёт можешь не волноваться. - Спокойно ответил за него Полковник, - Не думаю, что в таком состоянии он способен хоть на что-то. - Так вы позволите мне? - Да, но чуть позже, мы кое-кого ждём. - Я понял.