Разрушая доверие

Чимин сам не понимая почему, неожиданно вздрагивает, резко открывая глаза и пару секунд безучастным взглядом сверля над собою белый потолок, тихо при этом вздыхая. Он медленно сглатывает вязкую слюну, кривясь от болезненного ощущения, сорванного из-за вчерашнего кошмара горла, и тут же облизывает пересохшие обветренные губы с маленькими полосочками запёкшейся крови в некоторых местах от постоянных укусов. Ему нехорошо. Он совершенно не выспался, всю ночь, ворочаясь с одной стороны кровати на другую, в бесконечной попытке провалиться в спасительную пустоту хотя бы на пару часов, чтобы уйти от перенесённого ужаса в короткое мгновение ночи. Однако вместо этого лишь падал в полузабытое состояние, находясь между перенесёнными эмоциями боли и реальностью, в которой он изо всех сил старался не выдать своего секрета. Он смутно помнил расплывающееся лицо Хосока, который бережно пытался накрыть его ещё одним дополнительным одеялом, потому что Мин, кажется, по своим смутным воспоминаниям, дрожал, как банный лист, так и не сумев согреться. Помнил тихий голос Намджуна и его большую ладонь на своём лице, он что-то спрашивал, вот только танцор не помнит что конкретно, всё было словно в тумане, густом и непроглядном. От осознания того, что он, очевидно, напугал всю группу разом, заставил их беспокоиться и что ещё хуже, задаться вопросами, сердце сжалось: они не должны ничего узнать, они не заслужили того, чтобы разделять с ним эту болезненную отраву, он так решил ещё вчера и отступать был не намерен. Осторожно приподнимаясь на кровати, Чимин давит в себе острое желание простонать от удушающей отвратительной пустоты у себя перед глазами, что всплывает от слишком резкого подъёма, и головокружения, отдающего непонятным приступом тошноты прямо в горле, словно застревая там тупой костью и грозясь вытолкнуть всё содержимое его желудка на поверхность. Чимин прижимает ладони к грудной клетке, опуская голову вниз и рассматривая затуманенным взглядом белое белье, пытается при этом пару минут успокоиться, подавить в себе то жгучее чувство пожара, что растекается по его организму от перенесённого стресса и эмоций безысходности и предательства. Он пытается глубоко дышать, чувствуя, как неприятно пересыхают губы и рот от частых вздохов, как плечи начинают мелко подрагивать, снова ощущается холод и бесконечное желание согреться, хоть в бурлящем жерле вулкана, хоть в кипящей воде, лишь бы этот холод ушёл, перестал мучить его и без того израненное тело. Вот только переводя опасливый взгляд на мирно спящую на соседней кровати фигуру, Мин чуть ли не всхлипывает, понимая, что это навязчивое чувство постоянного желания согреться не от реального холода, дома тепло, Чон вообще спит без одеяла, просто это где-то на подкорке его сознания, он сам с собой играет злую шутку. От этого понимания становится настолько больно и обидно, что Чимин уже и сам не замечает, как по его бледным щекам начинает катиться новая порция горячих, обжигающих кожу, слёз. Сейчас эти люди спокойны, они спят крепким умиротворённым сном, в то время как он сам, мучается не столько от физических страданий, сколько от невыносимой душевной боли, выжигающей в нём такие раны, что Паку даже становится страшно, не сойдёт ли он с ума в попытке пережить подобный кошмар наяву. Он ловит себя на мысли, спрячься он в далёких лабиринтах своих счастливых воспоминаний, где нет ни боли, ни предательства и он уже обратно не вернётся, так и останется в тех несбыточных грёзах сумасшедшего израненного человека, что до конца своей жизни будет видеть лица своих друзей, лишь как размытые расплывчатые изображения. Однако заслуживает подобного лишь один человек в его жизни, тот, кто подтолкнул его к этому сумасшествию, к этому безумию, остальные же здесь ни при чём. Чимин вдруг понимает это настолько ярко и чётко, когда осознаёт, что сжимает в слабых ладонях чужое одеяло, отданное ему Хоупом, что все его эгоистические планы прекращения борьбы рушатся под накатившим потоком новой истерики. Он не имеет права забывать других, только не так, они же всё для него делают, столько сил вкладывают, заботятся, оберегают, отдают последнее, ничего не требуя взамен, что он попросту не имеет права сдаваться хотя бы ради них, хотя бы ради той мягкой искренней улыбки, которой его постоянно одаряют старшие. Он не станет ломать им жизнь, ничего не расскажет, но и не оставит, прекрасно осознавая, какую боль в случае его ухода может им принести, он сам испытал жгучее страдание предательства, поэтому не позволит самому себе совершить аналогичный шаг. Зажимая рот рукой, чтобы не издать больше ни одного лишнего звука, Чимин кое-как заворачивается в мягкое белое одеяло и быстро покидает комнату, стараясь, как можно тише закрыть за собой дверь. Он плохо помнит, как добирается до ванной комнаты, его всего трясёт, он падает на кафельный пол, рядом с душевой кабинкой и несколько минут, плотно завёрнутый в толстую ткань, пытается выплеснуть все свои утренние эмоции и переживания, наружу потоком горячих слёз. На какой-то момент он даже проваливается в пучину такого безудержного рыдания, что всхлипы не удаётся заглушить даже плотной белоснежной тканью одеяла, а всё тело сотрясается под непонятным потоком ядовитой обиды вперемешку с необузданной яростью. Он ударяется плечом о плотное стекло кабинки, бьётся головой о холодный кафель пола, задевает рукой о металлическую ножку деревянной тумбы, но даже не чувствует всего этого, лишь изо всех сил мечтая остановится, перестать так самоотверженно задыхаться под собственными рыданиями. В такие моменты он себя не контролирует: хочется просто плакать, вытягивая из себя, словно за ниточки, все те страхи и обиды, что он недавно перенёс. В голове полнейшая пустота и одиночество, но где-то в глубине души, там, где разум не может достучаться, он чувствует то непреодолимое чувство горечи и безысходного ужаса, что сейчас обнажают каждую клеточку его тела и оголённые нервы, по которым ударяют высокой порцией электрического тока. Истерика заканчивается так же быстро, как и начинается, как только горло уже начинает саднить от захлёбывающихся рыданий, а что-то внутри подсказывает, что утренняя тошнота так просто не закончится. Чимина вырывает, он в последнюю секунду успевает склониться над унитазом, откашливаясь и морщась от неприятного привкуса горькой желчи во рту, кажется, его эмоции дают о себе знать гораздо больше, чем он мог подумать изначально. Содрогаясь всем телом и с трудом пытаясь унять дрожь в собственных руках, Мин зажимается в углу холодной комнаты, пытаясь вытереть с мокрого лица все дорожки солёных слёз, но только ещё больше размазывает их по бледной коже. Ему требуется время, прежде чем дыхание стабилизируется и становится относительно спокойным, а с глаз уходят последние остатки его утреннего срыва. Холод возвращается так же быстро, как и отступает. Его немного колотит от неприятного чувства прохлады, разливающейся по всему телу стаей мурашек, а ещё все начинает казаться ещё более пустым и одиноким, намного больше, чем до того самого момента, как он пытался совладать с самим собой, сжавшись на полу в маленький рыдающий комочек. Шмыгая носом и поднимаясь на ноги, Пак, немного пошатываясь, подходит к зеркалу, с опаской пытаясь взглянуть на жалкую тень себя прежнего в зеркальном отражении. Ничего не осталось, красивая заплаканная мордашка и взъерошенные волосы вот и всё, тот же огонёк неудержимой жизнерадостности, что был ему так свойственен, в глазах погас, они были абсолютно пустые, затуманенные. С горьким сожалением, отводя взгляд от этого жалкого зрелища, Чимин включает воду и осторожно пытается умыться прохладной водой, надеясь хотя бы так успокоить раздражённую кожу и покрасневшие глаза, руки подрагивают, а кончики пальцев буквально леденеют от непонятного чувства обречённости и тихого одиночества. Он слишком ранимый для всего этого, слишком уязвимый, не способный с должным хладнокровием относиться к любым испытаниям судьбы, он даже для самого себя всё ещё оставался маленьким ребёнком, нуждающимся в чужой защите. Под этими мыслями тихой слабости Мин закрывается. Медленно перекрывает воду и с безучастным взглядом поднимает с пола мягкое одеяло, закутываясь в него вновь, словно в кокон, так он чувствует себя чуть больше в безопасности и чуть меньше в окружающем его холоде, хотя голые ступни ног всё равно уже окоченели, стоя на прохладной плитке пола. Это имеет намного меньшее значение, чем всё то, что он переживает глубоко внутри себя, те оголённые страхи и эмоции обиды, что постоянно рвутся наружу. Чимин не умеет с таким бороться, особенно в одиночку, когда острое понимание того, что надо молчать ценой собственной жизни, загоняет ещё в большие рамки его и без того изувеченное сознание. Поворачивая ручку и толкая вперёд дверь, Пак неожиданно задыхается воздухом, а глаза округляются до маленьких сфер, когда он видит прямо перед собой мрачную фигуру Хосока, что очевидно большую часть времени пока он там находился, стояла за этими самыми стенами. Хоуп смотрит слишком серьёзно, но даже под таким ударом, Чимин способен уловить в его взгляде неподдельное беспокойство и волнение, свойственное только ему, такое живое и открытое, что в первую же секунду становится понятно, что он действительно переживает, боится настолько, что от этого сжимается сердце, а пульс замедляется, как перед смертью. Мину кажется, что даже закутанный с головой в одеяло так, что остаётся виднеться только часть лица и заплаканные глаза, Хосок всё равно видит его слишком хорошо. Каждую часть его тела, каждую ссадину и синяк на нежной коже и что самое главное, все его переживания и обиды, те глубокие вещи, которые парень так отчаянно боится обнажить для других. Чона немного трясёт, это заметно по его дрожащим рукам, по тому, как учащается его дыхание, а в уголках глаз сверкают первые слёзы. Он такой же ранимый, как и Пак, он не может смотреть на то, как этот ребёнок страдает, как переживает всю свою боль в одиночку и даже не смеет рассказать, дать возможность поддержать и помочь. Хоуп переводит взгляд на потолок, громко сглатывая и пытаясь, словно загнать солёную влагу обратно, чтобы только не разреветься перед глазами у того, кому самому так требуется его помощь и защита. Он не знает, что происходит, но по ночным всхлипам этого ребёнка и несвязному бормотанию во сне, отчётливо понимает, что явно что-то не очень хорошее и от одной только мысли о том, что кто-то мог обидеть этого малыша так сильно, у Хосока сдают нервы. Он просто прижимает застывшего каменным изваянием и не осмелившимся двинуться с места, Мина к себе, сжимая в руках испуганное и дрожащее от страха того, что его застукали, тело, и пару минут просто так стоит, слыша тихое сбитое дыхание у своего уха. Он больше, чем все остальные знает, насколько этот ребёнок бывает беззащитным перед чужими нападками. Как сильно он нуждается в чужой крепкой руке и в мягком одобрении, насколько для него это важно, чтобы в нужную минуту ему просто сказали, что всё будет хорошо, что он справится. Это знает только Хоуп, и не потому что он хён, не потому что он настолько внимательный и заботливый ко всем окружающим, нет, просто потому что именно с Чимином у него образовалась та тонкая невидимая связь безграничного доверия и поддержки, которая стоит настолько дорого, что старший ни при какой угрозе, не способен её порвать. – Расскажи мне, я, правда, хочу помочь, – Хосок шепчет одними губами, слишком тихо, но вполне себе достаточно, чтобы крепко прижатый к нему Чимин, услышал это, почувствовал, как в чужом голосе расцветают болезненные нотки отчаяния и страха. Старший так сильно за него переживает, что сам Мин не выдерживая, поддаётся вперёд, обвивая крепкое тело, дрожащими руками. – Хён, не плачь, – Пак пытается успокоить его, осторожно гладя маленькими ладошками по чужой спине, и уже совершенно не обращая никакого внимания на упавшее с плеч одеяло, он не хотел делать никому больно, особенно так, чтобы другие видели, насколько он разбит и подавлен морально. – Всё в порядке, я просто устал, накипело, но теперь всё хорошо, я с этим справился. – Чимин врёт сознательно, тяжело улыбаясь самому себе в душе, ведь если подобная реакция просто на истерику, случилась у старшего, что же с ним будет, если он узнает всю историю до конца? Мин не хочет об этом думать, есть люди, которые априори тяжело переносят любое моральное потрясение и Пак в этом случае не исключение, только у него не было шанса остановить это, но зато у него есть возможность не причинить боль другому любимому и дорогому человеку. Если уж когда-то и придётся сказать правду, то танцор выдаст её лидеру или, в крайнем случае, расскажет обо всём Мин Юнги, но уж точно не Хоупу, он не поступит с ним настолько не справедливо. – Чимин~а, я же люблю тебя, – Звучит слишком жалко, но Хосоку в какой-то степени даже обидно, что ему не доверяют, он же не идиот, он в отличие от других, всё понял с первых же минут, как только Пак прижался к нему на тех холодных порогах, требуя защитить от всех навалившихся на него проблем. Он знает Мина лучше всех, он чувствует и понимает его лучше всех, и сейчас, он как никогда убеждён в том, что этот ребёнок сломлен. Хоуп видит это по пустому безжизненному взгляду, по тому, как неискренне и зажато Чимин улыбается ему в ответ, ощущает это кончиками пальцев, когда касается тела, он чувствует, насколько неровно бьётся чужое сердце и, наконец, он слышит эту ложь в голосе. – Я тоже тебя люблю, – Пак смеётся, но выглядит это настолько фальшиво и натянуто, что младший сразу же замолкает, как только понимает, что и сам Хосок уловил его притворство, на глазах вновь сверкают слёзы. Он ведь не врёт по поводу своих слов, он действительно любит его, по-настоящему, как и всех других участников группы, вот только сказать это правильно не может, прекрасно понимая, о чём ему пытается сказать старший: он лжёт в надежде не причинить боль, а получается, что не доверяет. – Хён… пожалуйста, не лезь в это. Мин ненавидит себя за то, что вынужден о таком просить, он не имеет на это права, ни как друг, ни как младший, но это единственный шанс всё остановить. Ведь если Джей спросил об этом, значит, он всё понял. Возможно, не до конца, возможно не полностью, но сложить воедино весь пазл, он в любом случае сможет, и это лишь вопрос времени, как он поведёт себя, осознав, что пережил сам Чимин в тот самый момент, когда все остальные были дома в тепле, уюте и безопасности. Эта странная жизненная позиция Хоупа страдать всем вместе иногда выводила, но именно она и скрепляла группу, каждый стоял друг за друга и все переносили любые трудности вместе, на этом, как казалось и самому Чимину, всегда и зиждилась их дружба и крепкие отношения. Нельзя, чтобы один справлялся со всем – это и пытался донести старший Чимину, но лишь спровоцировал очередную волну вины и страха в душе этого ребёнка. – Тебя Чонгук обидел? – Хосок отодвигается от Пака, заглядывая в чужие испуганные глаза, на уголках которых, уже блестят новые капельки слёз. Он не собирается выполнять просьбу этого затравленного ребёнка, ведь каким бы эмоциональным и впечатлительным он сам не был, но он всё же уже взрослый человек и он несёт ответственность за этого малыша не только как хён, но и как друг, а потому и отступать он не намерен. – Чимин~а? Но Мин молчит, упорно сверля пол под своими ногами и уже начиная вновь подрагивать под этим моральным прессингом, только чтобы не расплакаться окончательно, не выдать, как на духу всё, что творится в его израненной душе, не может он этого сказать, не готов ещё, боится. Ему противно даже вспоминать о Чонгуке, слышать его имя, осознавать, что этот человек сейчас находится в одном доме с ним и уж тем более, возвращаться в тот ужасный вечер пыльной комнаты, где раз и навсегда разбилась его дружба с когда-то лучшим другом. Так младший и стоит, пытаясь изо всех сил собраться с мыслями, готовый уже сказать, произнести самые страшные сейчас для него слова, потому что под аурой Хосока не возможно не сказать. Он настолько сильно располагает к себе, настолько сильно о нём печётся, что совесть практически не позволяет промолчать, требуя быть честным и откровенным, но вся решимость пропадает, как только слышатся слабые чужие шаги человека, медленно идущего в их сторону. Мин тут же пугается, растерянно уставившись на заспанного Намджуна, который без конца растирал своими длинными аккуратными пальцами собственные глаза, в безрезультатной попытке хоть как-то проснуться. Ким даже не сразу замечает одногруппников, с свойственной только ему утренней заторможенностью, устало смотря на них несколько секунд, словно вспоминая, кто перед ним находится, прежде чем вытянуть из себя первое слово. – Привет, вы что так рано встали? – Намджун спрашивает, заинтересованно при этом, поднимая с пола упавшее белоснежное одеяло под ногами одногруппников, но тут же сталкивается с тем, как Хосок подлетая к нему, с немного извиняющимся взглядом, забирает вещь у него из рук, тихо говоря при этом, что ранний подъём вызван всего лишь на всего страхом, проспать очередную репетицию. Ким улыбается, кажется, уже в полной мере сумев проснуться. – Понятно, чтобы на тренировке не быть «Чимином», – Нам смеётся, а Чимина перетряхивает, лишь бы только Хосок ничего не сказал, не выдал даже маленькой догадки того, что он возможно знает. – Кстати, Чимин~а, как ты? – Мин лишь потерянно уставившись на лидера, пытался понять, что от него хотят услышать, почему ему вообще задают этот вопрос? – Он в порядке, температуры нет и уже не плохо, – Теперь уже во весь рот улыбается Хосок, поддевая при этом Пака локтём, чтобы тот вышел из оцепенения, но это практически не срабатывает, потому что младший всё ещё не знает, что на это сказать, боясь, вызвать лишние догадки и подозрения ещё и со стороны Ким Намджуна. Мин изо всех сил пытается придумать, что сказать, но не находит ничего лучше, чем просто убежать, особенно когда большая тёплая ладонь старшего, ложится на его лоб, проверяя температуру. – Мне некогда, – Единственное, что произносит Чимин, забегая обратно в ванную комнату, наглухо захлопывая за собой дверь и закрывая её на замок, он слышит, как старшие за стеной незлобно смеются над его дурачеством, а потом, кажется, уходят, а танцор лишь обессиленно скатывается вниз по стенке, обречённо закрывая лицо руками. Это ещё только утро, а он уже эмоционально выжат, как лимон и самое ужасное, что все его старания, все его попытки скрыть над собой вчерашнее надругательство, с треском проваливаются. Ведь то странное чувство обмана, что уже крепко поселилось в душе Хосока, явно не дадут ему спать спокойно, а это значит, что рано или поздно, но старший, таки добьётся своего, вынудит Чимина обнажить перед ним душу и окончательно растворится в невыносимом страхе предательства и боли. Хосок ещё просто не понимает, что его ждёт, не осознает куда вмешивается, но зато точно знает, что не имеет права стоять в стороне, как бы тяжело ему не было потом.